Смерть и золото

— Эй, — Мартин позвал его очень тихо, и Вейрен вздрогнул, открыв глаза. Он уже почти задремал — был поздний вечер, он только наконец-то согрелся после нескольких часов под дождём и верхом и еще иногда фантомно подрагивал от малейшего дуновения ветерка. Завтра он соберёт вещи, помолится Троим и снова исчезнет в морозном воздухе, а пока… Мартин лежал на боку, подперев рукой голову, дюймах в семи от Вейрена, и рассматривал его лицо. На скуле подживал длинный тонкий шрам — сам нарвался, бандитам зубы заговаривать бесполезно. Вейрен сощурился от желтого света свечи. — Что? — он не был раздражён на самом деле. С Мартином всегда хотелось говорить, даже если это означало, что выспаться снова не удастся. В конце концов, Вейрен не мог больше себя убеждать, что так часто бывает в храме Повелителя облаков не ради таких ночей. — Что бы ты делал, — голос звучит мягко, и Вейрен невольно расслабляется от этого теплого и спокойного тона, — если бы всего этого не случилось? — В смысле, Кризиса Обливиона? — Мартин кивнул. Прядь отросших волос упала на лицо, и Вейрен протянул руку, чтобы заправить её за ухо, но под слегка удивлённым взглядом Мартина так и застыл с поднятой рукой, чувствуя, как горят щёки от этого взгляда. Он не думал, что будет делать. У него на самом деле не было каких-то планов в Сиродиле. После смерти Ойнаба он погрустил неделю, написал его дочери в Рифтен и, так и не дождавшись ответа, понял, что больше не может оставаться в Альд’Руне. Собрал вещи, наскоро закончил все дела и отправился… Куда-то. Не думал, жив будет или мёртв на следующий день — всё шёл и шёл, как если бы дорога могла сказать ему, что теперь делать, когда бóльшая часть его жизни исчезла вместе с дымом от погребального костра — растаяла в светло-бежевом от висящей в воздухе пыли небе. Он с тем же успехом мог быть в тюрьме в Скайриме или в Хаммерфелле, для Вейрена разницы не было. Теперь он осекается, думая об этом, когда смотрит на Мартина. — Я не знаю, — честно ответил Вейрен, удивившись хриплости своего голоса. — Я не думал, что так далеко зайду, — почему-то рассказывать это Мартину было так легко — тот только вздохнул, и взгляд его стал немного грустнее. — На самом деле я мог бы стать наёмником, пошёл бы в Гильдию бойцов, может. Или, как сейчас, таскался бы повсюду и сам находил бы приключения на свой зад и кого-то, кто за это заплатит — я не привередливый, когда дело касается работы. Он немного приврал: наёмничья жизнь — всё, что он видел, пока взрослел, и чем она заканчивается, тоже видел. Помнил, как глаза Улага становились всё бесцветнее с каждым днём, а плечи опускались всё ниже, и пообещал себе никогда таким не становиться. Может, на самом деле он ничего не хотел менять: спокойная жизнь и скучная, но приносящая хороший и постоянный доход работа — не худшее, о чём можно мечтать. Может, на самом деле ему хотелось построить домик где-нибудь в глуши, пасти овец и вязать шапки и шарфы на продажу, выращивать овощи и быть до невозможного скучным, ворчливым и дремучим деревенщиной. Может, просто, когда он покидал Альд’Рун, он не думал, что захочет с кем-то эту судьбу разделить. Вейрен посмотрел на Мартина, погружённого в раздумья. Если бы не Кризис Обливиона, императорская семья была бы жива, и никто бы не знал, что Мартин на самом деле сын Уриэля Септима. Может быть, тогда Вейрену, дремучему пастуху, дружащему только с овцами, удалось бы случайно встретить священника из Кватча… Это было болезненное «может быть», но Вейрену нравилось иногда представлять, что такой исход был бы возможен. — Ты грустный, — Мартин всегда видел его насквозь, и от его взгляда хотелось забраться с головой под теплое одеяло и никогда из-под него не вылезать, — прости, что спросил. Я не хотел тебя расстроить. Поиск частей для портала смертельно опасен, я знаю, — он говорил тихо, лёжа так близко, что Вейрен чувствовал отголоски его дыхания на коже, — Кризис Обливиона сильно изменил твою жизнь. — Зато я вышел из тюрьмы, — усмехнулся Вейрен, втайне радуясь тому, как взгляд Мартина теплеет. «И я встретил тебя», — не сказал он, но Мартин, кажется, его понял: протянул руку, касаясь медно-рыжих волос, и легко улыбнулся: — Я всё равно рад, что ты здесь.