Я теряю контроль

Поля тетради в клеточку были изрисованы различными фигурами: вот линия зачёркнутых треугольников, под ними идут кружки, заштрихованные в два ряда косых линий, затем квадраты и ромбики. Что может быть скучнее урока алгебры для десятиклассника? Признаться, я никогда не любил слушать эту дурь: тут подставь то, получишь это. Нет, на самом же деле всё работает не так. От простой подстановки какого-либо числа всё не упрощается, а становится только сложнее. Ты не можешь просто взять и поставить на место неизвестного всё, что тебе вздумается. Впрочем, сейчас это не должно быть интересным. Бяша сидел рядом и что-то записывал в тетради, пытаясь сосредоточить внимание на Лидии Фёдоровне - учителе математики. Эта карга ненавидела меня. Каждую неделю она стабильно оставляла после уроков и давала какой-нибудь глупый тест, который мне было лень решать. Я прекрасно понимал материал, знал свои возможности. Но делать что-то по очередному шаблону, который не мог удовлетворить, я попросту не мог. Всех хотят сделать одинаковыми, такими, у кого атрофируется мозг. А я не хочу быть очередным человеком, которого соткали из ниточек одинакового цвета, материала. — Ты чё, реально эту маразматичку слушаешь? — спросил я, отодвигая от себя злополучную тетрадку, в которой была написана лишь дата - двенадцатое декабря. — А ты попробуй не слушать, потом оставит тебя после урока, на. И всё, пиши-пропало. Засосёт тебя, на. — Бяша отвернулся, стараясь погрузиться в речь учителя. Он всем своим видом показывал, что не хочет упускать важной информации. Еле-еле натянутая тройка по алгебре не должна была перерасти в твёрдую двойку. Я недовольно фыркнул, переводя внимание с Бяши на своих одноклассников. Взору предстал Антон Петров - лучший друг. Этого очкарика я знаю с шестого класса. Пиздецки круто он врезал Сёме, который сейчас сидел за последней партой и валял дурака: вырывал листы из тетради, пытался уломать одноклассницу на очередную свиданку. Тоха усердно писал, затем быстро зачёркивал свои аккуратные каракульки, потом он поднимал руку и отвечал на вопрос карги, пытаясь как-то вытянуть из болота скучающий класс. И почему я с ним до сих пор общаюсь? Он весь такой правильный. Когда стояли около школьных ворот, я доставал пачку сигарет, закусывал её зубами и чиркал спичкой, чтобы зажечь огонёк. Очкарик внимательно смотрел на это, будто анализировал меня. "— И чё ты, блять, глаза-то вылупил на меня? — я разводил руки в стороны, предварительно выбросив спичку в сугроб. — На роже у меня не появилось нихера. — Да нет, просто никогда не обращал внимания на этот процесс курения такого детального внимания. — Тоха поправлял свои окуляры на переносице, сильнее натягивал шапку на свои лапухи. Ему не нравилось, что я курю. Но он никогда ничего мне не говорил на этот счёт. Боялся меня или нет - до сих пор не понимаю." Я разобрал свою автоматическую ручку, в которой закончились чернила. Снял наконечник и засунул кусок ластика в стержень. Мне надо было как-то повеселиться, ведь до конца урока целых десять минут. Набрав немного воздуха в лёгкие, я дунул в белый стержень, направленный на Антона. Кусок резинки прилетел ему в затылок, отчего друг сразу же повернулся. — Петров, не вертись! — пробурчала Фёдоровна, лицо которой скорчило недовольную гримасу. Морщины на её лице сразу же стали ярко выраженными, и это не могло не вызывать рвотных позывов. Эти огненно-рыжие три волосины на её голове, ярко-розовая помада на тонких, сухих губах. Бррр, аж мерзко становится. — Лучше выйди к доске и покажи своим одноклассникам решение задачи. Я улыбнулся, когда Тоха показал мне кулак и печально поплёлся к доске. Задачу-то он решил, но вот стоять у доски... Мой друг почти не изменился за эти четыре года: всё такие же блондинистые волосы. "— Э, Златовласка. Шуруй сюда, дело есть у меня к тебе". Он всё так же носил эти очки с круглыми линзами, которые частенько просирал в школе. Его симпатичная мордашка могла говорить о том, что некоторые девчонки из классов помладше считали его своим идеалом. Ну, и не только младшеклашки. Наша Полька Морозова бегала за Тохой с шестого класса, никак не оставляя надежд на первый обмен слюнями в тихом школьном коридоре после уроков. На совместные прогулки до дома, на свиданки и прочую херню, которая могла показаться розовыми облачками, цветными лошадками и воздушными замками. Но всё это она видела через призму розовых очков. Полина частенько просчитывалась в своей стратегии, потому что Петров почти всегда был со мной. И это злило её. Она закипала при виде нас, стоящих на улице, идущих по посёлку. Морозовой не суждено было стать той самой для моего друга. "— Видел, как Поля шары выкатила. На тебя пялится сейчас. — сказал я, докуривая очередную сигарету. — И чё ты, делать с этим будешь что-то? — А что мне делать-то? Ну не нравится она мне. Детство прошло, я переболел этим. — Хм, — довольно странно ухмыльнулся я. — Переболел, значит. Интересно, чем же сейчас болеет наш Зайчик..." Иногда я ловил себя на мысли, что Антон часто приковывает к себе взгляды окружающих. Конечно, кто же будет пытаться оставаться слепым, когда пацан-ботаник добровольно сдался в плен бандюгану. Все думали, что я запугиваю его, выманиваю домашку в обмен на право неприкосновенности, на безопасность. Ещё два года назад я вдруг подумал, что частенько ловлю себя на одной мысли. "— Это выглядит по-пидорски, — недовольно пробурчал я, когда друг шёл со мной рядом. — Ну нахуя мы идём в этот блядский туалет, ещё и вдвоём. С дуба рухнул что ли? — Да нет, мне нужно кое-что тебе показать! — Антон с огонёчками в глаза шёл впереди и заманивал меня рукой ко входу в мужской туалет. — Да заходи ты. В тот день он показал новенькие кассеты с фильмами, которые я раньше не видел. Я частенько приносил Оле - сестре Антона, кассеты с мультиками, которые брал в обмен на другие вещи. Но эти фильмы были по-настоящему удивительны." И мне, как ни странно, хотелось спрятать тебя от этих снующих повсюду глаз, убрать из поля зрения других слишком глазастых людей, которые всегда смотрели на тебя. Знаю, что это звучит, будто я зависим от тебя, но не стану отрицать, что кое-что есть. Я понял это не сразу. Конечно же, тот, кто презирал тех самых педиков, сейчас сам становился таким. Иронично, не правда ли? Я и сам не верил, отрицал это, пытался убежать даже от самого себя, но без толку. Когда я вижу тебя, целый мир прекращает своё существование. Люди будто становятся выцветшим фоном на полароидном снимке. И только ты остаёшься реальным, цветным, таким волшебным. Я понял, что опять думаю об этой херне. В голову иногда лезли всякие мысли, но чтобы вот так представлять образ своего друга - я не мог. Мне было стыдно, что я такой. Стыдно за то, что боялся признаться самому себе в том, что болею тобой так долго. Ни одна девчонка на этом свете не могла затмить тебя в моих глазах. Я встречался даже с Катькой Смирновой, но это была та ещё беда. Её маманька постоянно бухтела на меня, а я... Что я . Пытался понять, кем являюсь на самом деле. Первый раз у меня случился именно с ней. Но сказать, что мне понравилось, нельзя. От этих её охов-вздохов на душе становилось невыносимо тяжко. Хотелось взять подушку и заткнуть Катьку, чтобы прекратить это непередаваемое подобие звуков наслаждения. И прямо в этот момент раздался звонок. Все одноклассники засобирали вещи, мимо ушей пропуская слова алгебраички о предстоящей контрольной по только что пройденному материалу. Моя тройка еле-еле походила на правдиво выставленную оценку. Я тоже не стал долго думать и сложил тетрадку в рюкзак. — Рома! — сзади окликнул знакомый голос. — Ты свободен после школы? — Чё ты так орёшь! — я быстро подлетел к нему, боясь того, что всем ушам станет известно то, что почти каждый вечер я провожу у Антона дома. — Башкой-то думай, какую ересь сморозил. — А ты находишь это странным? То, что ты приходишь ко мне домой... Блять, опять всё пошло не по плану. Тоха принимает всё слишком близко, слишком серьёзно. Я же не стыжусь его, правильно? Я стыжусь того, что творится у меня в сердце. Засыпая, я думаю о том, сколько всего мог бы рассказать ему, как бы детально описал своё эмоциональное состояние, но всё без толку. Мне никогда не хватит смелости признаться в том, что ты мне нравишься, Антон Петров. — Ты какой-то странный стал в последние месяцы. Не хочешь - я тебя не заставляю, только вот потом физичка задаст тебе жару. И он ушёл. Он начал быстро отдаляться от меня. А я всё стоял, не в силах пошевелиться. В голове опять что-то переклинило, заставив сказать тебе нет, хоть и не прямо. Бяша тут же подлетел и стал расспрашивать о случившимся. "Да тебе-то, блять, какое дело?" - вот, что слетело с моих губ, когда я принял решение уйти с уроков. Я не мог показаться дома, потому что предки сразу бы начали выносить мозг. Куда идти? Что мне делать? Мне никто не мог помочь. Рассказать кому-то, что ты сам заделалася педиком, означает неминуемую смерть в глазах общества, потерю авторитета, который я так долго зарабатывал. И тут же напрашивался вопрос: так ли мне важно чужое мнение? Забрав из гардероба шмотки, я вышел из школы и почувствовал, как морозная свежесть ударила по щекам, придавая им розоватый оттенок. Руки сразу же начинали неметь, а перчаток в карманах не было. Карманы еле как спасали меня, но и то это было равносильно медленной пытке. Ноги вели меня куда-то, где никого не было. Абсолютная тишина на улице, только снег хрустел под ногами, заставляя эту сверкающую массу придавливаться под действием веса. Взор был устремлён на солнце, которое уже начинало скрываться за горизонтом. Темнеет зимой быстро. Мне всегда нравилась эта темнота, ведь она скрывала от всех людей абсолютно всё. Никто не мог увидеть меня, никто не мог нагнать и заставить подчиняться. Я был сам по себе. Что-то внутри подсказывало, что я сделал Антону больно. Я не раз замечал в его взгляде грусть и печаль, когда грубил, но он никогда не говорил мне об этом. Он ни разу не опустил меня с небес на землю, когда я вновь начинал нести эту чушь про голубых, про то, что несладко приходится тем, чья любовь не заслуживает места в этом обществе. Просто за то, что не угождает чьим-то убеждениям. Но насколько же это правильно? Как человек понимает, что влюбился именно в того самого и именно в это время? Сердце готово выскользнуть из груди, воздуха начинает не хватать, а желание поцеловать становится всё сильнее с каждой вашей встречей. Время быстротечно. Уже перестаёшь замечать, когда день, а когда ночь. После брождения по окраине посёлка, думаю, время близилось к часам пяти - не меньше. А на душе было всё такое же тошнотворное состояние. Хотелось просто врезать себе, никогда не появляться в жизни того, кто делал твоё существование осмысленнее. Но для чего убегать? Я трус? Я готов просто так оставить всё? Ради кого мне это делать... Я прозрел. В один момент, когда всё погрузилось во мрак, я понял, что могу потерять всё, что имею сейчас, а именно его. Того, кому интересно, чем я занимался целый день. Того, кому не всё равно на то, что у меня происходит. Я боюсь не того, что получу клеймо, а того, что ты отвернёшься от меня. Мы не выбираем, кого именно нам любить. Мы выбираем тех, в ком уверены на сто процентов. Послать куда подальше все эти убеждения, все точки зрения и чужое мнение. Насрать на всё, ведь закрываясь в себе, я не делаю никому лучше. Темнота сгущалась, а я бежал, чтобы сказать тебе, что всё понял. Я бежал через знакомый лес, стараясь найти какой-нибудь срез, только бы скорее оказаться около твоего дома и признаться. Высокие ели качались от дуновения ветра, снег предательски попадал прямо на лицо, оставляя за собой прохладные капли. Воздух клубами пара вырывался изо рта. Я уже не обращал внимания на то, что в лёгких не хватает воздуха для нового рывка, ведь сейчас важно как можно скорее найти тебя, быстрее сказать тебе всё, что накопилось за эти годы. — Рома, здравствуй, — мама Антона... Такая красивая женщина средних лет. Она легонько приоткрыла дверь и осторожно выглядывала из-за неё. — Ты к Антону? — Да. — я никак не мог привести дыхание в привычный ритм. Конечно, пробежать столько, не останавливаясь ни на секунду. Меня пустили внутрь, позволяя раздеться. Женщина что-то пробормотала про ужин и чай, но я вежливо отказался, сразу же поднявшись на второй этаж хлипкого лесного домишки. Вот и настал твой час позора, Пятифан: либо всё, либо ничего. — Ты можешь принять гостей? — осторожности в моём голосе не всегда находилось место, но в этот миг я находился в странном состоянии, будто бы сейчас решится судьба моей дальнейшей жизни. Чего скрывать - так оно и есть. — Какие люди, — язвительно ответил друг, не отрываясь от тетрадки. — И чего пришёл? — И что бы ты ответил на то, если бы я сказал, что жить без тебя не могу? — Хм, так-то и не можешь? Расстояние между нами сократилось, когда Антон встал из-за стола и подошёл ко мне почти вплотную. Ну же, Ромка, не ссы. Ты не Полька, которой отказали, ты не какая-то там девчонка, которую сразу же отвергли. — Обиделся, значит... — Просто ты странно себя ведёшь в последнее время. И как же можно держать себя в руках, когда твоя жизнь переворачивается с ног на голову? Думаю, ответ очевиден. Антон изучает меня своими небесно-голубыми глазами, будто сканирует. Что же ты найдёшь во мне? — Не могу понять... — он чуть отстранился. — Ты скрываешь что-то. Хочешь, но боишься сказать. Не тяни резину. В ответ следует короткий поцелуй. Ладони накрыли шелковистые щёки друга и немного притянули ближе. Затем ступор и мысль в голове: "А что делать дальше?". Несколько секунд блаженства кажутся бесконечностью, в которой я жил бы вечно. У меня не хватает смелости продолжать это делать... — Я теряю контроль, когда ты рядом. — Потеряй его ещё раз... — тихий шёпот, мягкие губы касаются моей правой ладони, которая не переставала лежать на щеке друга. Он несмело и неумело покрывает аккуратными поцелуями сначала саму ладонь, потом фаланги каждого пальца. — Ты правда этого хочешь? — Да...