Отчаянно переплетенные

Дима прогибается в пояснице и стонет так громко, будто его ебут сразу двое, не меньше. Его стоны сопровождаются громкими всхлипами, которые становятся всего громче, из-за чего стороннему наблюдателю могло бы показаться, что ему причиняют боль. И в чем-то они были бы правы, вот только боль он ощущает скорее не физическую, а душевную, и длится это уже больше года. Может, два года, кто считал? Дима заставляет себя не считать, сколько дней и минут прошло с того ужасного дня Х, сколько всего изменилось после дня Y, он старается просто жить, как посоветовал ему выделенный государством мозгоправ, вот только это не всегда получается, как бы он ни старался. Чувство неправильного не покидает его, когда он прижимается к этому телу, насаживаясь до конца, когда напивается, потому что под градусом гораздо легче увидеть в чужих чертах родное лицо. Когда-то он думал, что это вылечит его раны, но сейчас задумывается, не делает ли он только хуже. Они. Они делают хуже. Каждый из них потерял близкого человека. Но много ли таких людей на свете? Почему Дима выбрал его? В тот день, когда сидел на скамейке у могилы своего лучшего друга и напарника, проливая никому не нужные слезы, и когда почувствовал, что не один, стоило незнакомцу сесть на ту же скамейку спиной к надгробию и к нему самому. Дима помнил все это так, словно те события произошли вчера — проникновенный шепот человека, голос которого уже никогда не будет способен на большее: — Я был там в тот день и видел все своими глазами. Хочешь, расскажу тебе, как это было? Дима уверен, что не хочет ничего знать, но соглашается, потому что это единственная ниточка, которая связывает его с последними мгновениями жизни Игоря. Не остановил, отпустил, а теперь расплачивайся — он мертв, и только чужой человек может рассказать тебе, как это произошло. — Они выстрелили друг в друга, — говорит незнакомец, так и не получив ответа… который и не был нужен, все понятно без слов. — Разумовский и Гром. Их чувство ненависти друг к другу перешло все границы. Разумовский убил Пчелкину, а Гром не смог этого пережить. — Скажи то, чего я не знаю, — говорит Дима мертвым голосом, пряча ладони в рукавах осеннего пальто. В последнее время ему было так холодно, как никогда жизни. И ему кажется, что уже никогда он не почувствует тепло. — Хорошо, — легко соглашается собеседник. — Сначала Гром пытался его задушить, но его руки все время соскальзывали. Затем он начал избивать его, превращая в кровавую кашу. И только когда Разумовский выстрелил в него, Гром, зная, что умрет, перехватил пистолет. И выстрелил в ответ. «Разумовский мог выжить, — слышалось в его словах. — А вот твой дружок уже все равно был не жилец». «Игорь не убил бы его, — думает Дима, — если бы не умирал сам». Забрал с собой в могилу. Печальный конец. — Почему… — горько шепчет Дима — тогда. — Почему… — неконтролируемо стонет он сейчас, заходясь в рыданиях. Сильные руки подхватывают его, не давая скатиться на кровать. Дима любит сидеть верхом, оставаясь снизу, любит смотреть ему в глаза, делясь своим горем. Оно у них теперь одно — на двоих. Почему так произошло? Почему Дима лишился дорогого ему человека вот так просто, за считанные секунды? У него нет ответа. Ни у кого нет. — Потому что так было надо, — неизменно обреченно говорит его мужчина. Такой же сломленный, убитый этой несправедливостью, не знающий, как дальше жить, но при этом все еще живущий. Ради кого? Не ради себя же? — Он мне нужен… — Знаю. Твердое, уверенное. Даже сейчас, когда нет уверенности в завтрашнем дне, когда каждую секунду смотришь в кошелек, а затем — на крышу, с которой уже столько времени хочешь спрыгнуть, да все не получается как-то. Слишком уж много дома ждет забот. Дома. У Олега никогда не было дома. Сначала детдом, где все общее, по шесть-десять кроватей в одной комнате, которую ты вынужден делить с детьми, которых ненавидишь. Затем бараки в армии, такие же тесные, переполненные, когда даже плюнуть некуда, везде будет человек. Горячие точки, когда спишь на голой земле со своими сослуживцами, которые могут погибнуть в любой момент, хоть прямо сейчас, как, впрочем, и ты. У Олега никогда не было дома. Даже в той квартире, что выделило ему государство, он никогда не бывал. А потом вот так неожиданно и долгосрочно поселился в доме гребаного полицейского, который уже давно должен был сдать его остальным ментам. Но не сдал. Потому что они нуждались друг в друге. Когда они только встретились, тогда, на кладбище, Олег скрывался под чужим именем. Пара пластических операций — и он не то, что на себя, он на человека-то не был похож. Потом, правда, отеки спали, все швы сняли, и уже вроде вполне homo sapiens. И вот в таком виде он заявился к Диме. Когда Дима догадался, что перед ним Волков? Они никогда это не обсуждали. Пофиг как-то было, это так, мелочь, по сравнению с теми проблемами, которые и так упали на плечи их обоих. Слишком тяжело им давалась утрата. — Я его от других мальчишек в детдоме спасал, — рассказывал Олег, не думая о конспирации. Какая уж там, нахуй, конспирация, один хрен Дима когда-нибудь догадается. — Злые они были, а он — не такой, как все. Другой, понимаешь? Я был за ним готов и в огонь, и в воду. Что угодно ради него. А он в меня — пять пуль. Еле жив остался. — Я когда его впервые встретил, — говорил Дубин о напарнике своем, Игоре Громе, — подумал, что идиот. Быстро его из майора разжалуют, с его-то методами и несоблюдением законов. А потом… влюбился я в него. Не знаю, как так вышло. Не осознавал я этого, думал, просто симпатия. А как его не стало… Они любят так говорить — только о своих мыслях, чувствах, делиться наболевшим, не вслушиваясь в слова собеседника. Оба думают: такие отношения долго не продлятся. А вот поди ж ты, уже год… А может, и два, кто ж считал? Они оба не считают. Олег после операции стал еще сильнее похож на Грома. Наверное, именно это все и решило. Дима хотел его, хотел соприкоснуться со своим напарником хотя бы так, с помощью иллюзии. Но сам он никогда не был похож на Сережу. И никогда его бы не заменил. Тогда почему так получилось? Никто из них не знает. Дима кончает, обхватив Олега руками и ногами. Он всегда кончает последним — просто от того факта, что Олег внутри него, что Олег изливается в него. Это странно, наверное. Может, ненормально. Дима об этом не думает. Он только хочет каждый клеточкой своего тела прижаться к Олегу, прочувствовать его нутром, думая при этом о другом. Олег проводит руками по его коротким волосам, плечам, которые также покрыты едва заметными веснушками, как и те самые, родные плечи, и шепчет: — Сережа… Как бы я хотел, чтобы ты был здесь. Но Сережи больше не будет. Никогда. Он мертв. Тогда, на кладбище, было слышно, что Олегу нужно выговориться. И что он не говорил давно. Убитый горем Дима был готов его выслушать. И он слушал. — У него такие волосы длинные были… Когда он волновался, я заплетал ему косички, его это успокаивало. Можно, я заплету тебе хвостик? Дима разрешал. Олегу он все разрешал. — Игорь, он… Всегда таким уверенным был, даже когда не прав, — Дима с усилием проводит руками по плечам Олега, надавливает, желая впечатать в кровать. Почему ему всегда хочется лечь сверху, при этом чувствуя член внутри? Почему именно Олег? Он потерялся. Запутался. Они оба. — Сейчас я понимаю, что я хотел. Чтобы он обратил на меня внимание. Хоть раз, не как на коллегу. Чтобы он взял меня, жестко, как ты. Но он, наверное, был не таким. Работа для него была на первом месте. Да и вряд ли он бы посмотрел на парня. Олег смотрит на него — и видит кого-то другого. Берет его лицо в свои руки, нежно. Выцеловывает каждый свободный участок кожи, вздыхает. — Мне кажется, Сережа никогда не любил меня. У нас с ним ничего не было, представляешь? Даже поцелуя. Но мне всегда хотелось. — Я так долго плакал, когда он умер, — продолжал Дима о своем. — А плакать — недостойно мужчины. Но я не мог остановиться. Я предаю его память, наверное, да? Зачем я делаю это с тобой? — Зачем… — вторит Олег. — Почему… Два отчаявшихся мужчины, нашедшие спасение друг в друге. Олег — больше не Олег по документам. Просто Дима, Дима-охранник в супермаркете через дорогу. Пытается собрать себя по кусочкам, не понимая, что этому уже не бывать. Он умер в тот же день, что и его друг, который — еще чуть-чуть, совсем немного времени — и стал бы его возлюбленным. Но судьба (и жизнь) — та еще сучка. Лишила его всего. И дала ему Диму. Дима лежит, свернувшись клубочком и тесно прижавшись к Олегу. Снова эти сны, которые заставляют его чувствовать себя смертельно усталым, стоит только от них очнуться. Игорь, протягивающий ему шаверму, улыбающийся Игорь, Игорь, раскрывший и посадивший за решетку опасного преступника. Дима — где-то на задворках. Идеальный напарник, который, если что, прикроет и напишет дурацкие, никому ненужные отчеты. Хоть про холодильники, хоть про поклонника БДСМ, зарезавшего на той неделе кучу своих партнерш. Все это — уже давно в прошлом. Мозгоправ говорит, надо идти вперед. Дима не слушает. А Олег вообще не признает мозгоправов. Олег молчалив. Свою роль (не)случайного ебыря он выполняет прекрасно. Внешне от Игоря его отличают только брови и цвет глаз. А что внутри — Дима никогда не интересуется. Он знает, что это не Игорь. Понимает, что этот тот самый Олег, который вырубил его когда-то, но не стал убивать. Даже бил-то не особо сильно, лишь бы отвязался. Легкое сотрясение, отходил неделю. А Олега тогда и след простыл. Теперь он всегда здесь, в его квартире, готовящий завтрак по утрам, трахающий его как по расписанию и даже не пытающийся заменить Игоря. Куда катится мир? Куда скатились они оба? Иногда, когда Дима чувствует себя особенно слабым, он позволяет Олегу подрочить ему утром, заправить его рубашку перед работой. Иногда Олег просит разрешение на то, чтобы расчесать Димины волосы, и делает это долго, будто у того лохмы Рапунцель, а не короткая стрижка. Иногда слабым чувствует себя Олег. После долгих, изнурительных кошмаров — то ли армейских, то ли с Разумовским, он никогда не рассказывает, — он просто ластится, как брошенный звереныш, просит внимания, и Дима почесывает его за ухом, как животное, проводит языком по незащищенной шее, приказывает лечь и наваливается сверху. Олег никогда не увидит в Диме своего Сережу. Но ему хватает и того, что его не бросают, обнимают по ночам, крепко прижав к себе, иногда встречая по утрам первоклассным отсосом. Олегу хватает, что Дима не спрашивает про его прошлое, но всегда внимательно слушает, стоит ему что-то рассказать, всегда поддерживает, устроив голову на плече и покачивая ногами — совсем как Разум когда-то, еще мальчишка, любивший слушать разные истории. Они не знают, когда это закончится, и закончится ли когда-то. Сергей Разумовский мертв. Игорь Гром мертв. А они — живы. Отчаянно переплетенные, избежавшие смерти, нашедшие себя друг в друге и в работе. Пока этого достаточно. А дальше — покажет время.