Перманентное искажение

Уверяю вас, ваше желание отвадить кота от

многострадального огорода – ничто перед

его желанием туда залезть

Терри Пратчетт «Кот без прикрас»

В конце концов, они бы никогда не пошли за ним по этому пути, не позволили бы убивать. Питер думает, что мог бы попробовать объяснить, договориться, возможно подчинить их себе как более сильный. Как альфа. Но в который раз приходит к выводу, что проще на время оставить племянников в стороне. И такими, какими их сделала Лора, они лишь мешали бы ему. Просто поразительно, как можно было запустить все до такой степени. Альфа совсем ими не занималась. Дерек силен, но не способен сосуществовать в стае, он словно глыба, рухнувшая посреди поля, не имеющая желания двигаться куда-либо еще. А Кора нуждается в общении и контакте настолько, что готова зацепиться за первого встречного мальчика, который показался ей забавным. Прямо, как и ты... Они будто оградили себя от всего остального мира и варились друг в друге, в прошлом, позволяя тому, что было, забирать их настоящее. Не говоря уже о том, что за все время, за те долгие шесть лет, Лора не привела в стаю никого. Чем она вообще занималась? Кажется, наблюдая за ними, он в тайне от себя же ждал, надеялся почувствовать хоть что-то. Хоть мимолетный призрак связи. И волк принюхивался к ним так упорно, в попытке учуять, вычленить это родство и вновь с ним соединиться. Но племянники оставались чужими, оторванными от него, со своими совсем иными взрослыми запахами. Вырванные с мясом, выжженные огнем. Иногда ему даже мерещилась эта фантомная боль от утраты. Если склеить это, нарастить заново, приживется ли оно? Ночь пахнет болью и страданиями здесь. Питер оборачивается на опустошенную поздним часом улицу, обводит взглядом холодные огни фонарей, всматривается в темноту за ними. Не в этот раз, хотя он бы с удовольствием кого-нибудь убил сегодня. Он давит в себе иррациональное желание расправиться с медсестрой и делает шаг к больничному корпусу. Быть может все дело в беспомощности, свидетелем которого она является. Питер всегда презирал слабость, а прочувствовав ее на себе, перешел в своем презрении на новый уровень. Или ему просто хочется крови. Волку нужна кровь. И луна уже так близко, ее полукруглый беременный бок нависает сверху, предвещает. Предвкушает. Его пугают отголоски безумия, как струны, за которые он постоянно задевает. И мерная вибрация звука расходится и затопляет. Здесь это чувство только усиливается, становится опасно близким. Стены больничной палаты будто сдвигаются, наступают на него со всех сторон, но Питер не обращает на это внимания. Старается. Эта комната вдруг стала такой маленькой, слишком тесной для него. Он пытается отключиться от звуков больницы. Точнее, от их почти полного отсутствия. В тишине так легко услышать что-то жуткое. Услышать очередного мертвеца. Он привык спать в своей квартире, и даже привык делать это в сгоревшем доме. Но это место... Оно пропитано болью и беспомощностью. Несуществованием. Оно холодное, пустое, алчущее безумных мыслей. Если бы только мог, то он никогда не вернулся бы сюда по собственной воле. Так кропотливо выстроенная им ясность может рухнуть здесь в одночасье. Стоит только лечь на больничную койку. Переодеваясь и укладываясь на спину, он думает, что состояние, в котором он собирается оказаться, временное. Я смогу вернуться. Смогу. Но не уверен, не сойдет ли с ума окончательно в этом больничном аду. Питер долго смотрит в потолок, но потом все же закрывает глаза, позволяя мыслям раствориться в тишине. Он почти засыпает, прежде чем чувствует корявую руку на своем предплечье. Она настолько ледяная, что кожу пощипывает от прикосновения. Это всегда происходит так. На границе сна неупокоенным душам проще всего пробраться в мир живых. Стоит лишь прикрыть глаза в опустившейся темноте, и они тут как тут. Жаждут соскрести с него разум вместе с кожей. Не нужно туда смотреть, это просто очередной мертвец, которому не сидится на той стороне. Очень уж они болтливые, эти призраки прошлого. Открой глаза, Питер. Полюбуйся. Он щурится на бледный силуэт сестры рядом с кроватью, рвано выдыхает. То, что она здесь, предвещает особенное мучение. Медленное погружение в безумие за черными дырами глаз на гниющем синюшном лице. Думал сбежать от нас? Забыть о нас? Спрятаться в своей безмозглой привязанности? Обломанные когти царапают его руку, впиваются глубоко, но Питер ее не отдергивает. Ты действительно думаешь, что тебя можно полюбить? Она нависает над ним своим искореженным страданием мертвым телом, улыбается неестественно широкой черной улыбкой. Рядом с тобой можно только умереть. Сгореть заживо. Наконец он вырывается и привстает в кровати. И видит вокруг мутную воду, которая поднимается и поднимается. Нельзя позволить ей накрыть себя. Ее так много, что она затопила всю палату. От нее несет смертью и затхлым безумием. В ней руки мертвецов, которые тянутся обнять его, забрать с собой. Волк в нем недовольно ворчит, и Питер ухватывается за него, чтобы накинуть шкуру и тем спастись. Но вместо этого проваливается в его странный сумрачный сон. В призрачный лес, из которого нет выхода. Так вот, где ты пропадал все это время. Спасаясь от боли из-за оборванных связей, оба они обезумели, каждый по-своему. Питер идет сквозь лес, но не чувствует пространства, не чует запахов. Ботинки утопают в сером песке, который облепляет брюки и его бесполезно стряхивать. Питер наклоняется и дотрагивается до него рукой, растирает между пальцами. Пепел. Как банально. Волчий сон никуда не ведет, он просто длится и длится. Время ощущается здесь иначе, и Питер подозревает, чем это ему грозит. Можно застрять здесь еще лет на шесть, перспектива не очень радужная. Это злит его и заставляет судорожно искать какой-то ориентир, что-то, что бы вернуло его обратно. Волк же как-то вышел. Он цепляется за эту мысль, разматывает ее, как клубок спутанной шерстяной нити, и в конце приходит к тому, что уже стало неотвратимым. Это мальчик. Всегда это был мальчик. Питер тянется к нему, как если бы между ними действительно была связь, как будто он был частью стаи, которой нет. Ему даже кажется, что он ее чувствует, тонкую и призрачную, как мерцание светлячка в ночном саду. Нереальную в дневном свете, но почти осязаемую в этом теневом лесу. В полумраке эта тонкая нить разрастается, растекается, образуя тусклую лунную дорожку на промерзшей земле. Это место было необитаемым мгновение назад, но теперь он чувствует эхо чужого дыхания и ждет. Когда Питер видит тонкую фигурку мальчика среди кривых пепельных стволов деревьев, то даже не сразу верит в это. Возможно, во сне можно получить все, что попросишь. Возможно, это не совсем сон. Мальчик смотрит как-то завороженно, на его усыпанном родинками личике проглядывает наивное любопытство, понимание, сопереживание. Всегда такой добрый. Питер не решается приблизиться, но мальчик идет к нему сам. Несет с собой эту свою всепоглощающую искренность и детскую непосредственность. Во сне он плавный, лишенный своей дневной нервозности. Питер сидит на земле, скрестив ноги и смотрит на него снизу-вверх, наслаждается его улыбкой, впитывает тепло. Мальчик устраивается напротив, тянет руки, запускает их Питеру в волосы и гладит, гладит. Жалеет. Он видит Питера волком со своей стороны сна. И это довольно забавно, что он совсем не чувствует опасности. Приговаривает, словно плетет заклинание, - такой большой грустный волк, теплый волк, ты заблудился в лесу, совсем один здесь, - и лезет обниматься. Здесь его прикосновения не приносят боли, не ранят. И Питер просто забывается, утопает в объятьях, хочет забрать это себе. Держать слишком крепко, чтобы слиться с этим. Чувствует жар, исходящий от тонкой шеи, к которой прикасается губами, хочет попробовать его на вкус. Что, по-твоему, ты делаешь, дурак? Питер слышит свои мысли будто со стороны, - словно голос вернувшегося разума, - на мгновение замирает, но этого достаточно. Смотрит на нежную шею, которая под губами приобрела такой приятный пунцовый оттенок. Слишком сладко. Почти дурно. Но не позволяет себе снова утонуть в этом. Потому что мальчик дрожит в его руках, он так напуган, такой хрупкий. Его страх пульсирует вместе с сердцебиением как барабанная дробь перед казнью. Питер пытается успокоить его, нашептать что-то, но тот не слышит. Перепугано бьется, как попавшая в силки птичка. В теплых объятьях ему почудилось согласие. Тогда как на самом деле было лишь сопереживание. Забудь. Забудь об этом. Всего лишь сон. Он последний раз сжимает руки, прежде чем расцепить их. И приходится отпустить, дать уйти, раствориться в призрачном лесу. Мальчик бежит в прозрачную чащу, не оглядываясь, и тени смыкаются за его спиной. Но кажется теперь ему уже не уйти далеко. Не скрыться от взгляда волка. Питер видит на земле его мерцающие следы и ступает по ним. Идет, пока не добирается до заброшенного дома. Здесь фасад выглядит еще более покосившимся и старым, медленно разваливающимся. Краска пеплом облетает со стен, оконные стекла осыпаются мелким блестящим крошевом. Входная дверь отсутствует, и из ее нутра сочится слабый почти нереальный свет. И стоит перешагнуть порог, как Питер открывает глаза в реальности больничной палаты. Здесь нет мертвецов, нет мутной гнилой воды. Нет и мальчика... Уже светло, он слышит шаги и голоса из коридора. Трет лицо руками, судорожно пытаясь понять, сколько времени прошло. Находит глазами часы – уже далеко за полдень. Он надеется, что не навредил мальчику, но знает, что это неправда. Каждый раз, врываясь в его жизнь, он отнимает чужое детство. Он ненавидит эту проклятую палату, узником которой был так долго, и продолжает быть сейчас. Но теперь ясно, что отсюда есть выход куда-то еще. Пока он не знает, как это подчинить, но знает, как использовать. Ему не нужно притворяться и выкручивать свой самоконтроль на максимум. Нужно просто заснуть волчьим сном, а после вернуться по тусклой лунной дорожке. *** Никто не выбирает быть убийцей изначально. Встречали ли вы ребенка, который говорил бы, что хочет убивать людей, когда вырастет? Вот и Питер не встречал. Не то чтобы добродетель была у него в приоритете раньше, до пожара. Он мог бы похвастаться многими качествами, и далеко не все из них являлись положительными. Но теперь ничто из этого не имело значения. Вся его прошлая личность была стерта, и сам он как будто больше не существовал. Отнять жизнь довольно легко, как стиснуть в руке бокал и сжимать, пока он не лопнет. Осколки слегка поранят ладонь, но это не те раны, с которыми не сможешь справиться. Не шесть лет украденной жизни. И если и можно оправдать этим чужую смерть, то чувство опьяненного удовольствия – никак не получается. Питер смотрит на подмигивающую ему вывеску видеопроката и темное нетерпение охватывает его душу, заставляет глаза загореться. Волк бродит, выжидает, вонзает когти пока только в землю, но уже готов погрузить их во что-то мягкое и трепыхающееся от ужаса. Он уже не столько безумен, сколько захвачен чувством надвигающейся охоты. Ожиданием крови и следа угасающей жизни в стекленеющем взгляде жертвы. Темнота скрадывает надвигающуюся фигуру хищника. Время, когда все добропорядочные люди ужинают дома со своими семьями, целуют на ночь своих детей и ложатся в свои теплые уютные кровати. А волк неторопливо идет между стендами в пустующем зале, подбираясь к ничего не подозревающему пока человеку. Ему даже не приходится выслеживать, преследовать. Человек сидит в своем закутке в наушниках и смотрит в экран ноутбука. У него скучающий вид того, кто уже не ждет посетителей в этот поздний час. И скорее всего, когда взгляд его падает на образовавшуюся в обозримом поле приземистую тень, он даже не успевает испугаться. И только уже лежа на полу в своей крови, глядя в красные горящие глаза, он осознает. Питер считывает это понимание и остается доволен. Думал ли этот человек, что когда-то кто-то придет за ним, чтобы воздать за то, что он сделал? Нет, конечно нет. Как и все они, он продолжал жить своей обычной жизнью, будто ничего и не было. Мертвецы не приходили к нему каждую ночь, чтобы напомнить, как они медленно сгорали по его вине. Питер слышит шум подъезжающей машины, а вслед за тем и знакомые запахи. Он затаивается, ему, как и волку, немного любопытно, чем закончится их ночная поездка за фильмом. Кровью? Смертью? Но он уже получил и то и другое. И все же не уверен, что в накатившем безумии не переступит черту допустимого в его понимании зла. Это не те, от кого нам нужно избавиться. Лидия остается в машине, и это хорошо. Это значит, что пока что она в безопасности. И ему не надо будет думать, что он опять расстроил мальчика. Еще какое-то время... Вспыхнувшее воспоминание о волчьем сне делает Питера более мягким, сомневающимся. Но резкий раздражающий запах другого подростка возвращает в действительность. Ведь можно позволить волку просто немного поиграть с ним. Видишь, до чего довело тебя твое высокомерие? Парень мог сбежать, и Питер бы позволил ему это сделать. Но тот предпочел посмотреть в глаза ужасу. Думал вероятно, что обретет силу таким образом. Почти физически можно ощутить, как он хочет ее получить, как велика его зависть и желание затмить собою других. Тех, кто как он думает, менее достоин. Но здесь в этом теле слишком много страха, нерешительности и никчемности. И это не те качества, которые показались бы волку привлекательными. Приходишь туда, где тебя не ждут. Подвергаешь опасности свою женщину. Волк переступает через распластанное и придавленное стеллажом тело. Оно не представляет для него никакого интереса. В отличие от девушки, которая все еще сидит в машине. Питер некоторое время наблюдает за ней из окна. Лидия занимается тем, что характерно для любой, оставленной с собой наедине девчонки, которая любит себя чуть больше, чем всех остальных. Рассматривает свое привлекательное личико, поправляет макияж и снимает себя на фронтальную камеру телефона. Она кажется вполне обычной пустышкой, но Питера это не обманывает. Он хочет заглянуть чуть глубже. Но для этого ему нужны настоящие эмоции. Извини, милая, но мне нужно посмотреть, как быстро ты с этим справишься. Надо признать, что она вызывает гораздо больше интереса, чем следовало бы. Из-за мальчика ли, или же из-за того неясного мрачного оттенка в ее запахе, но это так. Запах ее испуга быстро сменяется недоумением, насильно притянутым неверием. Это именно та причина, по которой люди часто не замечают вокруг себя ничего необычного, странного. Пугающего. Все в этом мире должно подчиняться простым законам. Солнце всходит утром, садится вечером, а жутких монстров не существует. Так успокаивают себя многие, так будет делать и Лидия. Питер смотрит на камеру на парковке и думает, что собирается не дать девчонке улизнуть. Волк придет за тобой, моя хорошая. Освободит тебя. Он затаивается, чтобы еще немного посмотреть, и вскоре ночную тишину разрывает звук сирен. Скорая помощь, полиция. Так много суетящихся людишек. Питер видит подъезжающую машину шерифа, чувствует мальчика в ней, и еле сдерживает себя. Он слишком разгорячен своим безумием. Так, что приходится сместить ракурс внимания на раздражающего парня, которого как раз вытащили из-под стеллажа. Хотя могли бы там и оставить. Позже, наблюдая, как парень разговаривает с шерифом, Питер жалеет, что не сломал ему позвоночник. Столько неоправданной спеси и почти детской неосознанной жестокости в словах. Похоже ты совсем не ценишь свою жизнь. Возвращаться в больницу тяжело, муторно. Почти тошнотворно. Лекарственные запахи заменяют собой все еще витающий вокруг него дразнящий аромат крови. И, к сожалению, теплый, такой сладкий оттенок мальчика. А охотничий азарт волка быстро сменяется какой-то всепоглощающей усталостью. Питер знает, что радость от убийства всегда влечет за собой это чувство бессмысленности и одиночества. Но каждый раз говорит себе, что справится. Потому что нужно закончить. Тогда он тоже получит желанный покой, как и все мертвецы. Но он знает и что оттягивает. Раньше у него была только цель, которой нужно добиться. Теперь же есть и то, что он не готов отпустить. Не готов так просто отказаться. Он загнан в угол своими чувствами. Этой чертовой истязающей его нежностью, которая желанна больше чем кровь, больше чем смерть. Питер пытается спрятать это от себя, недосказать, но четко осознает, что терпит поражение. Закрыв глаза, он уже не ждет, когда очередная потусторонняя тварь выползет из склепа памяти, чтобы поболтать с ним. Вспоминает, как волчья сущность помогла ему спрыгнуть в просвет между сном и явью. Задерживает воздух в легких, словно готовится нырнуть в воду. И падает в волчий сон, чтобы открыть глаза уже в призрачном лесу. И понять – что-то изменилось здесь с прошлого раза. Сухой ветер колышет ветви деревьев, как будто уже не такие прозрачные. Словно бы они обрели плоть. Пепел стелется по земле, которая возможно стала мягче и теплее. Запах свежей ночи пронизывает лес. Питер замечает на тропе мерцающие следы мальчика, но они кажутся довольно свежими. Следует по ним в мрачном нетерпении. Незваный гость пробрался в лес по проторенной лунной дорожке и где-то там ожидает. Питер петляет между деревьями, пока наконец не видит мальчика посреди небольшой поляны. Он сидит на поваленном бревне, подозрительно щурится и зачем-то упорно отковыривает серую кору. И замирает, когда видит Питера. - Опять ты, - он нерешительно приподнимается. – Не вздумай кусаться, иначе я, - оглядывается по сторонам, - найду здесь камень и кину в тебя, понятно? - Понятно, - отвечает Питер, сдерживая смех. - Ого! Вау, говорящий волк! – это наигранное поведение совсем ему не идет. – Думал удивить меня этим? Это мой сон, здесь могут приземлиться пришельцы или гулять динозавр. Так что не надейся. - Это не твой сон. Здесь могу гулять только я, - Питер вздыхает, подходит чуть ближе. – Ты всегда такой упорный, Стайлз? Тебе обязательно нужно пролезть и всюду сунуть свой маленький любопытный нос? В прошлый раз я недостаточно тебя напугал? - Кто ты? – он так взволнован, уже понял, но не решается поверить. - Ты знаешь, кто я. Столько радости. Так много, что можно заполнить ею весь этот призрачный лес. Так ярко, что темнота отползает, прячется за деревья, и здесь может стать светло как днем. И Питер действительно сожалеет, что это лишь сон, который растворится и пропадет, стоит ему закончиться. - Почему ты выглядишь как волк? Знаешь, не обязательно меня запугивать, - он подходит почти вплотную, его пальцы подрагивают. –  Ты покажешь мне свое лицо? Хочу увидеть его... Почему ты никогда не показываешься? Потому что ты слишком умный, сладкое сердечко. Ты догадаешься. - Не сейчас. Ты все равно забудешь его, - Питер гладит мальчика по спине, думает, как эти прикосновения ощущаются для него. – Забудешь этот сон и меня в нем. Забудешь сюда дорогу. - Что? – он тянется рукой, но Питер мягко уклоняется. Больше эту ошибку он не совершит. Слишком близко, непозволительно доверчиво. – Не надо, пожалуйста... Я только хотел увидеть тебя, - эта искренность обезоруживает, почти уговаривает. – Не надо, чудовище. Не хочу забывать. - Ты вспомнишь. Когда увидишь меня по-настоящему, - он наклоняется к самому уху мальчика, почти касается мочки губами. – Просыпайся, не то я и правда укушу тебя. Тебе это не понравится. - Откуда ты знаешь, - упрямо шепчет он. Дразнишь меня? Мальчик все еще пытается ухватиться за него, но Питер уворачивается, легонько толкает его в спину и наблюдает, как он исчезает в тусклом свечении с таким обиженным выражением лица, что впору начать извиняться. Он ищет на поляне подходящую ветку, находит и терпеливо заметает все мерцающие следы. Пепел скрывает собой лунную дорожку. Мальчик может потеряться в этом плохом мертвом месте. Что будет с ним в реальности, если душа заплутает? Питер обещает себе больше не звать его сюда. А потом ложится на землю, неподвижно наблюдает за покачивающимися от ветра кронами серых деревьев, которые заслоняют собой небо. Закрывая глаза, он думает, можно ли уснуть, если ты уже во сне. *** Маленькое простое правило, которое стоило усвоить хорошенько – никогда не спать в призрачном лесу. Выныривать из сна тяжело, будто лежишь на дне пруда, а к твоей шее привязан камень. И все твои мысли есть не что иное, как огромное ничто. Плотный кокон забвения. Питер словно во второй раз выдирает свое тело из небытия, как после шести долгих лет. Но знает, что не прошло и недели. Дня три от силы, не больше. Медсестра сообщает ему, что он пропустил семейное воссоединение. А Питер может думать только о том, что Дерека отпустили слишком рано. И теперь он опять будет мешаться под ногами, следуя по пятам. И так некстати теперь чувствовать себя слабым, истощенным слишком долгим пребыванием в том другом мире. В очередной раз немного обезумевшим и смертельно уставшим. Поэтому он позволяет себе этот обычный дневной сон, чтобы ночью приступить к полуфиналу своего плана. Все складывается гораздо лучше, чем могло быть. Как будто волчьи боги, если они существуют, благоволят ему. Он думает, не придется ли потом самому лечь на жертвенный камень, но отбрасывает эту мысль. Сосредотачивается на небольшом испытании для своего щенка, который все еще не осознает, что значит быть волком. Это испытание и для Питера, потому что мальчик тоже здесь. Но так радостно видеть его в реальности, пусть даже он и убегает. Он мог бы догнать их в два прыжка, но разве тогда Скотт устанет? Вряд ли. Преследуя их по темным коридорам школы, Питер слышит в запахах подростков нервное возбуждение от погони, легкий испуг, вездесущее неверие, но все еще не настоящий страх. И все идет по плану ровно до того момента, пока мальчик вдруг не останавливается. Приходится сменить бег на быстрый шаг, чтобы дать ему возможность убежать или спрятаться. Но ни того, ни другого не происходит. Словно он не собирается спасаться. Питер надеется, что заблуждается, но, когда мальчик поворачивается и будто ждет, понимает. Все тот же навязчивый запах детского любопытства. Хочешь посмотреть на волка? Ты уже видел его. Но мальчик не помнит, не своим разумом. Тело подсказывает ему, что волк безопасен. Полностью наивный маленький человечек. И хотя волк больше не рвется схватить свою добычу, загрызть и съесть. Хотя ему нет нужды больше пытаться присвоить мальчика таким простым и знакомым способом. Это все еще опасно. Питер приближается, позволяет ему рассмотреть себя. И беспокоится, как бы он не вздумал тянуть свои глупые руки, иначе это может закончиться совершенным безумием. А ему так нужен контроль. Но вместо этого мальчик, находясь в полной идиллии со своим дерганым чудесным телом, предпочитает принять горизонтальное положение. Что заставляет Питера сначала мысленно закатить глаза, а после слегка разволноваться, когда он не сразу приходит в себя. И настырно поддерживает зрительный контакт, хоть уже и напуган. Кто-нибудь говорил тебе, что нельзя смотреть в глаза хищнику, малыш? Питер почти спокоен, почти поверил, что сможет это удержать. Но сердечко под лапой бьется так быстро, так приятно, а руки, вяло прикрывающие шею, напоминают о сне. О том, какой нежной может быть эта кожа, если ласкать ее губами. Ты уже мой, и ты знаешь об этом, хотя и не осознаешь. Остается только сбежать. Питер зол достаточно, чтобы найти сторожа и расправиться с ним чуть раньше, чем собирался. Но кровь не приносит покой, лишь разочарование. Он в ярости от эмоциональных качелей, на которых его мотает туда-обратно. Отталкивается от своего бешеного желания, ускользая в холодное безразличие, и тут же по инерции летит назад. Я уже слишком взрослый для такой... Если бы сейчас он не был в шкуре, то закрыл бы лицо руками и долго сидел бы, привалившись к стене. Хватит. Волк глухо рычит, идет по следу связи за своим дурным щенком. Сосредотачивается на этом, позволяя наконец голове проясниться. Прогнать из нее все эти пугающие мысли, жаркие мысли. До ужаса нежные мысли, которые опускаются на него как морок, стоит только отвлечься. Скотт пока только хочет быть сильным, и он будет. Питер чувствует это где-то в солнечном сплетении, где-то на уровне своего тела. В этот момент он жалеет, что подарил укус. Не то, чтобы щенок не способен оценить такой дар по достоинству. Но горькая досада неприятия отдается в нем гораздо жестче, чем он мог бы подумать. Потому что не было даже шанса наладить эту связь. Впрочем, это не заставляет его передумать. Он хочет подчинения. Это должно сработать. Работает. Только совсем не так, как представлялось. Стоит щенку лишь слегка освободиться, как он сбрасывает с себя чужое влияние. Стряхивает, как воду с боков. Питер одновременно в восхищении и ярости. И отчетливо понимает две вещи. Скотт прекрасно себя контролирует. И он практически неуправляем. *** Сомнительно, что кому-то вздумается прийти навестить его, все слишком заняты тем, что пытаются прийти в себя, не то, что куда-то еще. К тому же Скотт все-таки сказал шерифу, что нападение совершено Дереком. А Дитон в какой-то мере подтвердил его слова. И хоть никому в это толком не верится, полиция занимается его поисками. Потому Питер возвращается в свою квартиру и может спокойно отдохнуть. Пока его не будит странное чувство тревоги. Оно заставляет собраться и поехать к дому мальчика. Просто чтобы убедиться. Питер не слышал начала этого разговора и не может сказать наверняка, что послужило причиной, но чувствует пронизывающий мальчика ужас. Слышит, как бешено колотится его маленькое сердечко, такое напуганное и несчастное. Оно так боится нарисованной его воображением пропасти безумия. Дерек тоже это чувствует и пытается его успокоить, немного приземлить, но он не успел выстроить достаточной для этого крепости доверия. Не может быть для него устойчивой платформой, на которой можно было бы удержать хотя бы хрупкое равновесие. Возможно Кора и смогла бы подставить для него лестницу, сложенную из хлипких пока еще блоков не оформившейся близости между ними. И тогда мальчик бы выбрался, вынырнул из своей печали. Но ее здесь нет. Только бесполезный Дерек со своей грубой, не обтесанной заботой. Мальчик захлебывается в своих беспорядочных эмоциях, и позволяет себе утонуть. А потом вдруг становится мрачно спокойным. И Питер просто не готов этого вынести. Он знает, что такое настоящее безумие. Огромное, неуправляемое, как летящий с горы камень. Оно падает на тебя и разламывает в труху кости, превращает мозги в раскаленное месиво. Искривляет тело, отбирает чувства. Сминает их в мелкую стеклянную крошку на ладонях. Питер не хочет, чтобы мальчик даже пытался представить себе что-то подобное, не то, что почувствовать это своим беззащитным добрым сердцем. И понимает, что если ничего не сделает, то холодная темнота забвения настигнет, перемелет юное и нежное в своих жерновах. Но что я могу сделать, если и со мной, и без меня тебе будет больно? Питер наблюдает из своей машины, как мальчик выскакивает из дома и дергано бежит к джипу. Он думает, что если бы тот чуть повернул голову, то мог бы встретиться с ним взглядом. Но мальчик слишком расстроен и слишком сосредоточен на своей цели. Конечно же он едет в лес, в чертов заброшенный дом. Думает, что именно там хранятся все ответы на его вопросы. Что является правдой лишь отчасти. И внезапно Питеру приходит в голову, что это место, где все началось. Место, соединяющее незримой нитью прошлое и настоящее. Страшное, больное, насильно умерщвленное, но не желающее кануть в небытие. Там все может и закончиться. Там должно все закончиться. Только там могут упокоиться задержавшиеся среди живых призраки. Только там мертвое может найти дорогу к блаженному покою. Приходится немного отстать, подождать. Хотя Питера и пугает мысль о том, чего может стоить это ожидание. Что мальчик успеет себе вообразить, прежде чем будет остановлен и возвращен в действительность. И как протянуть ему руку, не испачкав, не испортив. Сохранить хлипкие кандалы контроля, сдерживающие, не позволяющие вырваться безумию и его последствиям. Я могу. Могу уберечь тебя. В данный момент это кажется реальным. Гораздо сильнее сумасшедшего желания обладать. Действие в бездействии. Я должен оставаться холодным. Это странно, но Питер не может подобрать другого определения под это состояние. Обычно он чувствует себя обжигающим, словно огонь от сгоревшего дома забрался ему внутрь и затаился там, готовый в любую минуту вырваться и превратить в пепел все вокруг себя. Но там, в темном коридоре школы, под шкурой своего неприкаянного волка, он смог ощутить себя холодным. И изо всех сил держал это состояние. Прозрачное и невесомое, как волшебство солнечного света в отражении на утренней росе. Когда Питер прячет машину и торопливо, но осторожно, идет к дому, мальчик уже внутри. И он в отчаянии. Это чувство такое яркое и острое, что об него можно порезаться. И Питер действительно слышит сладкий запах его крови. И он сводит его с ума, хотя, казалось бы, уже дальше некуда. Но это теперь такое управляемое безумие. Что ты сделал, глупое сладкое сердечко? Питер немного паникует, но быстро понимает, что не чувствует чужой боли. Немного успокаивается этим. Но все же настороженно прислушивается к ощущениям мальчика, выискивая среди них страшное, непоправимое. А находит только усталую уже безнадежность с нотками злости. Это расстраивает его, отрезвляет ум, уводит волка подальше от желанного запаха крови. Плевать на все. Питер тихо поднимается по лестнице. Но мальчик и так вряд ли услышал бы его, он слишком растворен в своем разочаровании, в своей привязанности, от которой хочет отказаться. Я не позволю тебе это сделать. Он заглядывает в проем двери, видит чуть сгорбленную спину мальчика. Понимает, что готов зайти в эту комнату. Потому что в это самое мгновение чувствует, как временно, возможно не навсегда, но расходятся стены безумия, отступают. И остается только... Контроль.