Тайна

Бескровное окончание войны за Железный трон предполагало примирение обеих сторон конфликта без исключения. Но в теперешних отношениях «чёрных» и «зелёных» именно дружба между отдельными их членами и стала исключением. С «зелёной» стороны навстречу пошла лишь новоиспеченная королева Хелейна, а также её маленькие дети. С «чёрной» и того меньше – лишь младшие сыновья Рейниры от второго брака заимели определенную привязанность к своим королевским родственникам. И то лишь отчасти потому что старшему из них было суждено жениться на принцессе Джехейре – единственной дочери короля Эйгона Второго – и он вместе со своим младшим братом проводил много времени в Красном замке. У старших же членов семьи было настолько неприятное общее прошлое, что даже скрепленное рукопожатием и большим пиром соглашение с весьма выгодными условиями для обеих партий не смягчило их отношения друг к другу. А в случае с некоторыми даже ужесточило. Деймон Таргариен, вспыльчивый и охотный до власти второй муж принцессы Рейниры, так и не смог смириться с тем, что его жена отказалась от своих прав на престол. Тогда, два года назад, он был готов идти до конца в своем желании сесть на Железный трон, пусть даже в качестве принца-консорта. Альфа, жаждущий свержения и казни «зеленых» за измену, до последнего пытался уговорить Рейниру начать войну, но не сумел. Страх принцессы за своих детей и собственную жизнь оказался сильнее любых уговоров. И хотя его семье досталось полное владение Драконьим Камнем, он всё равно чувствовал себя оскорбленным и униженным, и ни разу за последние два года не навестил столицу, чтобы не пришлось ещё раз кланяться «узурпатору». Джекейрис, старший сын принцессы Рейниры, разделял чувства отчима, но будучи более сдержанным, почти никогда не выказывал этого. Он хоть и стал полноправным наследником Драконьего Камня, но всё же понимал, что, если бы их сторона не сдалась, он был бы полноправным наследником Железного трона, что совсем было не равно его текущему статусу. И это тоже задевало и расстраивало альфу, пусть даже в меньшей степени, чем старшего Таргариена. Более того, у него не было возможности засесть на каменном острове и не появляться при дворе, ведь после подписания мира его назначили первым помощником старого Мастера над законом. Предполагалось, что, набравшись опыта, он сам займёт эту должность в Совете, когда старый лорд уйдёт на покой. Второму сыну Рейниры повезло немногим больше. Люцерис Веларион, по натуре человек незлопамятный и даже, до какой-то степени, добрый, что трудно было распознать в высоком крепком альфе на первый взгляд, тоже испытывал противоречивые чувства к состоявшемуся договору. С одной стороны, он не был лишен прав на наследование Дрифтмарка (скорее, конечно, по причине отсутствия иного наследника и упорства Корлиса Велариона, чем по доброй воле короля), а также соответственно не был лишен всех своих привилегий, но с другой – обида за мать, которую, как он считал, несправедливо лишили трона, поселилась где-то внутри и не давала ему в полной мере простить «зеленых» и забыть прошлое. По этому же самому договору он был вынужден время от времени появляться в столице и отчитываться перед королем о выполненной работе, поскольку был назначен послом в Браавосе. Должность эта была непыльная – раз в месяц ему нужно было посещать Железный Банк Браавоса с целью передачи бумаг по текущему долгу короны или, при необходимости, заключения новых договоров или же ведения переговоров по пересмотру текущих. И хотя его дед – лорд Корлис Веларион – считал этот опыт полезным для будущего лорда Дрифтмарка, края, который жил в основном торговлей, подразумевавшей большое количество монетарных сделок и ведения дел с людьми из-за Узкого моря, Люцерису данная должность казалась крайне скучной и даже неприятной. Неприятной даже не потому что ему приходилось иметь дело с чопорными и высокомерными банкирами, а потому что после каждого его такого визита он был обязан по принятым правилам лично являться в Королевскую Гавань и докладывать Королевскому Совету результаты. Также он считал, что нахождение на этой должности было ниже его достоинства, потому что хоть она и предполагала нахождение на ней человека высокородного, в идеале родственника королевской семьи, всё же по обычаям это были двоюродные или даже троюродные дяди, племянники или внуки короля. Люцерис же был сыном старшей родной сестры Эйгона, а значит был достоин большего, но он, не без труда отодвинув свою гордыню из уважения к своей семье, принял «предложение» короля с достоинством и никогда не жаловался, хотя точно знал, кого за такую «щедрость» нужно было благодарить. Нет, не короля, но его младшего брата, который, как казалось Люцерису, питал исполинскую ненависть и презрение ко всему живому, и которому Люцерису не посчастливилось перейти дорогу в детстве. Веларион до сих пор отчётливо помнил ту сцену, устроенную его вторым дядей два года назад на обсуждении условий договора. Тогда он настойчиво потребовал глаз Люцериса в качестве одного из условий мира в уплату своего, которого тот лишил его, когда они были детьми. Поначалу всем это показалось просто какой-то дурацкой шуткой, но Эймонд не думал отступать. Со словами «без этого условия шлюхе не видать мира» он бросил на середину стола свой кинжал и испытывающе уставился на Люцериса своим единственным глазом. «Эймонд, - со вздохом тогда произнёс его старший брат после некоторой паузы, в течение которой вторые сыновья обеих партий вели немую борьбу взглядами, - мы не будем заключать наш мир на крови. Мы не собираемся никого мучить, калечить или убивать. Сядь на место, и мы обязательно подумаем о том, как… - альфа некоторое время подбирал слова, - как восполнить твою утрату». На это Эймонд лишь зло усмехнулся. «Восполнить? Увы, это невозможно, брат. Но можно ответить. Я буду удовлетворен, когда на этом смазливом бастардовом личике, - он небрежно указал пальцем на Люцериса, - отпечатается метка моего кинжала». «Эймонд, сядь», - вмешался тогда в ситуацию Отто Хайтауэр, Десница короля. Он сурово взглянул на внука, а затем кивком указал ему на его место. Люцерис тогда так и не понял, что стало для Эймонда последней каплей – то, как сам Люцерис не сдержался и слегка ухмыльнулся, глядя прямо на него, или слова Деймона, который вслед за Отто твердо произнес: «И извинись за «шлюху» перед своей старшей сестрой». Лицо альфы исказилось от гнева, и он, тихо выругавшись, стремительно покинул зал переговоров, и больше там не появлялся. Его кинжал так и остался лежать посреди стола до окончания первого дня переговоров, и Люцерис время от времени поглядывал на него, испытывая при этом странные чувства. Ему хотелось взять его, найти хозяина и передать ему, но это было очень плохой идеей - было бы странно вложить в руки Эймонду кинжал, которым тот так жаждал изувечить его. И хотя Эймонд не присутствовал при обсуждении судьбы старших сыновей Рейниры, Люцерис точно знал, что та должность, которая ему досталась, была предложена Эйгоном не случайно. Он думал, что таким образом хоть как-то поддержал брата в его стремлении отомстить, но Люцерис считал, что тот напротив сильно облегчил ему жизнь. Если выбор стоял между потерей глаза и унизительным назначением, то Люцерис всегда выбрал бы второе. В конце концов, это не навсегда. И судя по продолжившемуся враждебному отношению к нему со стороны Эймонда, тот считал также. В целом, если не брать во внимание скучные и часто тяжелые формальные встречи с представителями Банка, Люцерису нравилось проводить время в Браавосе. Их еда и вино были ему по душе. Сам город и его окрестности ему нравились в разы больше чем суровый и промозглый край Драконьего Камня или Дрифтмарка. Над Браавосом почти всегда светило солнце, а его берега омывали тихие и спокойные волны светло-голубых морских вод, когда как на родине большую часть года было туманно, серо и ветрено. И браавоссийские омеги нравились ему куда больше чем те, которых предлагали малочисленные бордели Драконьего камня. Он никогда не был заядлым посетителем подобных мест, но с тех пор, как он созрел как альфа, ему это иногда было необходимо. Его первой омегой была светловолосая девушка четырнадцати лет, которую к нему послал Деймон, и, хотя она была очень хороша собой, та ночь довольно сильно разочаровала его. Её ещё не полностью сформировавшееся тело не привлекало его, но её запах был ещё хуже – слишком сладким. Позднее он сам пошёл в город и в одном небезызвестном месте нашёл девушку постарше. Ее звали Мэри, и она была ещё привлекательней, чем первая, но и с ней ему не удалось получить достаточное удовольствие. Она была слишком мягкой и тоже слишком сладкой. Когда он предпринял попытку в третий раз и зашёл в один из борделей на Дрифтмарке, то хозяйка предложила ему «попробовать» одного из омег мужского пола, коих почти не было в подобных местах в этих краях, и он, уже изрядно выпив к тому моменту и плохо соображая, согласился. На утро он осознал, что всё получилось довольно неплохо, и с тех пор приходил в это место ещё несколько раз. Но свои визиты в бордели в Вестеросе он оставил после того, как посетил одно из подобных мест в Браавосе. Справившись о предпочтениях знатного посетителя, хозяйка проводила его в приватную комнату и скрылась за дверью, попросив немного подождать. Через несколько минут дверь снова открылась и в нее вошел довольно высокий юноша в одной набедренной повязке, которая открывала обзор на его натренированное тело. Люцерис не мог оторвать взгляда от крепких мышц его рук, груди и бедер, а когда взглянул на его лицо, то понял, чего ему не хватало дома. На Дрифтмарке все юноши-омеги, как на подбор, были слащавыми, слабыми и как будто бы даже серыми и больше напоминали девчонок, а у этого лицо было более точенным и грубым, и это очень понравилось Велариону. Но больше всего его привлекли его светлые, почти серебряные волосы, что выдавало в нём валирийские корни, и запах. Запах этого омеги был почти лишён всякой сладости, которая так осточертела ему дома. Он был терпким и объемным. С непривычки Люцерис не мог насытиться им, и в ту ночь не один раз взял этого омегу, крепко держа в кулаке его восхитительного цвета волосы. С тех пор он посещал лишь те места, которые могли предложить ему нечто подобное, и к его удовлетворению в Браавосе таких было немало, так что должность, на которую его определили, стала казаться ему не таким уж и наказанием. Каждый раз, когда кто-то из его родственников с «зеленой» стороны смел ненароком подшучивать над его обязанностями, его переполняло желание напротив от всей души поблагодарить их за это назначение. Ему было бы забавно посмотреть на лицо короля и его младшего брата, но он молчал, поскольку подозревал, что те непременно используют это против него же самого. По крайней мере, Эймонд точно бы использовал. Предпочтения Люцериса не были традиционными в понимании вестеросцев. Омеги, с которыми он спал, внешне больше напоминали альф, и это могло стать поводом для унизительных шуток при дворе. А их ему и без того хватало. За все два года нахождения на своей службе Люцерис ни разу не сталкивался с нерешаемыми проблемами. Всего пару раз переговоры заходили в тупик, но, в конечном итоге, ему всё-таки удавалось уговорить Банк пойти на уступки. Однако в этот раз всё шло, как нельзя плохо. В Браавосе в это время года стояла ужасная жара, и переговорная зала накалилась до состояния парной. Все шестеро, находившихся в зале, были не в духе, а необходимость решать сложные рабочие вопросы только подогревала общее раздражение. - Милорд, поймите, мы больше не можем давать вам отсрочки по этому займу. Накопилась крупная сумма процентов. Корона обязана начать её выплачивать, - в третий раз повторил глава комиссии, глядя на Люцериса, сидевшего напротив него. - Но и вы меня поймите. Я не могу вернуться с отрицательным решением к королю. Я никуда не уйду, пока мы не придём к соглашению. Мы не просим Банк остановить начисление, мы лишь просим сдвинуть срок первой выплаты на месяц, а проценты пусть себе набегают. Мы постепенно выплатим и их. Банк же от этого только выигрывает. - Люцерис уже приводил этот аргумент, но у него создалось впечатление, что в тот раз члены комиссии не отнеслись к нему с должным вниманием. Глава комиссии переглянулся с остальными ее членами, а затем снова взглянул на Люцериса: - Милорд, нам необходимо посовещаться. Мы пригласим вас позже для оглашения итогового решения. Люцерис вышел в холл и сделал глубокий вдох. Здесь было прохладней, и он почувствовал себя немного лучше. Однако его продолжала мучить мысль о том, что надежд на положительный исход было очень и очень немного. Он уже представлял себе угрюмое лицо Десницы и холодную ухмылку его второго внука, когда его пригласили обратно в зал. - Милорд, приняв во внимание доводы вашей стороны, мы пришли к решению направить в Королевскую Гавань нашего представителя для обсуждения данного вопроса напрямую с Советом и королем. Просим сообщить Его Величеству о наших намерениях, и вернуться к нам с ответом в ближайшее время. Всего доброго. Все пятеро встали и засобирались так быстро, что Люцерис не успел ответить и слова. Всё, что ему оставалось, так это смотреть на стремительно покидающих переговорный зал представителей Правления Банка и мысленно посылать отборные ругательства им вслед. Он оседлал Арракса и покинул Браавос в тот же вечер. Он не мог сказать, что раздражало его больше – неудача в переговорах или же необходимость улетать в столицу так скоро. Он надеялся задержаться на несколько дней, чтобы вдоволь насладиться здешними развлечениями, поскольку из-за огромного количества свалившихся на него дел в прошлую свою поездку он не смог найти на это время, а слишком долгое воздержание, как он успел за собой заметить, делало его более раздражительным, нервным, а иногда даже и злым. Неприятностей доставляло ещё и то, что в таком состоянии его молодой организм чаще требовал разрядки, и от того в его голову лезли навязчивые и весьма неприличные мысли. Иногда эти мысли пугали даже его самого, и это состояние Люцерис просто ненавидел. Поэтому по приезду он намеревался дать шанс известному столичному борделю на Шелковой улице. Но прежде ему нужно было посетить Красный замок. Когда его провели на заседание Малого Совета, он увидел там лишь четверых человек. Король Эйгон Второй своего имени восседал во главе стола в короне Завоевателя, которая, как всегда про себя отмечал Люцерис, была ему слегка великовата. По правую его руку сидел лорд Десница Отто Хайтауэр, как всегда озабоченный и нахмуренный, а по левую – младший брат, облаченный в доспехи и белый плащ Королевской Гвардии. Люцерис мимоходом отметил, что выглядел тот бледнее обычного, но ему не удалось как следует его рассмотреть, поскольку навстречу ему уже двигался его старший брат – Джекейрис. Он с улыбкой подошёл к нему, чтобы коротко обнять и поприветствовать. - С возвращением, брат. По правилам первым Люцерис должен был обратиться к королю, но он не без иронии подумал, что в такой «семейной» обстановке этим правилом можно было и пренебречь. - Рад тебя видеть, - с немного усталой улыбкой ответил Люцерис, и они вместе направились к столу. - Ваше Величество, лорд Десница, - он коротко поклонился каждому из них, а затем перевел взгляд на третьего человека за столом. – Дядя, - ему он лишь слегка кивнул и снова быстро перевёл взгляд на короля, но даже так он успел заметить, что лицо Эймонда едва различимо дернулось. - Люк, не надеялись увидеть тебя так скоро, - произнёс Эйгон немного устало, - надеюсь ты привёз нам добрые вести, - король слегка улыбнулся и потянулся к бокалу, стоявшему перед ним. – В последнее время меня мало кто ими радует, - его лицо стало менее веселым, и Люцерис заметил, как он на мгновенье скосил взгляд на своего деда. - Боюсь, что не привёз, - ответил Люцерис и сразу же добавил: - Но и дурных вестей у меня тоже нет. Есть лишь сообщение от Банка – они выразили желание встретиться с вами лично и просят назначить день. - Встретиться? – Эйгон непонимающе нахмурился. – Для чего? - Они не сообщили, но речь явно пойдёт о нашем основном долге перед ними. - Так тебе не удалось получить отсрочку? – спросил Десница. - Они не сказали «нет». - Но и не сказали «да», - заметил в ответ Отто. - Возможно после встречи они дадут положительный ответ. - Но они ни слова не сказали, чего конкретно от нас хотят? – вновь спросил король. - Нет, и они явно дали понять, что обсуждать со мной это не намерены. - Интересно, - задумчиво протянул Эйгон. – У кого-нибудь есть мысли по этому поводу? – Он поочередно взглянул на своего деда и обоих племянников. – И с чего вообще вдруг они не смогли обсудить это с моим доверенным представителем? Не понимаю. - Возможно, они не совсем доверяют этому твоему доверенному представителю? – Голос Эймонда прозвучал глухо, но отчетливо, поскольку он смаковал каждое слово, как обычно делал, если целился кого-то оскорбить. Эйгон в ответ на это просто вздохнул и коротко взглянул на своего брата, поджав губы. Десница продолжал задумчиво смотреть перед собой, видимо за размышлениями не услышав этих слов. Лишь Джейс сначала предупреждающе взглянул на своего дядю, но затем, поймав взгляд короля, тоже решил промолчать. Люцерису же это показалось забавным. Он давно привык к тому, что Эймонд редко упускал возможность ввернуть колкость в его сторону. Если они находились в одном помещении, это всегда рано или поздно происходило и часто заканчивалось ссорой. Однако сегодня это произошло даже слишком рано, и теперь, получше разглядев дядю, Люцерис понял, по какой причине - Эймонд находился в крайне отвратительном расположении духа, что Люцерису было легко понять по его нарочито высокомерному и холодному выражению лица, а также по чуть сдвинутым к переносице светлым бровям. Похоже, он даже не заметил кинутых на него взглядов, поскольку в упор смотрел на своего второго племянника. «Интересно, - с иронией подумал Люцерис, – его настроение испортилось до или после того, как он вылил на себя весь свой запас благовоний?». Веларион давно отметил, что Эймонд имел особое пристрастие к такого рода вещам, и считал это довольно странным. Всего один раз он чувствовал, как ему показалось, настоящий природный запах своего дяди, ещё до смерти предыдущего короля застав его поздно вечером на тренировочном дворе. Тогда он показался ему очень приятным, и он даже подумал, что, благодаря ему, должно быть, его дядя не испытывал недостатка в омежьем внимании. Но уже в следующую их встречу его нос резанул слишком терпкий, въедливый и очень резкий аромат, и Люцерис даже не сразу понял его источник. С тех пор каждый раз, когда они виделись, запах Эймонда словно острым клинком резал глаза и слизистую носа, а Люцерис, медленно и размеренно вдыхая его, пытался уловить в нём хотя бы отдаленные нотки того восхитительного запаха. Ему хотелось ещё хотя бы раз почувствовать его, в чём он никогда бы не сознался ни другим, ни себе. Теперь же, на этой их очередной встрече, дела обстояли ещё хуже. Смесь резких и непохожих между собой ароматов он почувствовал ещё на входе в зал, а когда устроился за столом недалеко от своего второго дяди, не без разочарования понял, что почти все они исходили от него. Но каковы бы ни были реальные причины плохого настроения у принца, Люцерису это совсем немного, но поднимало настроение. Он бы никогда никому не признался в этом, но сам понимал, что раздражение и злость его второго дяди приносили ему странное удовлетворение. И если Эймонд обычно начинал их перепалки, то Люцерис не только не игнорировал это, но и всегда подливал масла в огонь. И вот теперь, основываясь на своем опыте, он точно знал, что его ухмылка, которой он ответил на слова дяди, попала в цель и разозлила того ещё сильней. Люцерис внимательно проследил за дернувшимся уголком его губ и нарастающим напряжением по линии его нижней челюсти, прежде чем отвести взгляд. К тому времени, когда они закончили обсуждение, за окном уже стемнело, и не смотря на множество оставленных слугами свечей, в комнате тоже царил полумрак, в котором уставшего с дороги Люцериса клонило в сон. А ещё у него разболелась голова от слишком въедливого запаха масел, которыми с утра обмазался Эймонд. Пообещав над всем подумать, Десница поднялся со своего места и удалился. После этого король тоже встал и, взглянув на Люцериса, произнёс: - Боюсь, тебе придётся у нас задержаться, племянник, - он криво усмехнулся и перевёл взгляд на Джекейриса. – Джейс, прикажи слугам позаботиться о размещении твоего брата. Доброй ночи. Он вышел из-за стола и направился к выходу. Эймонд проследовал за ним, по пути не взглянув ни на Люцериса, ни на его старшего брата. Его походка как всегда была уверенная и даже немного вальяжная, но, когда он проходил мимо свечей, Веларион успел заметить на его щеках какой-то нездоровый румянец. - Эймонд выглядит…болезненно, – произнёс он с немного большей озабоченностью, чем рассчитывал, когда они с братом остались наедине. - Не заметил ничего подобного, - ответил ему Джекейрис. – Выглядит как обычно. Как полный засранец, - тон брата показался Люцерису крайне раздражённым, и это его слегка удивило. Обычно Джекейрис произнёс бы это с меньшей злостью. Заметив его вопросительный взгляд, он пояснил: - До твоего появления он успел испортить настроение абсолютно всем. Если честно, сегодня он был каким-то по особенному омерзительным, и я не только про его вонь, - Джекейрис криво усмехнулся. - На повестке стоял вопрос, находившийся в моей компетенции, но Эймонд не давал и слова мне сказать без своих осточертевших замечаний и насмешек. В конце концов, он вывел из себя даже Эйгона, когда сказал ему то, что примерно звучало так – «если королю так не терпится пойти по шлюхам, то кто мы такие, чтобы его задерживать», - Люцерис подавил смешок, а Джекейрис закатил глаза и вышел из-за стола. – Буквально перед твоим приходом Эйгон велел ему заткнуться, и тот, как ты мог заметить, притих. Но мне всё равно не понравилось то, как он на тебя смотрел. Пока будешь здесь, будь осторожен, ладно? Будет лучше, если ты не будешь ходить в одиночку. Никогда не знаешь, что этот псих может выкинуть в следующий момент. Люцериса немного позабавило это проявление братской заботы, учитывая то, что он уже давно не был маленьким мальчиком. Он вырос в высокого и сильного альфу, и ему не нужна была защита. Он пожал плечами и произнёс: - В этом плане не заметил ничего необычного. Но он нагло врал, потому что заметил. До тех пор, пока не стемнело, он несколько раз ловил на себе косые взгляды дяди. Это было слегка необычно, поскольку чаще всего, если Эймонд к нему не обращался, то полностью игнорировал его присутствие. Кидать редкие взгляды украдкой было больше в привычке у самого Люцериса. Он был несколько озадачен причиной, но по холодному и равнодушному лицу дяди было сложно что-то прочитать, хотя Люцерис всегда думал, что неплохо научился распознавать его эмоции. Когда они вдвоем с братом дошли до того крыла замка, где находились покои, Люцерис, соврав о невероятной усталости лишь отчасти, закрыл за собой дверь и оглядел предоставленную ему комнату. Он сразу же заприметил кувшин и пару кубков на столе у камина и направился к нему. Он залпом осушил первый кубок, а затем налил себе ещё вина, сел в одно из ближайших кресел и уставился в огонь в камине. Напряжение, которое наполняло его весь вечер начало потихоньку рассеиваться, но это ничуть не помогало облегчить напряжение другого рода. Он чувствовал, что ужасно нуждался в разрядке, и необходимость ждать, пока замок уснет, всё больше подталкивала к идее просто помочь себе рукой и лечь спать. Когда он уже допивал второй бокал, за дверью послышались быстрые шаги и голоса. Прислушавшись, Люцерис различил низкий голос Эйгона, и это его заинтересовало. Он как можно тише подошел к двери и прислонился ухом к замочной скважине. Похоже, Эйгон и его спутник остановились недалеко от его двери, но Люцерису все равно пришлось напрячь весь свой слух, чтобы попытаться различить тихие валирийские слова. - Не понимаю, почему бы тебе просто на это время не переехать в какую-нибудь дальнюю и нежилую башню, где тебя никто не побеспокоит, - голос Эйгона звучал сердито. - Повторяю - потому что я так решил. Люцерис, узнав голос Эймонда, плотнее прижался ухом к двери. - Может, хоть возьмёшь с собой служанку, чтобы она могла ухаживать за тобой и присматривать. Это просто какое-то безумие - вот так уезжать одному невесть куда, ещё и в таком состоянии, - тон Эйгона становился всё более раздраженным, и удивление Люцериса росло. - Сколько раз, - сквозь зубы тихо, но отчетливо произнёс Эймонд, - сколько раз я должен унижаться и повторять, что не хочу, чтобы меня кто-то видел? Чтобы кто-то вообще знал? - Знаешь, я могу и приказать… - Валяйте, Ваше Величество. Только после, кого бы ты ни послал, этот человек - мертвец. Настала секундная пауза, в течение которой Люцерис судорожно пытался вникнуть в смысл услышанного. - Я вернусь через несколько дней и буду в порядке. Не в первый раз уже, – тон Эймонда немного смягчился, и Веларион услышал в нём усталость. Через пару секунд эти двое направились дальше по коридору, а Люцерис, так и оставшись на коленях у двери, всё ещё размышлял над тем, что только что услышал. Было очевидно, что Эймонд собирался покинуть замок на несколько дней, но причина была Люцерису не ясна. Сначала он предположил, что всё это было из-за него, и даже успел почувствовать что-то вроде легкой обиды, взявшейся буквально из неоткуда, но затем он вспомнил слова Эйгона про присмотр и состояние его младшего брата и снова задумался. Казалось бы, ответ лежал на поверхности, ведь Люцерис заметил у него признаки болезни. «Вероятно он простыл или подхватил какую-нибудь другую заразу, - думал он, возвращаясь в кресло и наливая себе ещё вина. – Но откуда такая категоричность в вопросе свидетелей? Неужто дядя стыдится своего плохого самочувствия, потому что, как известно, драконы не болеют?» Люцерис испустил короткий смешок над собственной мыслью и сделал очередной глоток вина, не отрывая задумчивого взгляда от камина. «Вряд ли даже он способен убить человека просто потому, что тот увидел его не в лучшем состоянии. Тут что-то другое». Опустошив третий по счету кубок, Люцерис встал с кресла и потянулся. По его личным ощущениям, час был достаточно поздний, чтобы суметь незаметно покинуть замок, а он был достаточно пьян, чтобы наведаться в одно небезызвестное местечко. Решив завтра непременно выяснить причину отъезда Эймонда, он надел плащ, взял меч и вышел из своих покоев. Как можно было незаметно выбраться из замка, он хорошо знал. Один из потайных ходов вывел его прямо к берегу залива. Ему нужно было лишь подняться наверх по скрытым от глаз выступам в пологой скале, и он оказался на одной из улиц города. Дорогу до Шёлковой улицы он знал уже не так хорошо, поэтому шёл и внимательно осматривался, примечая знакомые ориентиры. На этой улице горели фонари, а значит, он находился не в самой бедной части города, хотя дома, мимо которых он проходил, выглядели обычно, без особой роскоши. Было темно и тихо, а окна выходивших на улицу комнат были чёрными. Люцерис подозревал, что час был уже слишком поздний, но всё равно продолжал идти вперед. Через некоторое время он вышел к большим вратам и понял, что то были Старые Ворота. «Неплохой ориентир, - с облегчением подумал он. – Теперь я хотя бы знаю, в какую сторону идти». Однако, как только Люцерис собрался уйти на нужный ему поворот, он заметил впереди человека. Тот был в капюшоне, в шагах тридцати от него и шёл в противоположную сторону, поэтому Люцерису трудно было определить, кем он был, но упряжка и седло на коне, которого он вел за собой, выдавали в нём по меньшей мере состоятельного человека. Что-то знакомое в этом силуэте заинтересовало Люцериса, и тот сделал с десяток небольших и тихих шагов по направлению к нему, с усилием вглядываясь в спину незнакомца. У Ворот тот вдруг остановился и похоже кинул пару слов охране, после чего немного неловко забрался на коня и тут же пустил его рысью за пределы города. Однако в процессе капюшон сполз с его головы, и, хотя человек быстро натянул его обратно, по отразившемуся от его серебряных волос свету луны Люцерис понял, что этим незнакомцем был Эймонд Таргариен. Не задумавшись даже на секунду, он рванул вперед к Воротам. У сторожевой будки стояло два добротных коня, которые, по-видимому, находились в распоряжении стражи. Достав из кармана небольшой мешочек с монетами, которые он предполагал потратить в борделе, он кинул его одному из стоявших рядом мужчин и, не дожидаясь ответа, вскочил на коня покрупнее. Тот от такой внезапности заржал и чуть не встал на дыбы, но Люцерису быстро удалось его успокоить и ещё до того, как охрана успела подсчитать содержимое его кошелька, скрылся в темноте за воротами. Он бывал на дороге, ведущей из Старых Ворот, лишь несколько раз во время своих нечастых конных прогулок с Джекейрисом в окрестностях столицы. И теперь, мчась по темной дороге, освещаемой лишь лунным светом, он пытался вспомнить, далеко ли было до первой развилки. Впереди он не видел ни души, поэтому пришпорил своего коня, переживая, что дядя достигнет первого поворота быстрее, чем покажется ему вдалеке. Когда его глаза полностью привыкли к такому скудному количеству света, он понял, что дорога была слегка размыта недавними дождями, которые, судя по всему, шли в столице до его приезда, и сбавил ход. Теперь он ехал медленно, внимательно осматривая землю в поисках свежих следов, как вдруг заметил один. Прямо на обочине, где скопилась дорожная грязь, был свежий след от подковы. Подъехав к нему, он увидел узкую дорожку, ведущую в тёмный перелесок, на которой также были заметны свежие следы. Это одновременно и обрадовало Люцериса, и насторожило. «Какого лешего Эймонду нужно ночью в лесу?», – удивлялся он про себя, медленно передвигаясь по дорожке и отгоняя от себя вопрос, а какого лешего тут нужно ему самому. В почти полной темноте и почти наощупь он продвигался в лес по тропинке около четверти часа и всё это время внимательно вглядывался в темноту по сторонам. Когда он уже был готов сдаться, впереди вдруг показался просвет, к которому он направился уже более уверенно. Здесь сквозь более редкую чащу деревьев проходил лунный свет и открывал вид на ещё более узкую тропинку, уводящую направо. Немного обдумав вероятность того, что Эймонд направился именно туда, Люцерис спешился и привязал своего коня к ближайшему дереву. Ещё раз оглядевшись и убедившись в отсутствии следов дальше по «главной» дорожке, он сжал рукоять своего меча и пошёл по найденной тропе. Здесь его глазам пришлось привыкать к ещё более густой темноте, и он передвигался буквально вслепую, выставив вперед одну руку, чтобы случайно не напороться на одну из многочисленных торчащих веток. Но к его огромной радости впереди уже совсем скоро снова задребезжал свет. Успешно пробравшись сквозь уже кем-то поломанные ветви, он вышел на небольшую опушку, залитую лунным светом. С непривычки, этот свет показался ему таким же ярким, как дневной, и, прижмурившись, Люцерис внимательно оглядел местность. Он стоял на берегу небольшого озера, которое по размерам даже больше напоминало пруд, а на противоположном берегу он увидел хижину. «Охотничий домик», - догадался он, но это нисколько не проясняло ситуацию. Вдруг послышался плеск воды. От неожиданности Люцерис вздрогнул и крепче обхватил рукоять своего меча, ища глазами источник звука, а когда нашёл, то на мгновенье растерялся. Из воды озера на противоположный берег медленно выходил человек. Его плечи были опущены, будто на своей спине он нёс тяжелый груз, а походка была крайне неуверенной, но Люцерис сразу признал в этом человеке Эймонда. Тот был полностью обнажён, и когда он вышел из воды по голень, Веларион не смог сдержать короткого прерывистого вздоха. Не смотря на изнуренный вид, принц был невероятно хорош собой, точнее та его часть, которую Люцерис мог разглядеть. Он не помнил, когда в последний раз видел его без громоздких доспехов, без них он был с виду меньше и худее, но теперь Люцерис отчетливо видел то, что они всё это время под собой скрывали, и не мог оторвать глаз от отточенного рельефа мышц рук, спины и бедер мужчины. Где-то на краю его сознания билась мысль о том, насколько было неправильно желать дотронуться до бледной кожи ягодиц другого альфы, но уверенность в её одновременной мягкости и силе заглушала всё остальное. Только тогда, когда Эймонд вступил босыми ногами на берег, Люцерис вспомнил о необходимости дышать. Выдох получился весьма шумным. В его ушах зазвенело, когда Таргариен медленно, будто боясь упасть, наклонился за своими вещами. Положение, в котором он оказался всего на пару секунд, грозилось отпечататься в памяти навсегда, и тогда Люцерис испытал внезапный стыд. «Нужно было пойти и трахнуть пару шлюх», - мысленно заключил он, всё ещё жадно, но теперь не без некоторого смущения, наблюдая за дядей. Тот, не оборачиваясь, направлялся к хижине, и Люцерису казалось, что каждый шаг давался ему крайне нелегко. «Что же с ним? - гадал Веларион, не имея сил оторвать взгляда от попеременно напрягающихся мышц на ногах Эймонда, пока тот поднимался по ступенькам крыльца. – Если бы он был болен, он бы вряд ли стал возиться в холодной воде. Но с ним явно что-то не так». Когда дверь в хижину за принцем закрылась, а наваждение спало, Люцерис поморщился от боли в ладони, которой он, как оказалось, слишком крепко сжал свой меч. Потирая руку, он оглянулся и справа от себя увидел продолжение той тропинки, по которой он сюда пришёл. Вероятно, она вела вдоль озера прямо к противоположному берегу, и Люцерис на пару минут задумался. «Джейс просил меня быть осторожным, и что же я в итоге собираюсь сделать прямо сейчас?» - спрашивал он себя мгновеньем позже, осторожно пробираясь по узкой тропе. Всё еще ощутимое опьянение от выпитого вина и снедающее его любопытство напрочь выметали из его головы мысли об опасности. На уме крутилось лишь одно – он был просто обязан выяснить тайну своего скрытного и такого высокомерно закрытого дяди. Приблизившись к с виду пустой хижине, Люцерис пригнулся и осторожно добрался до небольшого пыльного оконца. Прижавшись спиной к обшарпанной деревянной стене, он замер и прислушался. Кроме шума деревьев и лягушек в пруду он не слышал ни звука, поэтому осмелился мгновеньем спустя одним глазом заглянуть сквозь стекло внутрь дома. «Проклятье», - мысленно выругался он, когда сквозь грязное и запотевшее окно смог разглядеть лишь тусклый свет от свечей и тени. По этой стороне дома окон больше не было, и, движимый снедающим любопытством, он решил поискать их с другой стороны. Однако, когда он вплотную подошёл к крыльцу, то на пару секунд растерялся, поскольку учуял лёгкий шлейф отдалённо знакомого запаха. Люцерис насторожился и стал принюхиваться, но ветер, гулявший по опушке, не давал ухватиться за этот аромат. Тогда он сделал несколько шагов право и влево, а когда и там ничего не обнаружил, то осторожно поднялся по ступенькам на крыльцо. Дерево под ногами еле слышно скрипнуло, и Люцерис опять прислушался, но кроме шелеста деревьев снова не услышал ничего. «Глупо, как же это всё глупо», - мысленно ругал он себя за неосторожность. Он понимал, что его любопытство могло привести его прямо в лапы к разъяренному Эймонду, который прямо сейчас мог спокойно выжидать внутри за дверью, чтобы нанести удар незваному гостю, но его ноги передвигались уже сами по себе, подводя его к плотно закрытой деревянной двери. Здесь на закрытом с двух сторон крыльце ветра не было, и Люцерис почувствовал небольшое головокружение. Теперь он был уверен, что поблизости находилась течная омега. Только омега в течке могла источать такой плотный и дурманящий запах, который буквально ощущался на языке и вызывал повышенное слюноотделение. «Откуда, черт возьми, я его знаю?» - задавался вопросом Веларион, прижимаясь носом к месту на стене там, где к ней примыкала дверь. Запах был терпкий, вяжущий и даже немного горьковатый, без единой нотки сладости. Тот самый, который он искал в многочисленных борделях, но находил лишь схожие. В его голове крутилась ещё тысяча вопросов, но все они были сейчас неважны. На первый план вышло жгучее желание заглянуть за треклятую дверь, и Люцерис, наверное, никогда бы не осмелился этого сделать, если бы вдруг не услышал протяжный стон. Он почувствовал мурашки на спине и руках. Охвативший его в одно мгновение жар начал растекаться по телу, сосредотачиваясь внизу живота и заставляя его почувствовать себя тесно в собственных штанах. Сейчас Люцерис отдал бы всё, что угодно за то, чтобы избавиться от этой неудобной одежды, и вставить в кого-нибудь свой до предела напряжённый член. «Он трахает здесь омег, - заключил он про себя, - а брату нагло врёт о плохом самочувствии. И как только Эйгон ведется на такое?» – он продолжал медленно вдыхать всё больше окутывающий его аромат. По его ногам шла дрожь, а в голове образовывалось что-то, похожее на дымку. «Эйфория, - отстраненно подумал он. – Боги, какой же я дурак. Нужно уходить отсюда, пока я еще могу держать себя в руках». За стеной вновь послышался сладостный стон, и это стало последней каплей для Люцериса. У него возникло ощущение, будто что-то внутри него щелкнуло, отключая голову и оставляя лишь голые инстинкты. Его рука сама по себе легла на ручку двери в хижину и медленно потянула на себя. То, что он увидел сквозь небольшую щель в образовавшемся проёме, даже не сразу дошло до его помутненного сознания. В противоположном конце комнаты вдоль стены виднелась кровать, а рядом с ней тумба с несколькими зажжёнными свечами на ней. Они освещали изголовье кровати и лицо человека, лежащего на ней на спине. На его лбу блестели капли пота, а щеки заливал тот же румянец, который Люцерис отметил ещё в Красном замке. Эймонд по-прежнему был полностью обнажен, лишь на ноги было накинуто покрывало, но оно не скрывало ничего выше колен, и Люцерису были хорошо видны его напряженный орган и рука, медленно скользящая по нему. Он сделал резкий вдох, и ему пришлось покрепче вцепиться в приоткрытую дверь, чтобы удержаться на месте, поскольку внутри хижины пахло омегой тысячекратно сильнее. Его член дернулся, и он почувствовал небольшую боль, но это было ничего по сравнению с тем, что произошло дальше. Он увидел, как Эймонд вдруг резко запрокинул голову назад, приоткрыл рот и издал мучительный стон, от которого у Люцериса болью пронзило низ живота и помутилось в голове настолько, что он, поддавшись безумному порыву, шире отворил скрипящую дверь и зашёл внутрь. Закрывая за собой, он не отрывал жадных глаз от мечущегося по кровати разгоряченного тела, а потому заметил, что Эймонд медленно повернул голову набок к источнику шума. Люцерис на мгновенье напрягся, готовясь к реакции дяди, но тот никак не реагировал, хотя в упор смотрел на него своим единственным здоровым глазом. Тогда он сделал пару шагов вперед и заметил, что, хотя Эймонд и смотрел прямо на него, взгляд у него был до жути отстраненный. Камень в его пустой глазнице и то казался живее, переливаясь бликами от света свечей. Люцерис засмотрелся на него и на шрам, который собственноручно оставил много лет назад. Он впервые видел Таргариена без его повязки, и его вид ему чертовски нравился. Блестящий сапфир, вставленный на место украденного им глаза, шрам, отливавший в тусклом свете багряно-красным, заплывший лиловый глаз, который смотрел будто бы сквозь него, напряженные мышцы рук и живота, блестящие от пота и широкая дорожка из белых волос, опускавшаяся к основанию зажатого в руке члена, в совокупности с хриплыми выдохами и восхитительным запахом до безумия опьяняли. Люцерису стало невыносимо жарко, поэтому он расстегнул свой плащ и скинул его на пол, всё ещё глядя на дядю. Все произошедшие за последнее время события медленно и только теперь складывались для него в одну очень простую картину - Эймонд не проводил здесь время с течной омегой, он сам был этой омегой. В тот же самый момент, когда эта мысль пронеслась у него в голове, и он сделал ещё несколько шагов по направлению к дяде, он заметил, что в его взгляде что-то изменилось. Теперь он был почти уверен, что тот смотрел целенаправленно на него. - Люцерис, - вдруг простонал он, и у Велариона от этого звука по затылку пробежали мурашки. Он почувствовал, что вся его одежда стала вдруг невыносимо тесной, и расстегнул ворот дуплета, делая тяжелый вдох. Движение вышло резкое, и Эймонд внезапно застыл. Его рука остановилась и переместилась на живот, а лицо будто бы пробудилось от сна. Люцерису показалось, что свой резкий и абсолютно инстинктивный выпад вперед он успел сделать до того, как сознание Эймонда полностью к нему вернулось, но, когда он добрался до него и схватил за плечи, его подбородка тотчас же коснулось холодное острое лезвие. Он замер. - Какого черта ты здесь делаешь, ублюдок? – лицо Таргариена исказилось от гнева, и его голос больше походил на шипение. Он угрожающе вдавил лезвие кинжала сильнее в кожу, и Люцерис инстинктивно переместил одну руку с его плеча на запястье, крепко сжимая. Он почувствовал, что, несмотря на то, что его дядя успел среагировать на его атаку, его тело было уставшим и даже как будто ослабевшим. Он заметно дрожал и тяжело дышал. И Люцерис на мгновенье засмотрелся на его гневное, но вместе с тем ошарашенное лицо, а затем, криво ухмыльнувшись, произнёс: - Услышал, как одна течная сука изнывает от желания сесть на чей-нибудь член. Подумал, мой будет в самый раз, дядя. С этими словами, вылетевшими быстрее, чем он сам успел над ними подумать, Люцерис сильнее нажал на запястье руки Эймонда, которой тот держал нож, и потянул её вниз. По всей видимости, обескураженный на мгновенье словами Велариона Эймонд ослабил хватку, и кинжал оказался в руке у альфы. Тот теперь уже действовал полностью на инстинктах. Немного отстранившись, он резко вытянул свободную руку, схватил серебряные волосы на чужом затылке в свой кулак и с силой дернул, заставляя Эймонда перевернуться. Тот протестующе замычал и попытался ударить племянника поддых, но в конце концов оказался под ним, лежа на животе и уткнувшись в подушку. Однако его руки были всё еще свободны, и он начал старательно размахивать локтями, пытаясь нанести удар и вырваться. Тогда Люцерис дернул за длинные волосы ещё раз, повернул его голову на бок и приставил холодное лезвие к его здоровому глазу. - Лучше не дергайся, или я случайно заберу твой второй глаз, - это был наглейший и неприкрытый блеф, но Эймонду так не показалось. - Сученыш, как ты смеешь… Убери от меня свои поганые руки, - зло выплюнул он и напряженно замер. Проигнорировав эти слова и усевшись на его бедрах, Люцерис крепко зажал их своими коленями. Затем он облокотился на спину дяди предплечьем одной руки, и, не убирая лезвие от чужого лица, под посыпавшиеся на него ругательства принялся одной свободной рукой неловко расстегивать свой дуплет. Положение было крайне неудобным, и его невероятно злила каждая застежка, которая не хотела поддаваться его нервным пальцам. Он чувствовал, как его кровь закипала всё сильнее и сильнее. Наконец, когда с дуплетом было покончено, он принялся за ремень. В этот момент Эймонд под ним снова зашевелился. - Отпусти меня, гребаный ты сукин сын! - Боюсь, я уже не смогу остановиться, - констатировал Люцерис и тут же добавил: - Даже если бы захотел, не смог бы, - и он действительно в это верил. Эймонд снова дернул бедрами, но этим лишь вызвал у Люцериса глухой стон и вместе с ним еще большее нетерпение. Он прижал Таргариена рукой к матрасу и медленно отвел кинжал от его лица. Затем он быстро схватил его запястья и завел их наверх, не без труда связывая своим ремнем. Эймонд не оставлял попыток высвободиться и с новой силой забился под его телом. - Я клянусь, я убью тебя, Стронг. Как только я освобожусь, ты сдохнешь. Но угрозы лишь подстегивали Люцериса, а хриплый гневный голос и вовсе бросал в жар. - Как будто бы я сейчас способен задумываться о том, что будет после, - пробормотал он скорее себе, чем в ответ на слова дяди, и, жадно оглядев его тело, опустил ладони на его напряженную спину. Он медленно огладил каждый дюйм, наслаждаясь ощущением мягкой кожи и сильных мышц под ней. Под ним в таком положении оказывалось с десяток разных омег, но такой трепет он испытывал впервые. Увиденное сегодня буквально перевернуло всё вверх дном, будто обухом ударив его по голове, и он всё еще не мог до конца осознать происходящее. Он и не хотел. Ему казалось, что если он начал бы обо всем задумываться сейчас, то просто бы свихнулся. Его возбуждение и так уже граничило с каким-то безумием. По всей видимости, Эймонд собирался воспользоваться этой недолгой молчаливой паузой и рванулся вперед, но снова безуспешно, поскольку Веларион, сразу заметив это, схватил его за бедра и дернул наверх, заставляя встать на колени и упереться локтями в подушку. Его отчаянное сопротивление привело лишь к тому, что колени его разъехались, раскрывая и обезоруживая его перед альфой. Тот снова на мгновенье замер, уставившись на округлые бедра, а затем положил свои пальцы на внутреннюю сторону одного из них и медленно провёл ими по мягкой коже наверх. Он заметил, что Эймонд, не имея возможности уйти от прикосновения и прикрыться, уткнулся носом в подушку и крепко сжал ее руками. Веларион не без удовольствия отметил его смущение, а затем положил обе ладони на его ягодицы и слегка сжал. Теперь всё, что он видел и о чем он думал, было небольшое количество стекающей по промежности омеги смазки. С удовольствием отметив, что член его дяди всё еще был напряжен, Люцерис переместил свое внимание выше, на слегка приоткрытый влажный вход. Его собственный член тут же снова заныл, и он высвободил его из одежды. - Ты чувствуешь это, дядя? – спросил он хриплым голосом, медленно оглаживая свой орган и не отрывая глаз от промежности принца. – Твое тело подчиняется мне, как и должно быть. - Черта с два, - послышалось приглушенно, а затем Эймонд, по всей видимости, собрав последние силы в кулак, внезапно дернулся вперед, решив вслепую нанести удар ногой, но промахнулся, и Люцерис, звонко ударив его ладонью по ягодице, грубой силой вернул его в прежнее положение. Он чувствовал, что тело под ним почти совсем ослабло и стало податливее. Он больше не хотел давать ему возможности скопить силы и предпринять новый побег и поэтому быстро провёл рукой по его промежности, собирая на пальцы смазку, от запаха которой с новой силой закружилось в голове, и под отрывистое шипение засунул сразу два пальца в узкий влажный проход. Он лишь слегка улыбнулся последовавшему сопротивлению и новому потоку ругательств, наслаждаясь тесной влажной теплотой. - Дядя, у тебя просто отвратительно грязный язык, – крепко фиксируя его ногу своей и вцепившись рукой в его ягодицу, произнёс Люцерис. Он двинул свои пальцы дальше, и спина Эймонда выгнулась, а со стороны изголовья кровати снова полетели проклятья. - Но знаешь, с каждым твоим словом мне всё больше и больше хочется всадить тебе по самые яйца. Так что, пожалуйста, продолжай. Он снова двинул пальцами, раздвигая плохо поддающиеся стенки входа, и продолжил гладить свой член. Его последние слова, похоже, возымели действие, и Эймонд ненадолго затих. Лишь когда Веларион широко раздвинул свои пальцы внутри него, тот зашипел и снова поспешил отстраниться, и ему снова не дали этого сделать. - Тебе больно? – спросил Люцерис, не прекращая своих движений. - А ты блять как думаешь? – выругался Таргариен и слегка выгнул спину в попытке снова уйти от чужих пальцев. Его голос стал ещё более хриплым, а дыхание тяжелым. Он упирался локтями связанных рук в подушку по обе стороны от своей головы, слегка приподнятой над ней, и его волосы рассыпались по его напряженным плечам. Люцерису вдруг захотелось до них дотронуться, и он, собрав их в свою ладонь, потянул голову дяди наверх. - Ты девственник? – только теперь подумав об этом, спросил альфа. Он ещё раз потянул дядю за волосы, заставляя его посмотреть ровно на него. Эймонд молчал и только тяжело дышал, по всей видимости, сосредоточившись на движениях чужих пальцев. Тогда альфа снова резко и широко их развел и слегка тряхнул его за волосы. - Дядя, ответь, тебя кто-нибудь трахал до меня? Лицо Таргариена выражало крайнюю степень раздражения. - Ты считаешь… - его голос был сиплым, но гневным. И ему плохо удавалось справляться с прерывистым дыханием, особенно с задранной, как сейчас, головой, - что я лег бы под кого-то добровольно? – он зашипел, когда Люцерис ещё раз дернул его за волосы на себя. - Учитывая, на что ты обычно способен в поединке, сейчас ты отдаешься мне все равно что добровольно, - тихо произнёс он ему в самое ухо, замечая, каким низким и хриплым стал собственный голос, и почувствовал, как густая смазка потекла по его руке, которой он продолжал врываться в чужое тело. Это заставило его буквально зарычать, и он вытащил из него свои пальцы, чтобы сразу же войти обратно тремя. Внезапность и резкость его движений привели ровно к тому, что безумно понравилось альфе – Эймонд, забывшись, разжал губы и мучительно простонал. Его протяжный стон эхом отозвался в голове Велариона, и тот даже на секунду подумал о том, что мог кончить только от одного этого. Жадно уставившись на раскрасневшееся лицо дяди, он принялся быстро трахать его своими пальцами, не давая тому возможности опомниться и снова сжать свои тонкие губы в немом протесте. - Ты…ты… - голос не поддавался Эймонду, каждый раз срываясь на мучительный хрип. В его единственном глазе виднелось отчаяние вперемешку с чем-то диким, и он смотрел куда угодно, но только не на своего племянника, который, напротив, смотрел лишь на него. Он наслаждался приоткрытыми губами, прокушенными до крови в двух местах, розовыми щеками и нахмуренными белыми бровями. - Что, дядя? – спросил он, притягивая его лицо ближе к своему. – Хочешь что-то сказать? – он резко согнул пальцы внутри омеги, и тот со стоном рухнул бы на матрас, если бы Люцерис не держал его крепко за волосы на затылке. Он почувствовал, что тело Таргариена обмякло, и осторожно отпустил его на подушку, нависнув сверху. Одной рукой он повернул лицо дяди к себе его неискалеченной стороной, а другой продолжал все яростнее вбиваться в него пальцами. Он не без удовольствия заметил, что внутри стало свободнее и намного более влажно. Каждое движение его пальцев отдавалось в ушах хлюпающим звуком, от которого Люцерис терял терпение, а Эймонд морщился. - Дядя, - позвал альфа, слегка замедлив движение пальцев. Таргариен тяжело дышал, сцепив зубы. В его взгляде читался гнев из-за поражения, но также Люцерис заметил в нём оттенки той пелены, которая застилала его глаза некоторое время назад. - Дядя, - снова позвал он. Он, вытащив из него пальцы с ужасно неприличным хлюпаньем, переместил свою руку ниже, на его орган, и почувствовал, что тот напряжен. Глаз Эймонда дернулся. - Когда всё закончится, - произнёс он сквозь зубы, но больше вымотано, чем со своей обычной злобой и насмешкой, - я отрублю твою поганую руку, Стронг. Люцерис усмехнулся. - Твои попытки оскорбить меня, находясь в таком положении, весьма умилительны, - он испустил короткий смешок, и во взгляде Эймонда снова заискрилась ярость. – Стронг, дядя? Меня совсем не оскорбляет то, что у тебя встает на мое происхождение. Предпочитаешь быть отъебаным бастардом Стронгов? Пожалуйста. С этими словами он сильно надавил на его поясницу, заставляя выгнуть спину, и, смазав свой ноющий член омежьей смазкой, приставил его к пульсирующему входу. Эймонд дёрнулся. - Сукин ты сын… - он не договорил, потому что Люцерис подался бедрами вперед и с усилием вошёл в него. Огромное количество влаги внутри позволило ему в одно движение проскользнуть внутрь и войти почти полностью. В его глазах на мгновенье потемнело, а в ушах задребезжало так сильно, что он на пару секунд зажмурился. Узкие стенки чуть ли не до дискомфорта обхватили его плоть, и он остановился, чтобы привыкнуть к ощущениям. Собственный стон он услышал будто сквозь пелену. В относительное сознание его привёл чужой мучительный вскрик. - Тише, тише, - машинально вырвалось у Люцериса, и он, успокаивающе погладив Эймонда по щеке, почувствовал на ней влагу. Но собственное возбуждение не давало ему с должной внимательностью отнестись к чужой боли, и уже через пару секунд он двинулся еще дальше, входя до основания. Эймонд задохнулся, ещё раз сипло простонал и упал лицом на подушку. - Какой же ты чертовски узкий, - простонал Веларион, прикрывая глаза, а затем уткнулся в плечо Эймонда. Его рассыпавшиеся серебряные волосы пахли невероятно возбуждающе, и альфа тихо зарычал. - Как хорошо, что ты избавился от этой жуткой вони. Твой настоящий запах не оставил бы тебя скучать в девственниках аж до двадцати пяти лет. - Заткнись… - прошептал Эймонд. Он быстро и тяжело дышал, пытаясь привыкнуть к новым ощущениям и справиться с болью. – Просто заткнись… - Хочешь, чтобы я заткнулся и приступил к делу? Люцерис провел языком по плечу омеги и опустил свои губы на его шею. Вместе с этим он двинул своими бедрами вверх, медленно выходя из него. Эймонд что-то прохрипел и дернулся, но Веларион уже ничего не слышал. Шум в его ушах усилился, а член сладко заныл от ощущения неохотно отпускающих его мышц. Он вышел наполовину и снова толкнулся вперед. Таргариен под ним издал очередной мучительный стон и пару раз гневно ударил связанными руками по подушке. - Расслабься, Эймонд, - тихо произнес альфа ему на ухо, чувствуя, как сильно тот его сжимал в себе. - А ты на моем месте смог бы расслабиться? – слова явно давались омеге тяжело. Он прерывисто дышал, и пытался удержать в себе болезненные стоны. - Но я – не омега, мое тело не предназначено для такого рода вещей, - Люцерис говорил это ровным тоном, но его язык немного заплетался. Наряду с этим он не останавливал своих медленных движений, чувствуя, что входить становилось немного проще. – А твое, - он выпрямился и огладил чужую спину ладонями, - уже начинает привыкать к моему размеру. Он опустил обе руки на его ягодицы и задвигался быстрее. Спина Эймонда выгнулась, но он не проронил ни звука. Тогда альфа нащупал рукой его слегка ослабевший член и сжал его. Через десяток рваных движений он почувствовал обжигающий все его тело жар и вспомнил о своей одежде. Он до конца стянул свой расстегнутый дуплет, а за ним и рубашку. Приспущенные штаны тоже мешали, но, чтобы их снять, пришлось бы ненадолго выйти из чужого влажного тела, а этого ему теперь хотелось меньше всего. Снова устроив руки на чужих бедрах, он уставился на то место, где двигался его член, и застонал от вида того, как при каждом его движении наружу вытекала розоватого цвета смазка. Он только теперь с каким-то странным удовлетворением заметил небольшое красное пятно на простыне под ними. Спустя несколько толчков, каждый из которых вырывал у Люцериса короткий низкий рык, он переместил одну руку на член омеги и довольно отметил про себя, что тот снова был возбужден. Продолжая ласкать его, он слегка наклонился, схватил свободной рукой его за поясницу и стал сильнее натягивать на себя. Он чуть не взорвался, когда услышал сдавленное, но продолжительное мычание, и, вновь за волосы подняв его голову, не дал Эймонду больше возможности уткнуться в подушку и лишать себя удовольствия наблюдать за его полным поражением. - Твое лицо не менее красноречиво говорит о твоем желании, чем твоя мокрая дырка, дядя, - произнёс он, глядя на него, но не ожидая, что тот его вообще слышал. Однако во взгляде Таргариена мелькнуло понимание. - О, боги… - он поморщился и вцепился зубами в свою нижнюю губу, которая и без того уже кровила, - просто заткнись… Люцерис усмехнулся и прибавил силы и темпа своим толчкам. Теперь там внизу он двигался более свободно, но омега всё равно оставался до одури узким. Его усилившиеся движения заставили рот Эймонда раскрыться в немом стоне, а его единственный глаз закатиться от наслаждения. Тогда альфа ускорил движения своей руки на его члене и прильнул губами к его шее, и через пару мгновений Эймонд подался спиной к его груди и издал протяжный сладостный стон, от которого у Люцериса снова зазвенело в ушах. С этого момента на уровне его личных ощущений все изменилось. Хотя он продолжал крепко держать своими руками тело и волосы Эймонда, с силой натягивая его на себя, в этом больше не было необходимости, поскольку тот перестал сопротивляться. Теперь он как будто позволил делать с собой, что угодно, обмякнув в его руках. С каждым движением он становился всё громче, и Люцерис буквально дурел от этих низких постанываний и податливого тела. - Жаль, что ты не видишь себя сейчас, - прохрипел он, вплотную приблизившись к лицу Эймонда. – Ты самый соблазнительный из всех, кого я когда-либо имел. - Заткни…свой поганый…рот… - просипел тот в ответ и вновь сорвался на протяжный стон. Люцерис в очередной раз криво ухмыльнулся, а затем резко уткнул Таргариена лицом в подушку и, крепко держа того за шею, продолжил вбиваться в его тело. - Ублюдок… - успел лишь выплюнуть тот, прежде чем зайтись в мучительном стоне. Теперь каждый толчок альфы выбивал из него звуки, от которых у того по затылку бежали мурашки, а низ живота сводило в агонии. Не замедляясь ни на секунду, Люцерис обводил помутненным взглядом его выгнутую спину и разъезжавшиеся колени и не пропустил тот момент, когда Эймонд начал сильно подрагивать при каждом его движении, а из его груди посыпались звуки, больше похожие на рычание и скулеж. Велариона слегка повело, когда он увидел, как тот вцепился руками и зубами в подушку, стараясь справиться с сильными ощущениями. Спустя каких-то пару толчков Эймонд, поджав пальцы на ногах, выгнулся ещё сильнее и издал стон, который не могли заглушить ни подушка, ни даже, как подумал на секунду Люцерис, стены хижины. Когда в следующее мгновенье Таргариен обессиленно обмяк, альфа понял, что тот кончил, однако его собственная похоть, которую сей факт лишь подстегнул, не дала ему остановиться даже на пару мгновений, чтобы омега мог хотя бы перевести дыхание. Вместо этого Люцерис снова схватил его за бедра и принялся ещё более яростно вколачиваться в его тело, доводя себя до разрядки. Стенки прохода судорожно и быстро сжимались, и из-за этого крышесносящего ощущения, Веларион спустя пару движений почувствовал приятный спазм внизу живота и излился внутрь, заваливаясь на чужое тело. В ту ночь Люцерис взял разгоряченное новым опытом тело омеги ещё не один раз, почти не давая им передохнуть. Каждый последующий оргазм был ярче предыдущего. Эймонд, по всей видимости, с головой утонувший в пучине собственных потребностей, стонал и извивался под ним так, как этого не делала ни одна омега с ним до этого. И пока Веларион грубо раз за разом вколачивался в его тело, он одновременно с этим жадно наблюдал за ним, и ему безумно нравился каждый его изгиб, каждое его постанывание и крик, и каждое ругательство, кинутое в ответ на замечания об этом. Когда во время очередного акта Люцерис перевернул Эймонда и вошёл в него сверху, то увидел на его лице такое отчаянное желание и безумие, что не смог не наклониться и не впиться в его губы своими. Это мало походило на поцелуй. Скорее на ожесточенную битву, во время которой они подарили друг другу немало кровоточащих укусов. И только ощутив жуткую нехватку воздуха, они оторвались друг от друга. Люцерис однако не отстранился от его лица, продолжая ловить своим ртом его почти незатихающие стоны. Через какое-то время, почувствовав скорую разрядку, он переместил свои губы на шрам Эймонда, и, сильно нажав языком, провёл им по нему до самого века. Там он прошёлся им вверх по сапфиру и слегка прикусил бровь, а затем вернулся к камню и с силой обвел языком по краям заполненной глазницы, кончиком проникая под кожу. Эймонд, казалось, задохнулся и задрожал под ним, а через мгновение обильно излился себе на живот. От того, как одновременно с этим с его губ слетело имя Люцериса, тот последовал за ним. Всё закончилось лишь тогда, когда свечи давно догорели, а в окна уже во всю светило утреннее солнце. Продолжение следует>>>