Трижды благоразумны

      Лейтенант д’Артаньян сменился с дежурства и направлялся в «Козочку». Он перебрался в эту гостиницу совсем недавно. Хороший стол, милая хозяйка, готовая прощать ему несвоевременную оплату проживания. Но сейчас мысль о назойливом внимании Мадлен вызывала раздражение. Он уже ругал себя, что не отправился в «Сосновую шишку». Там он мог встретить кого-то из мушкетёров, с кем можно было бы выпить. Или не встретить никого, и тогда можно было бы посидеть в тишине. Оба варианта одинаково устраивали д'Артаньяна. Но он был уже у дверей «Козочки». Уходить было поздно. Приняв самый неприступный вид, лейтенант королевских мушкетеров намеревался проскочить к себе, как можно быстрее.       – Господин д'Артаньян! – человек в черном окликнул его из самого темного угла зала. Д'Артаньян задался вопросом, перестанет ли он когда-нибудь вздрагивать, услышав этот голос. Несмотря на то, что послушные рефлексу пальцы, сжали эфес, д'Артаньян понял, что рад его слышать.       – Граф, вы! Я думал, вы ещё в провинции, – д'Артаньян тепло пожал Рошфору руку.       – Вернулся на днях.       – Вы ко мне или это совпадение?       – К вам, шевалье. Мне сказали, что вы недавно перебрались сюда.       – Да. Теперь здесь меня можно найти, когда я не на дежурстве. Но, позвольте, Рошфор, что привело вас ко мне?       – Вы будете смеяться, д'Артаньян! Я прошу вас быть моим секундантом.       Д'Артаньян действительно рассмеялся:       – Вот до чего мы дошли? Ну что ж, я согласен.       – Господи, та же гасконская торопливость. Узнаю незнакомца из Менга. Вы даже не поинтересуетесь, с кем дуэль, почему?       – Незнакомца из Менга? Вы правда так меня называли? Это я называл вас так.       – Какое-то время, хотя ваше имя стало мне известно раньше, чем вам – мое. И все же, д’Артаньян, я принес вам презабавную историю, а вы даже не спросите, что произошло?       – Хорошо. Граф де Рошфор, соблаговолите поведать, с кем и по какому поводу состоится дуэль, в которой я буду иметь честь быть вашим секундантом.       – Другое дело, – Рошфор удовлетворенно кивнул. – Нынче днем небезызвестный вам господин де Росне имел наглость заявить, что я стал подбирать себе очень сомнительных друзей. И привел в пример крайне, как он выразился, наглого, невесть что возомнившего о себе гасконского задиру.       Д’Артаньян вспыхнул. Рошфор не без удовольствия заметил ставшую такой знакомой молнию в глазах мушкетера.       – Рошфор, не слишком ли много вы на себя берете? Вы собираетесь драться с человеком, оскорбившим меня? – тон все еще был насмешливым, но д’Артаньян действительно оскорбился, Рошфор ухмыльнулся.       – Нет, господин лейтенант. Я дерусь с ним не поэтому. В этом вопросе я, между прочим, согласен с ним, вы действительно наглый задира. Вы что, уже забыли обстоятельства последнего вашего общего приключения с де Росне?       Д’Артаньян улыбнулся, вспоминая.       – Я дерусь, потому что этот неприятный господин, во-первых, посмел высказываться о моих нынешних предпочтениях, а во-вторых, намекнул, что в прошлом мой выбор друзей был ему по душе. Чем, как мне кажется, оскорбил меня даже больше.       – Рошфор-Рошфор, кто из нас задира-гасконец? – д’Артаньян все же не выдержал и засмеялся.       Досада и злость испарились так же быстро, как вспыхнули. Рассказ Рошфора действительно позабавил д’Артаньяна, а по размышлении поступок графа он оценил. Во-первых, Рошфор предложил ему быть секундантом и таким образом с неожиданной деликатностью позволил пусть не напрямую, но все же получить удовлетворение. Во-вторых, д’Артаньян представил кислую мину Росне, когда на дуэль явится тот самый наглый задира – забавная получится шутка. Не исключено, что именно это стало главным аргументом для самого графа при выборе секунданта. И в-третьих, Рошфор назвал его другом.       Граф не славился талантом заводить друзей. Его прямолинейность, вызывающее остроумие, и не в последнюю очередь репутация опасного агента на службе кардинала отпугивали от него всех умных и осмотрительных людей. А глупцов граф предпочитал избегать сам.       Да и д'Артаньян, хотя и умел производить впечатление общительного балагура и при необходимости обзаводился приятелями в самых разных кругах, не спешил пускать в свою жизнь кого бы то ни было. Он был так же одинок, как и Рошфор. Но если в основе одиночества д’Артаньяна была тоска по утраченному братству, то у Рошфора, к счастью ли, к несчастью ли, никогда и не было в жизни столь крепких уз дружбы.       Тогда, на следующий день после их второй дуэли, освободившись с дежурства, д’Артаньян неожиданно для себя отправился к графу домой узнать о его здоровье. Рошфор, казалось, не особо удивился. Рана не была серьезной, он был слаб, но на ногах. Он пригласил д'Артаньяна разделить с ним ужин, и гасконец с удовольствием согласился. Ему не хватало друзей и их веселых вечеров, не хватало бесед, не хватало дружеских перепалок. Д’Артаньян, истосковавшийся по ученым спорам Атоса и Арамиса, уже давно не имел достойного топлива для подпитки своего ума (разговоры с самим собой, разумеется, не в счет). Остроумие же Рошфора превращало общение с ним в поединок, даже когда темой обсуждения была безобидная погода. От вина, превосходного, между прочим, и разговора, острого, почти опасного, щеки д’Артаньяна раскраснелись. Рошфор вдруг вспомнил, каким он впервые увидел д’Артаньяна и улыбнулся. Видимо, д'Артаньян прочитал его мысли, потому что тоже улыбнулся и, крайне убедительно изобразив заносчивость, выпалил:       – Вы смеетесь, сударь! Соблаговолите сказать над чем, и мы посмеемся вместе!       Рошфор театрально сдвинул брови:       – Я смеюсь редко, но хочу оставить за собой право смеяться, когда я этого хочу! – а затем добавил уже спокойно, – простите, дорогой шевалье, но вы были абсолютно невыносимы. Кстати, что случилось с той знаменитой лошадью?       – Я, увы, продал её сразу же по прибытии в Париж.       – Жаль, – Рошфор задумался на какое-то время, а затем продолжил, впервые за вечер, как показалось д’Артаньяну, позволив себе опустить щиты. – Мне правда жаль, что наше знакомство началось таким образом, и жаль, что в дальнейшем лучше не становилось. Вы нравитесь мне, д’Артаньян. Мы могли бы достичь многого, окажись мы на одной стороне. Но что было, то было. Надеюсь, я могу и в дальнейшем рассчитывать на ваше общество.       Д’Артаньян с удивлением обнаружил, что не испытывает ни гнева, ни неловкости, ни досады, слушая графа. Даже воспоминание о Констанции, казалось, теперь не связано столь прочно с именем Рошфора. Он впервые после расставания с друзьями по-настоящему приятно провел вечер.       – Конечно, граф. Но только не сегодня. Я и так сильно утомил вас.       Он подошел к своему собеседнику, протянул руку и помог ему встать и дойти до кровати:       – Отдыхайте, я зайду к вам на днях, справиться о вашем здоровье.       – Благодарю, д’Артаньян. Буду рад вас видеть, – Рошфор улыбнулся. – И, д’Артаньян, простите за те слова. Мне действительно очень жаль, я не хотел так бестактно напомнить…       – Это лишнее, Рошфор. Я уже поквитался с вами за это. Пожалуй, чуть более удачно, чем хотел. Но, кто знает, возможно, вы еще вернете мне излишек.       – Надеюсь, не придется.       – Кто знает...       Бредя в тот день задумчиво по улицам Парижа, д’Артаньян думал о том, что самым странным в этой встрече было то, что она совсем не казалась странной. Подумаешь, два заклятых врага, у каждого из которых причин для ненависти к другому хватит на несколько жизней, ужинают вместе, пьют за здоровье друг друга и получают от этого искреннее удовольствие. «Жизнь – удивительная штука», – подытожил гасконец и решил, по своему обыкновению, не загадывать далеко.       С тех пор встречи некогда заклятых врагов за бутылкой вина происходили время от времени к удовольствию обоих. Но ни тот ни другой не спешили давать название происходящему. Для обоих, для одного раньше, для другого – не так давно, минула уже та пора, когда друзьями становятся с двух слов, одного взгляда, разделенного на двоих куска хлеба. Нет, теперь годы, утраты, опыт, чаще горький, реже – счастливый, закалили характеры. Но, так же, как ледяная вода и обжигающее пламя отбирают у стали в вместе с мягкостью и пластичность, они сделали обоих куда менее восприимчивыми к невзгодам, но лишили доверия к судьбе и людям.       Слишком значительный багаж общего пережитого (многое позабытое, но не прощенное, или прощенное, но не забытое) не позволял ни одному из них открыться до конца. И только ловили себя иногда на желании поделиться с другим историей, отбросить за беседой напряжение беспокойного дня или спросить совета в вопросах незначительных и неважных. Но это же еще не дружба? Рошфор нашел собеседника, способного в мгновение раскусить его иронию, как бы глубоко она ни была спрятана. Д’Артаньян – человека, способного рассмешить его, даже не изменившись в лице. Но ведь и этого мало, чтобы называться дружбой?       И вот сейчас Рошфор произнес «друг», пусть мимоходом, вскользь, но вслух. И не мог д’Артаньян не заметить, как на это короткое слово благодарно отозвалось теплом что-то внутри, все еще осторожно, помня про два шрама на теле Рошфора и один – на собственном сердце.       Улыбнулся, наблюдая за д’Артаньяном, Рошфор. И гасконец мог бы поклясться, что его злой гений, а теперь заклятый друг, очень хорошо представляет, какие мысли вереницей пронеслись в его голове.       – Ну что ж, граф. Когда и где?  

***

      Рошфор уже какое-то время молча наблюдал за д'Артаньяном. Их встреча сегодня и была, и не была случайной. Они ее не планировали, но Рошфору было необходимо поделиться с кем-то накопившимися за последние месяцы наблюдениями. Во вскипевшем после смерти Ришелье котле придворных интриг, неискренних союзов, льстивых улыбок, скрытой вражды и притворной благосклонности ему никак не удавалось найти себе применение. Все эти никчемные глупцы воспрянули, расправили перья, почувствовав, что нет больше руки, способной указать им их место. Как же они старательно поливали грязью того, кого столько лет боялись. Рошфор выслушивал их предложения со сжатыми до боли зубами, стараясь по мере сил не позволять желчным, разъедающим изнутри язвительным замечаниям, прорываться наружу. Видимо, не сильно он в этом преуспел. Сейчас он далеко не самая популярная персона при дворе. «Ох, монсеньор, монсеньор», – звучал в голове время от времени невеселый и не особо содержательный рефрен.       Довольно иронично, что переполняющие его негодование и горечь он решил разделить с д’Артаньяном, человеком, который столько раз (и не без оснований) проклинал Ришелье и его самого. Черт возьми, этот хотя бы достаточно умен и прямолинеен, чтобы понимать, какое болото сейчас затопило коридоры Пале-Кардиналь. Рошфор надеялся, что жизнерадостность д’Артаньяна способна разогнать на время ядовитые пары лицемерия и посредственности, которыми он успел надышаться. Гасконец не опустится до мерзкого злорадства. Что-что, а ценить достойных противников д’Артаньян умел.       Поэтому Рошфор справился у караульного, где найти лейтенанта д'Артаньяна, и отправился в указанную сторону.       Уже спустя пару десятков шагов до графа донеслись обрывки нелепой песенки, которую знакомым резким голосом напевали слишком уж бодро и не менее фальшиво. Рошфор за время знакомства успел узнать, что к исполнению музыкальных номеров гасконец прибегал в двух случаях. Вряд ли он сейчас пьян, а значит д’Артаньян не в духе. Интересно. Но слушать это дальше было попросту опасно для жизни, Рошфор предпочел прекратить собственные мучения, а заодно спасти нескольких ни в чем не повинных случайных прохожих.       – Д'Артаньян! Да, действительно, было бы просто возмутительно несправедливо, если бы человек, который умудрялся всегда так некстати оказываться аккурат на моем пути, не появился бы на нем, когда я его ищу.       Пение смолкло, Рошфор с облегчением выдохнул.       – Рошфор! Вы меня ищете! У вас опять дуэль?       Рошфор прищурился и окинул д’Артаньяна изучающим взглядом:       – Судя по всему, нет. Хочу предложить вам обед. Вы свободны?       – Дайте мне десять минут.         И вот они сидели за столом, друг против друга, и Рошфор с удивлением отмечал, что гасконец выглядит едва ли не менее веселым, чем он сам. Рошфор пересказал ему все свежие придворные анекдоты, д’Артаньян лишь несколько раз хмыкнул в усы. В этом стоило разобраться.       – Шевалье, неужто вы так скорбите по его высокопреосвященству?       – Я вынужден признать, что с ним Франции было лучше, чем без него.       – Эх, д’Артаньян, признали бы вы это чуть пораньше, сколько сил бы мне сберегли.       – Что поделать, юности свойственно ошибаться.       Рошфор, как раз сделавший глоток вина, едва не захлебнулся от неожиданности. Д’Артаньян, который признает свои ошибки – да что ж происходит с этим чертовым миром?       – Так, д’Артаньян, расскажите-ка, в чем причина вашего уныния?       – Простите, граф. Вы, кажется, хотели немного отвлечься от своих забот.       Он ещё и извиняется, да уж, ничего хорошего ждать от этого дня не приходится.       – Что-то я не припомню, чтобы в прежние времена мне приходилось вытягивать из вас слова.       Д’Артаньян вздохнул:       – В прежние времена, граф, я был молод, безрассуден и полон надежд. Со мной были мои друзья, мои амбиции и моя вера в будущее.       – Причина вашего уныния в одиночестве, д’Артаньян? Уж точно не поверю, что вы растеряли свои непомерные амбиции.       – Граф, мне кажется, что я достиг своего потолка. С того момента, как я остался один, без друзей, из меня будто бы выкачали весь задор, всю жизнерадостность и честолюбие. Его высокопреосвященство, упокой, господь, его душу, сделал меня лейтенантом мушкетеров, а я даже не смог этим воспользоваться. Я ведь приехал в Париж с куда более грандиозными планами. А сейчас мне думается, что до конца дней своих я останусь в этом чине, стану самым заурядным солдатом и в конце концов умру, владея лишь шпагой, долгами и сожалениями.       Нет, вы только подумайте, он еще жалуется.       – Вы серьезно? Нет, д'Артаньян. Поверьте, это не ваш удел. С вашей смекалкой, храбростью, дерзостью, в конце концов…       – Вы льстите мне, Рошфор. Что ж, не буду вас останавливать. Мне приятно слышать, как вы меня хвалите, тем более, что раньше вы, скорей всего, много меня ругали, – вместо колкой гасконский бравады в словах прозвучало горькое смирение.       Рошфор почувствовал, как поднимается из мутной глубины собственной досады пока ещё едва уловимое раздражение. Нет, это ему нужно успокаивать д'Артаньяна?       – Д'Артаньян, вы состоите на службе. И у вас ещё будет масса возможностей проявить себя, – «тогда, как мне нужно ещё постараться отыскать себе службу».       Гасконец иронично хмыкнул. Раздражение прокатилось внутри еще одной волной.       – Пустое, Рошфор, давайте лучше выпьем. А вы расскажете мне, как ваши дела.       Предложение выпить показалось удачным, тогда как жаловаться д’Артаньяну на собственные проблемы Рошфору расхотелось – теперь он представлял, как жалко это будет выглядеть. Чертов гасконец! Развлек, ничего не скажешь. Рошфору не нравилось видеть д’Артаньяна таким. И это добавляло хвороста в разгоравшийся внутри костер непонятно откуда взявшейся злости. Нет, пора заканчивать этот разговор – так недалеко и до ссоры.       Рошфор вдруг ухмыльнулся. Ему нужен был настоящий д’Артаньян, и он ведь точно знает, как получить настоящего д’Артаньяна. К черту, все к черту!       – Шевалье, вам не идет ни этот цвет, ни этот фасон плаща. Вам куда больше пошло бы женское платье. Вы причитаете, как слабонервная девица.       Д’Артаньян вскинул голову и уставился на Рошфора. Тот смотрел самодовольно и вызывающе. Уже спустя мгновение недоумение сменилось пониманием, понимание – недоверием, а оно всего на миг – мальчишеским восторгом. В следующую секунду гасконец уже стоял перед ним, задрав подбородок самым возмутительным образом.       Рошфор удовлетворенно кивнул, чувствуя неуместное облегчение и не менее нелепое предвкушение. В этот раз он не стал ждать вопроса.       – Здесь и сейчас, д’Артаньян, здесь и сейчас.