Молитва богохульника

Официально: Костя Уралов начинает верить в Бога с этой минуты и извиняется за все слова и мысли, что он когда-то говорил против. Юра целует его глубоко, сминая губы жадно и бескомпромиссно. Касается языком десен и неба, заполняя собой мысли и чувства. Трётся щекой по щеке, царапая нежную кожу щетиной. Приглаживает взъерошенные костины волосы, чтобы в следующую секунду снова их растрепать. Татищев с ним играет — это, конечно, понятно. Прикусывает губы, мнет плечи, повелительно надавливая сверху, чтобы Уралов и не думал вырваться. Молчит. Но улыбается так, что у Кости волосы на руках дыбом встают. Смотрит темными своими глазами, зачаровывает, как дикая кошка жертву. Подминает, заставляя следовать своей воле и подчиняться во всем, в чем бы это ни выражалось. Прикусывает губы едва ли не до крови, а потом нежно зализывает след, почти покаянно смотря в глаза. Отстраняется. Моргает медленно, переводя дух, но не сбрасывая наваждения. Ресницы у Юры густые, черные и длинные. В полумраке комнаты кажется, что он подвёл глаза карандашом для большей выразительности. Костя знает, что это бред, но… У него спирает дыхание, когда Татищев лениво ведёт пальцами сначала по его челюсти, очерчивая контур, а потом ниже, останавливая их ровно напротив кадыка. Чуть надавливая, царапает короткими ногтями кожу, подаётся ближе всем телом, запуская другую руку в волосы. Уверено обхватывает ладонью уже всю шею и сжимает, приближая лицо Кости к своему. Снова целует, но теперь по-другому — нежно и ласково. «Как с девочкой», — думает Уралов, а потом тут же стонет. Юра жёстко дёргает его за волосы, заставляя запрокинуть голову. Опускает руку на загривок, нежно массируя, будто извиняясь, а потом впивается ногтями, фиксируя положение. Придушивает сильнее, прижимаясь губами к щеке. Ждёт — кажется, целую вечность — а потом отстраняется, ослабляя хватку. Костя всхлипывает, подаётся вперёд, желая снова прикоснуться, но Юра лишь усмехается. Кротко целует в челюсть, прикусывает ухо. Обволакивает губами мочку, посасывая и изредка касаясь тонкой кожи зубами. Руками ведёт по голой груди, подцепляя соски, но не останавливаясь на них. Прожимает кубики пресса, щекочет темную дорожку волос, спускающаяся от пупка до ремня штанов, и снова возвращается, нежно проводя кончиками пальцев по ребрам. Косте хочется обнять Юру, хочется прижать его к себе, зацеловывая губы, хочется получить наконец-то то, чего он жаждет весь вечер!.. …но у Уралова что буквально, что фигурально связаны руки. Он сидит на широком офисном кресле, с примотанными к подлокотникам запястьями, и не может даже коснуться сидящего на нем Юру: тот опирается на бедра Кости, но держит дистанцию между их телами. «Господи, ну пожалуйста, пусть он…» Татищев, будто мысли читает — приникает ближе, потираясь грубой тканью футболки о покрасневшую кожу на груди. Выпускает изо рта ухо и снова целует губы, теперь уже вынуждая язык Кости следовать за собой, в свой теплый прекрасный рот. Он манит, чарует и когда Уралов радостно следует, пытаясь перенять инициативу, ловит его язык в ловушку, нежно обнимая губами и посасывая. Костя не врёт себе, поэтому честно может сказать: он скулит. Глаза сами по себе закатываются, а руки бессильно сжимают подлокотники. Юра ласкает его язык своим, мельком касаясь зубами. Берет глубже, прижимаясь так тесно, что между ними не остается и миллиметра. «Господи Боже, Господи!» Костя задохнётся здесь и сейчас. Умрет от сердечного приступа, от этих сладких губ, от этого бесконечного поцелуя, от Татищева, управляющего им, как детской игрушкой. Когда воздуха становится мало, Юра отпускает его. Отдаляется, смотрит в глаза чуть насмешливо — правда ведь, играет — и нежно целует Костю в кончик носа. — Сдаёшься? — спрашивает нахально, снова укладывая руки на шею и притираясь ещё ближе. Костя только головой качает, стараясь отдышаться: — Русские не сдаются. А сам думает: «Господи, спаси меня грешного, потому что я этого больше не вынесу». Юра только шире ухмыляется, целует в левую щеку, а потом шелком стекает с бедер Кости на пол. От потери контакта становится почти больно, но Татищев почти сразу же возвращает руки на грудь Кости, прижимая прохладные пальцы к чувствительной коже. Цепляет раздразненные соски, теперь заостряя внимание не только на затвердевших горошинах, но и на набухших ореолах. Пощипывает мягко, почти деликатно, но Костю будто молнией бьет — прямо от рук любимого и до паха. Он боится смотреть вниз, на устроившегося между его бедер Юру. Поэтому задирает голову к потолку. «Господи», — думает, чувствуя как прикосновения опускаются на живот и ниже, — «Если ты есть, спасибо тебе большое! Честное слово, я даже в храм пойду»… Звенит пряжка ремня, вжикает молния ширинки. Костя замирает в ожидании. Ну же!.. Но Юра медлит, не давая члену выйти из брюк. Прижимает ладонью к телу, задумчиво потирая орган через ткань белья. Говорит: — Я читал, что можно и без рук обойтись. А, Кать? Что думаешь? И кончиками пальцев проникает за резинку, мимолётно оглаживая головку. Костя хрипит, дёргается на кресле, желая продлить прикосновение, но Татищев руку отнимает и в целом отстраняется. Выжидательно похлопывает по внутренней стороне бедра, намекая, что без ответа продолжать ничего не собирается. — Посмотри на меня, Катюш, — вроде просит, но по тону понятно — приказывает. Костя слушается и жалеет об этом в ту же секунду. Юра выглядит потрясающе. Раскрасневшийся, с по-блядски припухшими губами и растрепанными волосами он похож на инкуба, о которых когда-то давно рассказывал Уралову священник. В полумраке кабинета силуэт парня теряется, растворяясь дымкой. Косте кажется, что Татищев — порождение греха, чистое, беззастенчивое воплощение похоти и страсти. Личная благодать и кара Уралова. Их глупый спор на собрании — из-за очередной церкви, строящейся на территории Юры, — перерос сначала в ссору, а потом в это. Не то чтобы Костя был против: любая близость с Челябинском была ему в радость, но… Это был первый раз, когда Татищев вел себя так. Костя бессознательно разводит ноги шире и сглатывает набежавшую слюну. — Да, Юр, — говорит, стараясь не утонуть в ощущениях. — Что «да», Кать? — Все да, Юр. Татищев улыбается, кривя тонкие губы, и подаётся ближе, широко проводя языком по скрытому боксерами члену. Целует мокрое пятно на месте головки, забирает её в рот, обильно смачивая слюной. Дернувшиеся костины ноги он с силой прижимает локтями к сиденью. — Кто мне про выдержку рассказывал, а? Про то, что терпение и труд, да, Катюш? — говорит он, насмешливо улыбаясь. — Привстань-ка. Он подхватывает Костю под ягодицы, заставляя поднять таз, стягивает брюки и трусы, обнажая стоящий колом член. Оглядывает так внимательно, будто видит впервые. Говорит: — Да, Кать, двести лет ты терпел. А двадцать минут нет. Треш, мужик. Костя не успевает ответить: Юра одним слитным движением насаживается на член, беря сразу глубоко в горло. Он не морщится и не кашляет — только причмокивает, поднимая чуть слезящиеся глаза на Уралова. Сглатывает, сжимая горло, высовывает язык, прижимая его к основанию, и глухо стонет. У Кости мир на паузу ставится. Он не может дышать, не может смотреть, не может думать. «Господи!» Горячий рот обволакивает, затягивает куда-то глубоко — за край этой вселенной. Костя даже не сразу понимает, что кончает. Только когда глаза Юры, от которых он не мог оторвать взгляд, удивлённо расширяются, до него доходит. Но сил отстраниться или сделать хоть что-то у Кости нет. Да и Юра не пытается отодвинуться. Только приподнимается, чтобы во рту осталась лишь головка и… «Господи, блять, Боже!» …сосет, выдаивая Костю до последней капли. Не сплёвывает и не морщится — глотает, будто не было сотен лет презрения к тем, кто чужие хуи в рот берет. Когда в Косте не остаётся, кажется, ничего, Юра отнимает голову от члена. Придерживает обмякающий орган, лениво лижет ствол, заставляя Уралова дернуться всем телом. Говорит хриплым голосом: — Ц-ц-ц, Катюш. Никакой стойкости. Мягко оглаживает головку мозолистыми пальцами, чуть постукивая по уретре. Костю подбрасывает на кресле. Спина изгибается, изо рта вылетает полустон-полухрип. Тягучая белая капля — теперь уже точно последняя — стекает вниз по стволу, но, не успевает коснуться пола — перехватывается теплыми губами. — Эй, ты дыши там, — говорит Юра, придерживая Костю за ноги. Кладет руки на живот, снова касается груди, только теперь останавливается в районе сердца и чуть давит там, заставляя сосредоточиться. Костя делает хриплый вдох. Потом ещё один и ещё. Когда место в груди заканчивается, начинает по чуть-чуть выдыхать. Голова кружится, но Уралов знает, что это скоро пройдет. Надо только встать, умыться, выпить кофе и одеться. Или в другом порядке?.. Костя теряется в мыслях и ощущениях, голова, будто ватой набитая, тяжелеет, не давая внятно размышлять. Мир сходит с ума, и это даже немного страшно — вот так терять контроль. Ему срочно нужно на что-то опереться! Что-то, что не сведет с ума. Что-то твердое, надежное и постоянное. Костя опускает взгляд вниз, на Юру, а он… Он смотрит на него снизу вверх, спокойно и уверенно. Гладит ладонями бедра, успокаивающе сжимая в такт дыханию. Член больше не трогает и слава Богу. Костя бы еще одного оргазма не выдержал. — Да-а-а, — тянет Татищев тихо, наблюдая за отчаянным выражением лица Уралова. — Не думал, что тебя так вштырит, Кать. Ну всё, тише. Иди сюда. Он поднимается с пола и тянется куда-то за спину, доставая лежавшие на рабочем столе салфетки. Вытягивает пару и подходит к Косте вплотную, становясь между расставленных ног. Наклонятся ближе, поднимает лицо за подбородок и почему-то обтирает щеки. Нежно целует в лоб, походя вытирая взмокшую шею и загривок. Дышит медленно, позволяя подстроиться под мерный ритм: «Вдох — Задержка — Выдох». — Юр, — хрипит Уралов, наконец-то собирая мысли в кучу. — Ты откуда этого понабрался? Татищев заканчивает с салфетками и, выбросив их в мусорку под рабочим столом, начинает отдирать скотч от подлокотников. Он разделяет ленту и поверхность аккуратно, стараясь не дергать кожу на Костиных руках. Уточняет, кусая губу в задумчивости: — Этого это чего? Секс в целом? Ты знаешь, что я не девственник. Целуюсь тоже не первый раз, а отсос… Катюх, в интернете столько инфы и наглядных пособий, что не воспользоваться ими — грех. Костя пораженно хмыкает: — Ты читал ради меня методички по минету? Юра закатывает глаза. — И даже запшикал горло лидокаином. Вообще удобная штука — кашлять меньше стал. Кстати, — он внимательно рассматривает кисти Уралова, выискивая синяки или пережатые сосуды. — Ты проиграл. Костя закатывает глаза и тыкается головой в живот парню. Сил даже на то, чтобы обнять Юру, нет, поэтому приходится только пассивно наблюдать за тем, как он нежно разминает затекшие руки. В горле першит, будто Костя орал последний час, не прекращая. Хотя может так есть. Ох, не обрадуются секретарши и охранники их вечерней задержке на работе… — Так уж я и молился. Юра целует его костяшки, перебирает волосы на затылке, нежно вороша пряди. — Ну, Господа всуе поминал раз пять точно.