Незавершённый спор у деревни Аару

— Твой детский лепет о правосудии не задевает меня никоим образом. Но знаешь… монотонное шумовое воздействие я просто не выношу, — я стараюсь говорить спокойным голосом, выравнивая дыхание, хоть из-за гнева у меня это плохо получается, — знаешь, почему твоё хваленое правосудие — всего лишь жалкий самосуд? Я склоняюсь ниже над его лицом, так, что его острый смуглый нос практически соприкасается с моим. Неровное, слабое дыхание едва касается моего лица. Ох, должно быть, матра задыхается! Уже от гипоксии, а не от злости. Это приятно меня будоражит. Однако я хочу, чтобы мои слова были услышаны. Поэтому я приближаюсь губами к его человеческому уху, и низким полушёпотом четко проговариваю: — Вне зависимости от того, расхаживаешь ты по Академии весь в золоте или шныряешь по пустыне, как песчаная мышь… лишь беспристрастный, и только беспристрастный суд может считаться правосудием. Видит Архонт, я не хотел срываться. Но… выбесил. Просто выбесил. Я отпускаю его горло и разжимаю вторую руку, сжатую на ухе его шлема. Желаю отстраниться и с выражением величайшего презрения сесть на своё место, вернувшись к чтению. Но что-то меня останавливает. А именно… эрекция Сайно. В запале я не заметил, что, нависнув над соперником, я невольно поместил одну свою ногу между его бёдер, упершись коленом в матрас и прижав при этом бедро к паху Сайно. Должно быть, это касание, сопряжённое с легкой асфиксией, вызвало у него такую физиологическую реакцию. Во всяком случае, именно такую я выстроил гипотезу, когда слегка двинул бедром и ощутил им заметно отяжелевший пенис. Сайно с храброй ненавистью продолжал смотреть на меня. Прямо мне в лицо. Когда я рефлекторно шевельнул бедром, мой взгляд на какое-то время скользнул вниз, вслед за неизвестным сенсорным раздражителем, и убедил меня в том, что эрекция мне не померещилась. Теперь матра знал, что я заметил его возбужденное состояние. И когда наши глаза снова встретились, его взгляд изменился. Но изменился только лишь на мгновение. Растерянность, на секунду вытеснившая собой ненависть, сменилась ещё большей ненавистью. Сайно, тяжело дыша, молчал, но и говорить ему не требовалось — в багряных глазах (а точнее, в глазу — белоснежная челка, вечно спадавшая на смуглый лоб, сейчас вовсе прилипла к коже из-за пота) вполне красноречиво читалась угроза убийства. Кровавого и жестокого убийства единственного свидетеля слабости его плоти. Он едва сдерживал себя, но помнил, как и я, что создавать лишний шум — чревато. Я уже не держал его горло или какое бы то ни было ухо. Я упирался руками в постель и тупо на него смотрел. Где-то несколько секунд. Выстраивал гипотезу и параллельно осознавал полученную информацию. А потом я понял, что надо бы все же с него слезть. Я медленно слез с кровати и отошёл назад. Неверно было бы утверждать, что я смутился из-за возбужденного члена, словно юный школьник. Скорее, в какой-то момент мне стало жаль своего подневольного соседа. В конце концов, несмотря на всю его горячность и агрессивную предвзятость, генерал махаматра был известен мне не только как блестяще образованный человек, но и как блюститель морали с поистине железными принципами. Не зря махаматр называют инспекторами Дхармы и чиновниками нравственности. И несмотря на весь мой сарказм в начале нашей с ним беседы, я верил, что Сайно как никто другой соответствует этим титулам. Отречение и очищение от всего мирского, от желаний плоти, от низменных страстей, которые могли бы отвлечь ученика от пути к Просветлению… и несгибаемая воля, желающая проложить путь к высшему перевоплощению в круговороте Сансары и направить по нему других. Так можно было описать весь жизненный путь Сайно. Не стану говорить о его преданности закону, порядку и его несгибаемым принципам. Во-первых, это слишком очевидно. Во-вторых, в его решительности, честности и непоколебимости я ничуть не сомневаюсь, однако я убеждён, что вершить правосудие ему мешают необузданные эмоции. Вот, что бывает, когда отдаёшься страстям — они лишь отдаляют тебя от того, чему ты, казалось бы, безмерно предан. Его можно понять. И все же, чем раньше он поймёт это сам, тем будет лучше для него. Рвение Сайно к духовной чистоте я наблюдал — хоть и не самое продолжительное время, — когда проживал с ним в одном ашраме. «С ним» — очень грубо сказано, учитывая, что мы не были там соседями, и наши кельи располагались очень далеко друг от друга. За посещением медитации в ашраме следили не так рьяно, как за выполнением Севы (общественно полезного труда, в данном случае — труда на благо ашрама), но Сайно не пропускал ни одной молитвы, ни одной медитации, а на Севе работал до седьмого пота. Нельзя было сказать, что я лентяйничал — в конце концов, я всегда следовал принципам калокагатии: и физическое, и умственное развитие для меня были равноценно важны, и поэтому на Севе я постоянно вызывался на работу потяжелее. А большинство молитв, честно признаюсь, сладко просыпал. Более приоритетной духовной практикой для меня был обет молчания на все время пребывания в ашраме, что само по себе иронично. Ведь секретари Академии и так практически постоянно молчат — куда больше они записывают и слушают. Однако я чувствовал в этом потребность. И сколько бы мы ни сталкивались с генералом махаматрой на Севе или на молитвах, он всегда уважал мое безмолвие. Не задавал никаких вопросов. Молча кивал в приветственном жесте, чтобы даже случайным словом не вынуждать меня отвечать. Не упрекал за то, что я не пою вместе со всеми на всеобщих молениях. Зато он, как я помню, пел довольно хорошо. Лучше многих. Ещё на самой первой молитве я отметил, какой у него глубокий мягкий голос. Не понимаю, почему я вспомнил именно это… полагаю, потому что тогда именно из-за Сайно я впервые прочувствовал силу и красоту молитвы. Много кого заносило в ашрамы Сумеру — благоговеющих паломников, отчаявшихся страдальцев, любопытных приключенцев. Учёных, жаждущих отдыха — вроде меня (в ашрам я тогда сбежал, чтобы отдохнуть от Кавеха — и принёс обет молчания, чтобы отдохнуть от бессмысленных препирательств с тем же Кавехом). Или студентов-религиоведов Академии, которые искали материалы для своей летней практики. Благочестивых ревнителей просветления было, на самом деле, не так много. Но Сайно — я в этом убеждён, — был одним из них. Однако, ударившись в поклонение морали, Сайно серьезно нарушил принцип равновесия между плотским и духовным. Осуждая меня за якобы бездумную страсть к знаниям, генерал махаматра, сам того не замечая, поддался другой страсти, а именно — сверхидее чистоты и праведности. Сейчас было очевидно, что он занялся ещё и самым настоящим умерщвлением плоти. Как минимум, заниматься сексом он точно перестал. И мастурбировать, судя по всему, тоже. С того момента, как я отошёл от кровати и растерянно сел на свою тахту, мой спутник пытался отдышаться и прийти в себя. Он инстинктивно держался рукой за горло, не понимая, что это лишь усугубляет его асфиксию, и часто, хрипло дышал. Но так как он сидел, широко расставив колени, я мог видеть (даже несмотря на длинную переднюю ленту схенти, лежащую между его бедер), что его эрекция никуда не девается. Я бы даже побился об заклад с Дендро Архонтом, что… она только усиливается. В момент, когда я это замечаю, я задаю себе разумный вопрос: какого черта с ним происходит? Я вспоминаю, что несколько раз подобным образом я срывался на своём соседе Кавехе (сейчас мне стыдно за эти поступки, но тогда я жаждал лишь одного — заткнуть его вечно ноющий, незамолкающий рот). Вспоминаю, как Кавех вёл себя после моих срывов. Он плакал, истерично дышал, держась за грудь и проклиная меня. Ходил по всему дому, распахивал окна и высовывал в них голову, ходил на кухню, пил много воды и опять плакал. Драматично грозился, что всем расскажет. В итоге мужская гордость брала над ним верх, и он рассказывал случайным слушателям только о моем омерзительном характере, опуская подробности удушения. А к таким рассказам от Кавеха привыкло уже все население Сумеру, и поэтому никто не воспринимал его всерьёз. Суть-то в том, что сколько бы раз я ни брал Кавеха за горло и ни ставил к стенке… он, черт возьми, не возбуждался. Мои вопросы не находят разумного ответа, и я предпочитаю вернуться к своей первоначальной гипотезе: Сайно просто слишком измучен воздержанием, и поэтому любой случайный стресс способен вызвать у него сексуальное возбуждение. И при этом мне становится понятно его нервное, агрессивное, подростковое поведение: в его крови буйствует ненормальная концентрация тестостерона. Это можно простить, учитывая, в какие невыносимые физиологические обстоятельства он себя загнал. На короткое время меня охватывает какое-то иррациональное сочувствие, граничащее с заботливостью. Как часто его мучают поллюции? Не причиняет ли неудобств или боли разбухшая мошонка? Я довольно скоро оправдываю себя тем, что мне всего лишь интересно знать, как ведут жизнь аскеты, отрицающие даже естественную потребность в удовлетворении сексуального возбуждения. Как они справляются с насущными физиологическими проблемами? Оставив эти вопросы, я поудобнее устроился на своей тахте и вернулся к многострадальной книге, которую мне явно не светило сегодня дочитать. — Если расскажешь кому-нибудь… — слышу я злобный, все ещё сиплый голос со стороны кровати, которую я около минуты назад промял коленом. — Полагаешь, что, когда мы все соберёмся в общей комнате завтракать, я решу, что твоя эрекция — лучшая тема для светской беседы? Обычно я не говорю таких очевидных вещей, но, если тебя это успокоит — ты ошибаешься. Молодец, Аль-Хайтам… выплюнул ещё одну порцию яда. Самоутвердился перед тем, кого раньше, к слову, уважал. Мне становится неловко за сказанное, однако сыпать извинениями я не собираюсь — хоть и чувствую, что в меня с минуты на минуту полетит кровать. Как-никак, почему я должен объяснять ученому человеку такие простые вещи? — Я слышал возню пустынницы. Ты скоро привлечёшь к нам ненужное внимание, — подозрительно смирно сообщает Сайно. Сообщает первую и единственную разумную мысль. У меня появляется робкая надежда на то, что генерал махаматра восстановит мое былое почтение к нему. — О каких научных исследованиях ты хотел бы поговорить со мной? — невозмутимо интересуюсь я. — Что?.. — Твоё угрюмое молчание не заверит ее в том, что у нас с тобой все в порядке. Скорее, наоборот. К тому же, разговор на научные темы поможет тебе отвлечься от неуместной для тебя сейчас физиологической реакции. Молчит. — Что ж… тогда я начну, — бодро начинаю я, — недавно я читал в одном научном журнале, что что самка змеи может поочередно принять в себя сперму двух разных самцов, а потом решить, какая из них пригодна для самооплодотворения. Опять молчание. Выражение его лица я рассмотреть не могу, поскольку я занят демонстративным разглядыванием книжных страниц. Да, я веду себя как подросток, и мне это до безумия нравится. — Не хочешь спросить меня, как они это делают? — настойчиво спрашиваю я. — Обойдусь, — подаёт голос Сайно. — Как скажешь. Ещё в том же журнале я читал, что хотя клитор женщины и половой член мужчины формируются из одного зародышевого листка, нервных окончаний в головке клитора в два раза больше, чем во всем половом члене. Ответом мне служит недовольное сопение. Да, научный собеседник из него слабый. — При этом, — я продолжаю, — стимуляция клитора активирует нервные окончания всего малого таза женщины. Поэтому, доставляя удовольствие женщине пальцами или языком, можно также поглаживать область ее промежности. Только нежно, без надавливания, иначе сработают рецепторы давления кожи и заберут на себя всю электрохимическую активность с тактильных рецепторов. В общем, это не есть хорошо — пропадет почти вся чувствительность. Наиболее живо на эти касания будут отзываться малые и большие половые губы — по числу нервных окончаний они уступают только клитору. Это объясняется особыми нейрофизиологическими механизмами… забыл, как они называются. Надо будет спросить у знакомых из Амурты. Закончив свою короткую лекцию, я прислушиваюсь к дыханию своего соседа. Кажется — буквально на секунду, — оно стало немного… глубже? Ровнее? Поднимаю глаза, отрываясь от книги. Хм, пожалуй, показалось. Сайно снова кладет ногу на ногу, чтобы скрыть от меня - предполагаю, до сих пор не ослабевающую, - эрекцию, и, гордо вытянув спину, привычным жестом скрещивает руки на груди. — Пф. Откуда у лингвиста такой интерес к физиологии? — презрительно интересуется он, — насколько я помню, ты учился в Хараватате, а не в Амурте. — Мы учились в Хараватате, — вежливо поправил я. Было ясно как Архонтов день, что Сайно не желает каким-либо образом акцентировать внимание на наших общих с ним вещах — даже если это всего лишь даршан, в котором мы вместе учились. Но, честно признаться, меня просто коробит от фактических ошибок. Чтобы избежать ненужных споров, я предпочитаю продолжить свой монолог: — Отвечая на твой вопрос... тебе известно, что любой ученый должен обладать широким кругозором и иметь хотя бы среднюю эрудицию во всех научных сферах, вне зависимости от своей специализации. В том числе и в сфере естествознания. Ученый обязан поддерживать свой интеллектуальный статус, а также соблюдать это требование из банального милосердия к собственному пытливому уму. Как-никак, нет ничего плохого в том, чтобы хотеть знать все. — Ошибаешься, — коротко возражает он. — Спорить не буду, — соглашаюсь я, — кстати, ты знал, что предстательная железа может воспалиться не только из-за патогенных бактерий, но и из-за длительного воздержания? Были научные исследования, подтверждающие, что… — Заткнись. Такую грубость я игнорировать уже не могу. — Прости меня, — отвечаю я, — в конце концов, я должен был предвидеть, что обсуждение научных тем вызовет у тебя чувство умственной неполноценности. Однако, оторвав взгляд от книги, я наконец-то могу видеть, как тяжко Сайно переносит свое состояние. Ему в самом деле тяжело. Кажется, я впервые могу наблюдать, как способна бледнеть смуглая кожа. Снежно-белые волосы прилипли к его лицу и шее от пота. Взгляд затуманен, размыт. Он пытается жмуриться, протирая веки пальцами, сфокусировать глаза на случайных отвлеченных объектах, но это ему не помогает. Ему становится трудно держать осанку — он горбит спину, бессильно склоняя голову вперед, отчего белые волосы завешивают его лицо. А жаль — мне хотелось бы видеть это измученное, вожделеющее выражение. Вскоре он, однако, вскидывает голову, чтобы посмотреть на меня своими гневными глазами и опять наброситься на меня с обвинением. — Тебя послушать — так вся наука Сумеру пишет только про половые железы. Ты… специально? — последнее слово он с ненавистью выплюнул, яростно желая меня в чем-то уличить. «Могу заговорить про молочные». Мне нестерпимо хочется ответить именно так, но я подавляю в себе это желание из рациональных соображений. И опять этот его тон. А в чем меня, собственно, было уличать? Я ещё в общей комнате задавался этим вопросом, и до сих пор не добился на него вменяемого ответа. — Да, — спокойно и честно отвечаю я, отчего Сайно давится воздухом, — можешь даже помастурбировать, если тебе хочется. Меня это не смутит. Я ведь хочу помочь. И уже не раз говорил тебе, что не оправдываю той враждебности, которую ты всеми силами стараешься мне продемонстрировать. Генерал махаматра готовится сорваться. Вскрыть мне сонную артерию зубами, как бритвой. Он не просто задыхается от злости, он в самом настоящем неистовстве. Интересно, сколько секунд отделяет его от того, чтобы он начал возить меня лицом по земляному полу? Однако в его взгляде — буквально на пару секунд, — я заметил кое-что ещё, не относящееся к этой концентрированной кислотной мешанине ярости. А именно — мучительное, болезненное желание принять мое предложение. Я замечаю, как бицепс его правой (очевидно, ведущей) руки ощутимо сокращается, а пальцы той же руки всего на секунду касаются бедра. Всего на секунду — но я это заметил. Я позволяю своему взору пройтись по всему телу несчастного соседа в поисках похожих сигналов, которые могли бы подсказать мне, что мои издевательства над Сайно дали свои плоды. Мне нравится, что он мучается от возбуждения. Мне нравится, что его терзают сомнения и соблазны. Мне нравится, что его рука — на моих глазах! — только что дернулась к его бедру. Он явно хотел нырнуть ладонью под схенти, но вовремя себя остановил. У него остался самоконтроль — пусть и малое его количество. Я ощущаю, что мое сердцебиение учащается в азарте: мне хочется дожать, добить его и свести это количество на ноль. Из-за этого я допустил несколько глупую оплошность, а именно — позволил своему вниманию стать слишком рассеянным. Должно быть, несколько десятков страниц сложного текста утомили мой ум, и для того, чтобы уравновесить измученную межполушарную ассиметрию, мой мозг включил — хоть и всего на десяток секунд, — неожиданно живое воображение. Закадровым образом в моем предсознательном пронеслась картина, изображающая то, как Сайно мастурбирует. Я уже сказал, что мое воображение оказалось в этот момент слишком уж живым? Я не соврал. Я представил эту картину в очень, очень живых и красочных подробностях. Настолько живых, что когда я очнулся от этой неожиданной фантазии, я отметил у себя повышение частоты сердечных сокращений и непонятный жар по всему телу. Если бы не мой врожденный, выраженный флегматизм… право, я в этот момент рассмеялся бы в голос — настолько меня позабавила живость и красочность воображенной ситуации. Красочнее бывают только описания в стандартных женских романах. Во всяком случае, я так предполагаю. Сам не читал. Не то что бы я считал эти тексты слишком примитивными и недостойными моего ума — в конце концов, я не тщеславен. Просто предпочитаю выплескивать излишки тестостерона в реальных половых актах с женщинами, не прибегая к пустому терзанию своих фантазий. Однако чрезмерная яркость фантазий и мое участившееся дыхание напоминают мне об ещё одной оплошности — я довольно давно не занимался сексом. И не мастурбировал. Возможно, поэтому я спроецировал свои желания на несчастного Сайно, пусть и тоже возбужденного. И моя эмпатия все ещё улавливает его возбужденное, затуманенное состояние, и неприятно будоражит излишки тестостерона в моей крови. Передо мной встает слишком упрямый факт: я теперь тоже возбужден. И мне становится уже не до насмешек. В пятидесятый, наверное, раз я запинаюсь на одной и той же фразе, и решаю сдаться, захлопывая книгу. Откладываю ее. Прикрываю глаза, выравниваю дыхание, снова открываю. Я сознательно издевался над Сайно, чтобы его возбуждение не пропадало как можно дольше, но я не ожидал, что сам окажусь возбужденным. Не ожидал. Мои эмоции в этот момент сложно было описать. Я был обескуражен — это уж точно. Сайно и не думает мастурбировать: теперь уже злобно лежит на своей кровати спиной ко мне. Лежит ровно и спокойно, на его спине не подрагивают мускулы и руки не шевелятся, но, судя по изредка подергивающимся мышцам бёдер и микродвижениям полусогнутых колен, он желает поджать колени к груди и лечь в позе эмбриона, но не хочет запачкать песком своё покрывало, ведь запыленные ступни он свесил с края кровати. Шапку-шакалку мой сосед все-таки решил снять и повесить на спинку кровати, что очень меня удивило. Этот подозрительный махаматра даже не боится, что я наглым образом стащу ее, как капсулу знаний Архонта. Забавно. Может, он наконец-таки поумнел? Должно быть, кровь, покинув пещеристые тела его полового органа, вернулась к мозгу и вновь начала снабжать его кислородом. Что ж, я рад за него. Или… нет? Такое неуверенное «или нет» выражает не мою озлобленность на Сайно, а то, что я серьезно поспешил с выводами. Сайно только что попытался ослабить пояс своего схенти. И тут же, опять опомнившись, резко вытянул руку вдоль своего тела. Я вижу, как напрягаются его межреберные мышцы, и как он начинает дышать очень и очень глубоко. Должно быть, вспоминает одну из дыхательных практик, которые он когда-то разучивал в ашраме. Фактически, он лишь напрасно оксигенирует кровь, и ставит себя в еще более затруднительное положение. Я зажмуриваю глаза, потирая веки пальцами. Глубоко вздыхаю. Кладу ногу на ногу, затем возвращаю ноги в исходное положение. Я осознаю, что лишь пытаюсь отсрочить неизбежное. Его возбуждение распаляет меня. Я не ошибусь даже, если скажу, что он сам возбуждает меня. Безуспешно борясь с этим возбуждением, я одновременно пытаюсь понять, почему происходит именно так. Ведь будь на месте Сайно любой другой мужчина, я бы испытывал как минимум равнодушие и как максимум — отвращение. Не исключено, что у меня имеются предпочтения, о которых я раньше не подозревал — в конце концов, я никогда не экспериментировал в сексе. Не исключено, что мои представления о собственной ориентации и вовсе были ошибочными до настоящего момента. При желании можно сформировать ещё больше предположений. Но ни одна из текущих гипотез меня не пугает. Ведь я всегда открыт к исследованиям.