Когда ты пал, я пал вместе с тобой

      — Эм, привет, Эджворт! О… Ты, как обычно, занят?.. — я поежился, не зная, как лучше начать. И почему блеск этих стальных глаз вызывает в моей душе такие противоречивые чувства — от скованности до влечения? — Я лишь хотел узнать, как ты после вчерашнего суда? Вижу… Работы невпроворот, да? Извини, что отвлекаю от важного занятия, но… Как насчет… — запнувшись на секунду, я моментально собрался и сформулировал на одном дыхании самый смелый вопрос, который пришел в голову. — Как насчет праздничного ужина в честь твоей невиновности в каком-нибудь ресторане?..       Тишина была мне ответом. Мое отражение в зеркале посуровело, и неодобрительно покачало головой.       — Ты безнадежен, — вздохнул я, запуская пальцы в густые волосы и грустно усмехаясь. — Совсем безнадежен. Я бы тоже с тобой не предпочел ужинать, если честно.       Зеркало, должно быть, отразило в моем голосе сарказм — на лице появилась слабая тень робкой улыбки, а руки неосознанно потянулись к ярко-красному шелковому галстуку, которым я гордился и из-за которого на меня косились все клиенты и посетители «Райт и Ко». Узел, однако, поддался с заметным трудом, заставляя меня каждую секунду чувствовать себя школьником на выпускном вечере, впервые надевшим галстук перед походом на бал. Почему-то пальцы сегодня меня особенно не слушались — и галстук, естественно, никак не хотел ровно завязываться, одна петля все время соскальзывала с другой, и, в конечном счете, после тысячной попытки мне удалось сделать узел, способный, на мой взгляд, удивить даже слепого.       И Майлза… Мне бы хотелось, чтобы он смог оценить и выглаженную рубашку, и до блеска начищенные туфли, и мое оживление после нескольких дней, проведенных без сна. Все-таки последний суд дался мне слишком тяжело — изводящие поиски крупиц горькой правды, голодный и перенапряженный ум, невозможность игнорировать ядовитый взгляд и ухмылку пожилого ублюдка. Для меня, пусть даже в начале карьеры, это было настоящим испытанием, сущим адом. Тем не менее я сумел выдержать и его, несмотря на безмерную усталость. Погоня за справедливостью вытеснила все остальное — кроме Майлза.       А, кстати, о нем… Можно только догадываться, каких душевных сил стоило Майлзу признать неправоту и неизбежность подобного конца.       Дальний, грозный раскат грома вспорол все пробегавшие в голове мысли, гулко отозвавшись во всем теле. Я бросил взгляд на наручные часы, ужаснувшись, насколько затянулся мой перерыв. В нетерпении я быстро накинул пиджак и выскочил за дверь, еще надеясь успеть.       На улице уже смеркалось, улицы Лос-Анджелеса погрязли в своей размеренной дреме — ни тебе людей, спешащих куда-то по неотложным делам, ни машин, заполнивших собой каждый свободный миллиметр проезжей части, а сгущающиеся за домами тучи, казалось, усугубляли и без того уже не слишком радостную атмосферу этого района. Поежившись, я застегнул синий пиджак, и, оседлав своего двухколесного друга, выехал со стоянки на встречу с сентиментальной частью моего плана на ближайший вечер.       Неласковый ветер принес с собой острые запахи грозы, взъерошил волосы — но я не обратил на это внимания, охваченный тем особенным и волнующим ощущением. А недолго погодя, стоило мне остановиться на красный свет светофора, в небе над моей головой вспыхнула яркая белая полоса и раскатисто грянул гром, сопроводившись ливнем. Похоже, боги были не на моей стороне.       Крупные капли за считанные секунды промочили мои плечи насквозь, когда загорелся зеленый. Вытерев ладонью с подбородка стекающие на него струи, оглядевшись по сторонам и убедившись, что больше никто из прохожих не разделяет моих идиотских порывов, я понесся вперед, к мерцающему в центре района огромному зданию, исполненному в романском стиле и напоминавшему одновременно замок. Свет кое-где горел в окнах, несмотря на поздний час. Майлз, как любитель засиживаться на работе допоздна, наверняка корпел над грудой скучных бумаг в своем кабинете, сидя перед настольной лампой.       Интересно, он был бы рад меня видеть?       Рано или поздно, мое появление в прокуратуре неминуемо случилось — мое внимание привлекло отсутствие красного спортивного автомобиля, припаркованного обычно на стоянке. Разочарование все же заставило меня сбавить скорость. Прохладные капли от дождя еще стекали с лица и тела, пока я без энтузиазма парковал велосипед у одной из колонн.       А если он ушел раньше?.. А если он совсем не выходил на работу?..       Обрывки тревожных мыслей роем закружились в голове. Я вспомнил последний суд, написанное на его лице огорчение, нахмуренные брови и стиснутые губы, словно он заставлял себя верить в происходящее, но все равно надеялся, на что-то надеялся, затерявшись в лабиринте своих догадок. Глядя в серебряные, похожие на ноябрьское небо, глаза, помертвевшие от сильного потрясения, в которых застыл одновременно ужас, чувство вины и непонимание происходящего, для меня это был лучший урок, показавший, как много ради любимого человека мы можем сделать.       В просторном и ярко освещенном фойе прокуратуры царила какая-то тихая торжественность, от которой мне стало жутко. Никого из посетителей или работников я не заметил, все словно вымерли, кроме изрядно уставшей женщины за стойкой из резного темного дуба, увлеченной монитором компьютера. Я преодолел неуютное чувство, целиком завладевшее мной, и уверенным шагом направился к ее стойке.       — Мисс Фэллон, добрый вечер!       Девушка подняла голову и посмотрела на меня с заметным удивлением, скользнув взглядом по моему намокшему пиджаку. Я ощутил себя в полной мере идиотом — мокрый с ног до головы, я под вечер оказался перед приемной прокуратуры. Интересно, ради кого, Райт?       — Подумать только, мистер Райт! Вы совсем промокли. Попали под дождь? — обеспокоенность в ее голосе была искренней.       — Да… Дожди, как правило, становятся привычными спутниками моих дел, — издавая смешок, смутился я, лукаво почесывая макушку. — Не беспокойтесь. Мисс Фэллон, прошу вас, мне нужно встретиться с мистером Эджвортом… Он у себя?       Прежде чем ответить, она бросила взгляд на экран компьютера. — Раумеется! Мистер Эджворт, в лучшем случае, покидает свое рабочее место где-то около восьми, в худшем — до полуночи, так что вы можете застать его за разбором какого-нибудь очередного дела прямо сейчас.       Мои легкие радостно испустили облегченный вздох, а сердце подпрыгнуло, ударившись о грудную клетку. — Спасибо, большое спасибо, мисс Фэллон! Это здорово! — зачастил я, уже не скрывая своих чувств. Если Майлз действительно до сих пор присутствовал здесь — его скорее нужно увидеть.       — Поднимитесь на двенадцатый этаж по лифту, первая дверь слева, — подсказала она, расплываясь в довольной улыбке. — Должно быть, мистер Эджворт, поможет вам согреться — предложит горячего чаю.       — О… — я проглотил мгновенно вспыхнувший в моем рту ответ, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Кажется, эта девушка и в самом деле поняла мои чувства, сочтя их проявлением романтического характера… Это так заметно? — Да, чай… Горячий чай… Не помешает. Спасибо… А можете еще кое-что для меня сделать?       Фэллон уже успевшая вновь перевести свое внимание к монитору, все же повернулась ко мне. — Мистер Райт? Что именно?       Вопрос, мучивший меня с тех пор, как мы с Майлзом последний раз виделись, вырвался сам собой: — Как он?.. В смысле, каким он был сегодня? Очень расстроенным?.. После этого суда…       — Ох, мистер Эджворт, без сомнения с утра выглядел подавленно — он отменил все встречи, попросил не беспокоить его, даже на звонки не отвечал, прямо в кабинете закрылся. Боюсь, что никаких слов, которые могли бы вас утешить, я сказать не смогу. Возможно, вас он будет рад видеть…       — Что ж… Спасибо вам еще раз, — с огорчением кивнул я, и медленно побрел к лифтам. Мне не хотелось, чтобы Майлз оставался один в таком пошатнувшемся состоянии. Скорее, я бы остался у него в кабинете, попивая чай и рассказывая ему какие-нибудь нелепые истории, проводил до дома, чем бессмысленно тратил его нервы и силы на ужин в ресторане… Не сейчас — отпраздновать победу всегда успеется.       Дверки плавно и бесшумно разъехались, приглашая меня в коридор кромешной тьмы. Холод, от которого даже по коже побежали мурашки, набросился на меня, словно стая голодных акул. Ноги в надежде сами понесли меня к двери, где виднелась размытая, неясная золотая табличка «Кабинет 1202. Международный прокурор — Майлз Эджворт». Кроме нее я не видел ничего вокруг. Пустота и тьма разлиты были во всем — в застоявшемся воздухе, бежевом камне стен, тишине, лишенной любых звуков, за исключением собственного биения сердца.       Оказавшись перед дверью, служившей мне последней преградой, чтобы увидеться с Майлзом, я наконец решился сделать последний шаг. И… Постучал. Никто не ответил. У меня не было уверенности, хочет ли Майлз видеть меня, однако… Я прислушался — по-прежнему тихо. Стучать пришлось еще несколько раз — никакого отклика. Где-то в глубине души натянулись невидимые струны тревоги, готовые порваться в любой момент.       — Эджворт, это Феникс… Райт, — добавил я громче, придавая голосу как можно больше убедительности. — Мне надо с тобой поговорить, это важно. Если… Если ты сейчас же не откроешь дверь, клянусь, я сделаю это сам. Слышишь? Майлз…       После немногословной паузы мое терпение иссякло. Я схватил дверную ручку и изо всех сил дернул ее. Та без сопротивления подалась, дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы понять — за ней меня ждал мрак. Горела только настольная лампа над письменным столом, освещая один единственный лист бумаги. Испуг и одновременно любопытство заставили меня войти и приблизиться.       Эджворта в кабинете не оказалось, но с первого взгляда становилось ясно, что его здесь не так давно нет. Его интерьер, диван и полки с делами — все было на своих местах, как и тогда, когда он обычно проводил здесь время. А вот лист бумаги выбивался из общей картины — он не был похож на судебный протокол или какой-нибудь другой документ, и больше походил на записку, начертанную очень каллиграфическим, идеальным почерком. Черными чернилами было выведено несколько слов, и как только я взял листок в руки, смог их прочесть: «Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть».       Стоп… Что?       Я с недоверием перечитал еще раз.       «Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть».       Содержимое записки, видимо, достигло моего сознания настолько быстро, насколько это вообще возможно — на глаза навернулись слезы, сердце переполнила невыразимая боль. Время будто остановилось.       — Боже… — прошептал я, чувствуя, несмотря на всю глубину моего потрясения, какую-то странную отрешенность, словно отделился от собственного тела и смотрел на происходящее со стороны. — Боже!       Пять слов, без сомнения написанные Майлзом, вот так просто перечеркнули все то, ради чего мы жили и работали. Пять слов перечеркнули годы, потраченные на наши общие усилия и старания, надежды встретиться с друг другом, наверстать упущенное. Стать чем-то большим… Пять слов перечеркнули мои крепкие чувства и мою жизнь.       Прокурор Майлз Эджворт выбирает смерть.

***

      — Эй, приятель, ты меня слышишь? — повторил знакомый голос где-то совсем рядом.       Я попытался отреагировать, но мое тело отказалось это сделать. Все мое внимание было сфокусировано на тонком измятом листе бумаги, намертво зажатом между моих пальцев. Последнее, что оставил после себя Майлз…       — Мистер Райт! Мистер Райт! — не выдерживая моего безразличия, детектив немедленно схватил меня за плечи и принялся трясти. — Приятель, ради Бога! Вымолви хоть слово, посмотри на меня!..       Перед глазами плыло, я не мог сфокусировать взгляд, и я чувствовал, как очередная порция горьких слез стекает по моим щекам. Не знаю, сколько раз за эту ночь я кричал — голос Гамшу или других людей вокруг меня не интересовал. Как и их действия. Или сочувствие и помощь. Эта ночь стала для меня бесконечной.       Приступ тошноты и мандража, начавшийся в ту самую секунду, никак не проходил. В основном меня мутило от обиды и осознания того, в какую яму я в очередной раз упал по собственной вине. Я не смог спасти Майлза, я позволил ему умереть. И теперь буду чувствовать себя виноватым всю оставшуюся жизнь. Если подобное жалкое существование можно назвать жизнью.       — В таком состоянии работать невозможно, — подвел итог детектив, неодобрительно покачав головой. Он убрал руки с моих плеч, опустившись рядом на скамью, стоявшую у стены коридора. Щелчок зажигалки, запах дешевого табака — все говорило о том, насколько изменилось все. Ничто больше не напоминало о благополучии и покое. — Мы осмотрели вдоль и поперек его кабинет — ни капли крови, никаких следов борьбы, ничего подозрительного. На полках его стеллажей не пропала ни одна папка, на рабочем столе нет беспорядка — все на месте, в ящиках лежат документы актуальных дел, изучаемые им, сейф открыт — улики не тронуты. М-мистер Эджворт будто… Исчез… Закончил рабочий день, сел в машину и уехал домой…       Меня пробрала дрожь, я изо всех сил зажмурился, чтобы справиться с накатывавшим повторяющимся приступом. Майлз Эджворт — один из лучших прокуроров страны, оставлять после себя такие улики было бы, по меньшей мере, слишком неразумно. Он идеально спланировал свою смерть — возможно, он уже затягивал петлю на своей бледной шее, глядя на мир в последний раз, возможно, подставлял висок под ствол пистолета, а, быть может, даже воспользовался транквилизаторами или другими веществами. И сейчас его безжизненное тело лежит где-нибудь в темноте, в последний раз вдыхая кислород — еще недавно кипевший в нем жизнью.       Молниеносно моя ладонь в отчаянном порыве зажала рот, заглушая поднимавшуюся во мне тошноту, не давая сорваться с губ ни одному звуку. Несколько минут в коридоре висела тишина, пока я приходил в себя, сотрясаемый рыданиями. После того как сознание слегка прояснилось, я сумел наконец открыть глаза и посмотреть на Гамшу. Он совершенно беззвучно вытирал слезы клетчатым платком, смотрел куда-то мимо меня.       Сколько мы тут просидели, думал я, без всякого смысла уставившись в записку. Сколько времени прошло с тех пор, как кончилось и мое время, и время Майлза?       — Записка — лишь одна улика, которая остается, — заговорил детектив, нарушив молчание. — Кроме отпечатков мистера Эджворта ничего найдено не было — значит, его не принуждали писать ее. Его, скорее всего, не могли убить.       — Вы… Вы… — не находя слов, всхлипывал я. — Что… теперь будет?       — Кое-что мы уже сделали. С сегодняшнего дня мистер Эджворт объявлен в розыск на территории Соединенных Штатов. В аэропортах уже объявлен его предполагаемый маршрут, ведется проверка. Мы найдем его, мистер Райт.       Я испустил протяжный тяжелый вдох. — Все же было так хорошо. Нас ждало такое хорошее будущее. А теперь он мертв…       — Мистер Райт…       — Феникс… Ник, — пробормотал я в полной растерянности. Мне и в голову не приходило, что я способен так долго плакать.       — Все будет хорошо, Ник. Не делай поспешных выводов. Тебе не надо себя винить. Давай, вставай. Я отвезу тебя домой.       Из полуприкрытых век я видел, какая буря чувств происходит сейчас в душе детектива. — Тебе… Тоже больно?       Он вздохнул. На его лице появились напряженные морщины. На лице Майлза они тоже были…       — Да, мистер Эджворт мой напарник. Мы почти пять лет плечом к плечу работали вместе — вместе проводили расследования, готовились к судам, играли в шахматы… Он меня научил, кстати, — на его губах появилась слабая улыбка, когда он вспомнил о чем-то еще. Я не знал, про что именно — и не спрашивал.       Молча встав, я пошатнулся и Гамшу подхватил меня под локоть. Ноги казались ватными, голова звенела, сердце готово было разорваться, но я заставил себя идти за ним.       Тусклый малиновый рассвет рассеивал мрак на улице. Моросил мелкий дождь, воздух был свеж и прохладен. Автомобили вокруг прокуратуры стояли будто неживые. Все казалось нереальным, казалось сном, кошмаром.       В моей голове ни на секунду не прекращалась чудовищная мысль — Майлз умер, он мертв. Это оказалось настолько невыносимо, настолько жестоко. Боль внутри обжигала, душила, лишала сил. Мне чудилось, мозг вот-вот лопнет, превратившись в кашу.       — Детектив… — удалось мне выдавить из себя, когда мы остановились возле полицейской машины, возле которой Гамшу пришлось слегка ослабить свою хватку. Оставаться одному ошибочно глупая идея. — Ты мог бы… остаться со мной? Пожалуйста…       В его глазах появилось что-то похожее на жалость. — Ну что ты, приятель, разве я смогу оставить тебя, если ты в этом нуждаешься?       — Спасибо. Спасибо тебе.       — Не стоит благодарности. Хотя это ведь самое малое, чем я могу помочь тебе в такой ситуации. Я найду его, Ник, обещаю, живым или мер…       — Нет, нет, прошу тебя, — с дрожью в голосе перебил его я. На меня снова накатило головокружение, стало трудно дышать. Всякое упоминание о смерти выбивало меня из колеи, вызывая внутреннюю дрожь. Хотелось только одного — уснуть. Желательно не просыпаясь.

***

      — Все мы знали Майлза Эджворта как очень серьезного и интеллектуального человека. Он оказывал огромное влияние на судебную и правовую политику, помогал поддерживать хрупкое равновесие в этом мире, стоял на страже закона и морали. Для каждого, кто почтил нас своим присутствием, он сделал что-то особенно значительное. Его дух навсегда оставил отпечаток в наших сердцах. Мы навсегда сохраним воспоминание об этом удивительном человеке. Прошу вас, тем, кому есть что сказать и кто хотел бы проводить Майлза Эджворта в последний путь, подойдите ближе к гробу.       Глаза, налитые слезами, словно застекленели. Я сглотнул подступивший к горлу ком и бе промедлений сделал несколько шагов навстречу дубовому гробу, где покоилась моя любовь, мой свет, моя надежда. Мой Майлз… Любимый, любимый Майлз.       — Ник, осторожнее! — вскрикнул Ларри, дергая меня за рукав, когда я, не устояв на ногах, упал на колени пред простертым в гробу телом. Я не слышал его слов, не видел протянутых ко мне рук, а видел лишь застывшее, синевато-белеющее в свете пасмурных осенних дней лицо. Мир вокруг меня исчез, остался образ моего мертвого друга, и в душе моей не осталось ничего, кроме беспредельной пустоты и беспредельного отчаяния.       Черный, как крыло ворона, костюм оттенял бледность застывшего лица, черный галстук, затянутый узлом под горлом, скрывал глубокие следы на шее от веревки. Длинные седеющие волосы, безжизненно лежавшие на лбу и скулах, напоминали уже не пышные аккуратные пряди, а блеклую солому. Некогда влажные тонкие губы, сейчас сухие, бесцветные, потрескавшиеся, были плотно сжаты, делая его лицо похожим на каменное изваяние.       Мои руки с особой нежностью, с затаенным ужасом коснулись этого неподвижного лица. Морозная мраморная кожа показалась мне ледяной, мне резко стало холодно, несмотря на то что сердце мое бешено колотилось, будто стремясь выскочить и груди.       — Что же ты наделал, Майлз?.. — горечь сдавила мне горло. — Как ты мог, я же люблю тебя! Я…       Слова закончились, и вместо них вырвались громкие всхлипывания.       Лицо Майлза не выражало никаких эмоций — его выразительные глаза были прикрыты, щеки впали. Он не дышал. В повисшей над нами тишине слышалось только мое прерывистое дыхание. На душе опустились тяжелые тучи, они давили и душили меня, вызывая спазмы в горле. Я даже не мог заплакать, настолько было горько. Все тело страшно болело, но это не шло ни в какое сравнение с душевной болью, которая обрушилась на меня при взгляде на любимого. Должно быть половина моей души навсегда опустилась в безымянную тьму гроба. И тот яркий свет, который когда-то горел в моих глазах, померк. Также, как это сделали стальные глаза Майлза.       — Я всегда любил тебя, Майлз, с тех самых секунд, когда твой голос вывел меня и кошмарного оцепенения своим детским «протестую!». Все эти годы прошли, как один — я помнил тебя и ждал. Мне казалось, что еще не все потеряно, мы могли бы стать друг для друга светом, новой надеждой… Мне… мне… — я задыхался. Губы подрагивали, стараясь выговорить хоть что-то, — мне так тяжело без тебя. Мне так жаль, что все так вышло. Господи, до чего же мне тебя не хватает!       Дыра в сердце была так глубока, так огромна, столь необъятна! Слезы сами собой покатились из моих глаз. Закусив губу, чтобы не закричать и не завыть, я наклонился к Майлзу, закрыл глаза и прикоснулся губами к окоченевшему в последнем земном объятии лбу. По телу прошла мгновенная дрожь. Это была не бархатная кожа живого тела, нет, это напоминало скорее воск, отвердевший и обжигающий холодом.       — Ты думал, что спасаешь его, не так ли? — резкий голос, рассек эту гнетущую тишину, словно удар хлыстом, от чего я вздрогнул всем телом и испуганно оглянулся. Передо мной стоял Карма, сверля меня напористым безжалостным взглядом. Мои глаза расширились от ужаса. — Ты всегда умел находить лазейки для того, кто имел глупость полюбить тебя. А я всегда говорил ему «эти ненужные чувства приводят к погибели». Но ты ошибся. Ты не смог спасти ни себя, ни его.       Я отшатнулся от гроба, чувствуя, по-прежнему, непреодолимую муку. — Не смей даже приближаться ко мне или Майлзу, чудовище! Твое место в тюрьме, я доказал твою вину, ты убил отца Майлза и использовал его жизнь в собственных грязных целях!       — Не пытайся себя обмануть, — с мрачным сарказмом отозвался он, ухмыляясь и, сверкая презрительным взглядом, подходя ко мне. — Ты, глупец, забыл одну маленькую деталь: твои идиотские действия привели не к спасению, а к разрушению. Из-за своей никчемной слепой влюбленности ты уничтожил лучшее, ради чего жил я и Майлз.       Он окинул гроб с безмолвным телом некогда своего наследника брезгливым взглядом и презрительно хмыкнул: — Для тебя все оказалось кончено. Пожинай свои плоды.       Я хотел было что-то сказать, но Карма поднял руку, и я осекся. Насмешка в его глазах причинила мне почти физическую боль. Его руки потянулись к моему лицу, цепко ухватились за подбородок, подтянули меня к себе, заставив взглянуть прямо ему в глаза. Я увидел в них ненависть.       — Безмозглый болван. Пустышка, загнавшая себя в ловушку недальновидной любовью. Ничто и никто не мог сломить Майлза годами — смерть отца, психологическое насилие, давление общественности и Ганта… А ты смог. Ну, смотри — он мертв, твой Майлз, лежит в гробу с закрытыми глазами, в промозглой могиле, — он повернул мою голову так, чтоб я видел мертвое лицо Майлза.       Внутри у меня все сжалось, внутренности словно стянуло невидимым жгутом. В груди поселилось жуткое молчание, которое не могло растопить даже бешеную злость, заклокотавшая у горла. Плакал я долго, захлебываясь, хватая открытым ртом воздух, никак не в силах остановиться.       — Ты погубил его. Ты виновен в его смерти.       — Нет… Я-я… Нет! Отпусти меня! — попытка выбраться и его лап оказалась неудачной. Зажмурить глаза и не смотреть на то, что осталось от моего любимого было единственным выходом. Язык никогда не повернулся бы назвать его тело, даже мертвое — трупом. Я уже почти не осознавал, о чем кричу, рыдания просто душили меня. — Я спасал Майлза, моего любимого Майлза! Я не хотел, чтобы он умер!       — Ты убил его своим спасением. Клеймо убийцы останется с тобой до твоего последнего вздоха, придурок… Убийца. Убийца!

***

      Громкие стуки в дверь, перебивающие тишину пустого дома, заставили мои глаза открыться. Сначала я не понял, откуда они и что происходит — в комнате было темно, часы на стене показывали половину шестого, вечер уже начался. Стуки не стихали, а, напротив, становились все громче. Я без желания, справившись с сонливостью, встал с дивана, ощутив сразу же головную боль и легкий озноб. Острая щиплющая боль на бедре вынудила меня зашипеть. Бутылки из-под пива и пепельница, набитая окурками, словно верные слуги, ждали моего внимания на полу, у моих ног. Вздохнув, я, придерживаясь руками за мебель, прошел в коридор и открыл дверь. На пороге стоял Ларри. Вид у него был угрюмый, не предвещавший ничего хорошего.       — Ник! Я столько раз звонил тебе, писал смс, но ты словно сквозь землю провалился! — от таких звонких и повышенных тонов в его голосе у меня тут же заныла голова. — Или ты опять решил подлечить свои старческие мозги алкоголем? Ты обещал вернуться к работе, черт тебя побери! — продолжал он, входя в квартиру и оглядывая меня с ног до головы. — Ник, посмотри, в конце концов, во что ты превращаешься! Ты же совсем не похож на себя самого! Посмотри!       Он, не дожидаясь ответа, бросился ко мне, подталкивая меня к зеркалу у двери, и в следующее мгновение я увидел себя — изможденное лицо, опухшие и красные глаза с темными кругами вокруг, спутанные волосы, недельная щетина, успевшая отрасти достаточно, чтобы через тройку деньков смело превратиться в бороду. Но самое жуткое было в другом — никакого блеска, малейшего огонечка в моем взгляде, который всегда, сколько я себя помню, бросал вызов самым мрачным закоулкам моей души, судьбе и людям, и побеждал их, — его уже не было. Лучезарный синий свет, озарявший когда-то жизнь, погас. Совсем. Не осталось ни одной искорки. Я пуст внутри и снаружи.       — Во всем виноват алкоголь. Он входит в твой рацион, как вода, и ты еще хочешь выглядеть достойно?       — Ничего я уже больше не хочу, Ларри, — тихо сказал я, кашляя и с отвращением глядя на свое отражение. — У меня ничего не осталось.       — Эй, хватит страдать! У тебя есть я, Дик, дом, офис и работа, небо и солнце, а, в конце концов ты сам. Ты еще можешь все. Тем более… Эджи так и не нашли…       — Разве это так уж важно? Он умер, он сделал свой выбор. Что ему было терять? — проведя по волосам и поморщившись от боли, произнес я. За прошедшую неделю я успел позабыть, что такое хороший вечерний душ и тщательное бритье. Все это не имело никакого значения, по сравнению с тем, что я испытывал эти дни.       — Не говори так. Надо жить. Ради нас. Ради себя. Вот, я тебе тут кое-что принес из лекарств от кашля, — Ларри, зайдя в комнату, бросил на стол маленький пузырек с таблетками, презрительно сгребая пивные банки и пустые пачки сигарет подальше. — Ох, Ник… Я тебя не узнаю. Неужели это ты? Неужели ты такой?       — Ларри… — следуя за ним, я прислонился лбом к холодной стене. Кожа Майлза наверняка казалась такой же.       — Тебе надо взять себя в руки, ты уже скоро совсем развалишься. Простуда сама собой не пройдет. Лечись, чувак! Выпей пару таблеток, выпей и улыбайся, ради нас всех, хорошо?       Я отлепил лоб от стены и недоверчиво уставился на него. Что я могу ему пообещать? Разве что пытаться изо всех сил улыбаться каждый раз, когда мое сердце будет разрываться от горя и боли. Однако под его грустным взглядом я вдруг понял, о чем он говорит — он действительно искренне считал, будто может помочь мне. А помочь мне никто не мог. Может, это было смешно, может, даже глупо — но я ни секунды в это всерьез не верил. Майлз Эджворт был для меня недосягаемой целью, идеалом, которого я пятнадцать лет не видел — возможно, потому, так долго и пленительно в него влюблялся.       Мне пришлось выпить все таблетки, которые Ларри принес, прежде чем я почувствовал себя отчасти немного лучше. Скорее всего причиной этого являлся позабытый старый приятель — сушняк. И позабытый вкус обыкновенной воды…       — Ну вот. Осталось перестать выпивать литрами и перестать курить как паровоз.       — Да… Да, спасибо, Ларри. Ты очень добр ко мне, очень. Только… алкоголь — хороший помощник позабыть о душевной боли и печали на какое-то время. Он будто… Стачивает углы. Но боль не проходит. Мне действительно очень больно, — я закрыл лицо рукой, сделал тяжкий вздох и опустился на стул. Мысли текли лениво, и в то же время упорно — Майлз мертв… Майлз умер, я остался один на один со своими чувствами, и неизвестно, сколько еще пройдет времени, пока они окончательно меня сломают.       — П-почему ты вообще так сильно убиваешься? Почему ты не можешь просто забыть его? Да, он наш лучший друг… Но это же не повод терять себя.       — Ох, я не могу… — истерически засмеявшись и качая головой, ответил я, открывая новую пачку сигарет. — Не могу…       — Он не имел права причинять всем окружающим столько боли! Что тебя так мучает? Его смерть — да, конечно, она отвратительна. Понимаю, бывают и похлеще. Некоторые не доживают до сорока. Особенно те, у кого беды с башкой и их доконала депрессия. Ты сделал все что, мог, Ник! Эджворта спасти мог только он, сам себя. И ты прав, он выбрал собственный путь. Один из возможных. Так что успокойся, окей?       — Ты не понимаешь, не способен понять, — отрицательно помотал головой я, дрожащими пальцами зажигая сигарету и глубоко затягиваясь. Смотря в окно, к которому вплотную подступали пожелтевшие тополя, я испустил густой дым, а сквозь него неожиданно мелькнули на миг старые обрывки воспоминаний, прозвучавшие в далеком и беззаботном детстве.

***

      — Любит. Не любит. Любит. Не любит. — Ларри усердно обрывал лепестки ни в чем неповинной ромашки, бросая их на дорогу.       — Чем ты занимаешься? — зевая, спросил я, видя, как он работает в поте лица над цветком. Он поднял голову и поглядел на меня, словно не понимая, что я от него хочу.       — Гадаю. Не отвлекай меня. Увидишь сам! — шикнул он мне, взывая к молчанию. Мне было просто интересно, и я не хотел мешать. Продолжая в задумчивости свое занятие и бубня себе под нос, Ларри сорвал последний лепесток и вдруг замер. — Не любит… Моя Одри меня… Не любит?!       — Это та девочка с дополнительных занятий по рисованию?       — Да! Чертовски красивая! Ну почему она меня не любит?! Дурацкие ромашки! — в отчаянии воскликнул Ларри и отшвырнул стебель в сторону. — Я больше не буду на них гадать!       — Но ты все равно можешь сказать ей, что она тебе нравится, — попытался утешить его я, хотя знал, сколько напрасных надежд и бессмысленных ожиданий мог таить в себе один такой «прогноз».       — Легко тебе говорить! Тебе ведь никто из девочек не нравится в нашем классе!       — Ну… — замялся я. Насчет этого трудно было поспорить. — А что это за гадание?       — Чувак, ты что, никогда не слышал? Отрываешь по лепестку ромашки, говоря «любит, не любит». Последний лепесток предсказывает судьбу твоей любви.       — О… Я понял. Хм…       Идея Батца показалась мне на удивление привлекательной. Лепестки могли помочь разгадать самую жгучую тайну сердца. А что если он…       — Хочу попробовать! — внезапно выпалил я и метнулся к ближайшему цветку.       — Эй, стой! Тебе же не на ком гадать! Или я чего-то не знаю? — обиженно взвыл Ларри, как только мои руки сорвали небольшую ромашку.       — На ком?.. — алый румянец окрасил мои щеки, прежде чем я успел проглотить вставший в горле комок, — ни на ком, конечно… это неважно, но… можно попробовать.       — Я в любом случае узнаю кто она такая, Ник. Старина Ларри в этом разбирается получше, чем все эти взрослые. Ладно. Валяй, оно все равно не работает. Ничто не помешает мне быть вместе с моей Одри!       Закатив глаза его детскому рвению, я с волнением принялся обрывать белоснежные лепестки по одному, повторяя вслух за каждым: «Любит, не любит». И каждый раз с замиранием сердца ждал ответа. Может быть, в следующем лепестке я услышу «люблю»? Он же… мог любить меня?       Едва лишь на яркой желтой сердцевине остался последний белый лепесточек, мои мысли остановились, а ожидания развеялись в прах. Лепесток бессильно опал на землю, оставив после себя пустоту.       — Вот! Я же говорил тебе — не работает! — Ларри отнял у меня стебель и отбросил его в кусты. Я безропотно позволил ему это сделать, разочарованный неудачей — Майлз меня не любит… Вид оборванных лепестков вызывал в душе грусть и тоску. Похоже, так никогда и не суждено будет узнать, та ли это тайна, которую я так жажду разгадать.       — Прошу прощения за опоздание, я попросил учителя объяснить последнюю задачу по математике! — раздался запыхавшийся голос позади нас. Обернувшись, мы увидели Майлза, торопливо спешащего к нам со школьным ранцем в руках. Его серебристые волосы слегка растрепались от быстрого бега, отчего он казался уже не таким надменным и чопорным, каким запомнился всей школе. Он остановился перед нами, перевел дух, бросил на меня взгляд и его лицо потемнело. Я вздрогнул. Он застал меня врасплох. — Что… случилось, Феникс?       — Это он расстроился из-за того, что гадание не сработало, — пояснил Ларри. Выглядел он, надо признать, куда спокойнее меня. Майлз только молча уставился на него, словно ожидал объяснений. — Ты представляешь, он скрывает, кто его первая любовь!       Бровь Майлза удивленно поднялась, глаза сощурились. Он бросил на меня короткий обеспокоенный взгляд, и от этого мое сердце забилось с удвоенной силой. В последнее время мне стало казаться, будто его глаза излучают рентгеновские лучи, проникающие в самую душу, заставляющие меня трепетать.       — Кмф… Сдается мне, я видел, пока бежал к вам, как Одри каталась на качелях с каким-то мальчи…       — Что?! Моя Одри?! — испугался Ларри, вытаращившись на Майлза. Ярость мгновенно перекосила его лицо. — Нет! Я не дам этому поганому предсказанию сбыться! Она будет только моей! Никто не посмеет отнять ее у меня! Ник, я сейчас!       Он, похоже, всерьез решил защищать свою избранницу даже ценой жизни, если понадобится. В следующую секунду его след простыл — он исчез за деревьями, направляясь на площадку.       Я остался с Майлзом один на один. Печально вздохнув, я сел на мягкую траву, поджав ноги к груди, уставившись на ромашковые лепестки, покачивающиеся под теплым ветерком. Мне было так одиноко.       — Феникс, не сиди на траве. Запачкаешь шорты, — в его голосе явственно сквозила и строгость и тревожность. А еще он звучал так тихо. Я никак не отреагировал на его слова. Мое сознание по-прежнему было приковано к лепесткам ромашки. Поэтому я не сразу заметил, как Майлз сел рядом со мной, положил руку на мое плечо и чуть сжал его. Его прикосновения всегда ощущались как удар током, после которого приливает приятное ощущение. — Феникс… Что за гадание?       Я перевел глаза на него, встретившись с его взглядом. Как бы не пытался Майлз замаскировать свое беспокойство, светло-серые глаза выдавали его с головой. Серые, похожие на утренний туман над озером, обрамленные светлыми ресницами, они отливали нежностью, но их странный завораживающий блеск притягивал к себе и в то же время лишал воли к сопротивлению. Глядя в них я всегда забывал обо всем на свете, чувствуя, какой манящей бывает глубина этого взгляда.       — Лепестки ромашки напророчили, что ты меня не любишь, — прямо ответил я. Мне захотелось вдруг рассказать ему о многом, поделиться всем, рассказать так же доверчиво, без утайки, о чем давно думалось, глядя на безоблачное небо. — А вдруг это правда? Может… Мы больше не будем друзьями. Может мы больше не увидимся…       — Глупости какие… — переварив мое заявление, проговорил Майлз, застенчиво посмеиваясь. Еле розоватый цвет окрасил его бледные щеки, а улыбка тронула его губы. У меня внутри что-то дрогнуло. Раем казался мир из-за его улыбки. — Феникс, это обычная ромашка — в ее лепестках не заключены пророчества. Тебе не о чем бояться.       — Да, конечно, ты прав… — машинально согласился я. Серые пряди волос, спадающие на глаза, светились в лучах солнца, отражая причудливые блики. Их колышил ветер. Отчего-то на меня повеяло таким покоем, таким умиротворением.       — А что бы ты хотел услышать в ответ? — словно прочитав мои мысли, спросил Майлз. Он смущенно опустил глаза.       Поддавшись порыву, я наклонился к нему, осторожно, будто опасаясь, чтобы он не отшатнулся, пригладил его гладкие волосы за ухо. В этом мимолетном прикосновении не было ничего предосудительного — нет, оно было таким ласковым, почти интимным. — Я мечтаю об одном — чтобы ты никогда не грустил и улыбался, такой же доброй и светлой улыбкой, как звезды, мерцающие в небе, которую я вижу сейчас. Этого… мне достаточно, — последние слова я выдохнул ему прямо в волосы. Почему они так вкусно пахли?       Он не отстранился, поднял взгляд, сдается мне, весь подался вперед, отвечая мне тем же. — Но, к сожалению, мне — нет. Мне тяжело видеть в этих синих, искрящихся глазах печаль. И я чувствую себя виноватым…       В его словах не было и тени насмешки или иронии. Он говорил искренне.       — Майлз, ты не…       Я не договорил, с губ слетел только тихий вздох — он, закрыв глаза, медленно склонился к моему лицу, и его тонкие очерченные губы легко прикоснулись к моей щеке. Его губы, как всегда, были теплыми, чуть влажными и удивительно мягкими. Жар опалил мое лицо. Дыхание сбилось. Все мои сомнения, страх и отчаяние — все это сразу померкло и исчезло. Остался только он.       Майлз отпрянул, осматривая меня с ног до головы, словно сам убеждаясь, что все случившееся было не просто сновидением, а самой настоящей реальностью. А это была самая, что ни на есть реальность.       Меня это, однако, слишком забавило. Не сдерживая смех, звенящий от восторга, я повалил его на траву, прямо на рассыпанные лепестки ромашки.       — Ты слишком переусердствуешь, правда? Теперь я проведу весь вечер за альбомом, рисуя тебя.       — Лучше… Лучше подготовься к контрольной по математике, Феникс…       — Но ведь ты мне поможешь, так? — Майлз игриво закатил глаза, заставляя меня самодовольно хихикать.       — Ты достаточно ненормален и невыносим, чтобы присутствовать в моей голове каждую минуту.       — Приходи ко мне вечером слушать старые кассеты: «Offspring», «Soundgarden», «Pearl Jam»…       — В том случае, если отец разрешит…       Будто мистер Эджворт когда-то запрещал Майлзу проводить со мной время, наоборот поощряя любую нашу совместную инициативу. Фантазер.       Я, усмехаясь, придавил его к земле, крепко прижав его руки к траве и склоняясь над его очаровательным лицом. Мы застыли, глядя друг на друга, в конце концов, с треском он сдался: — Я приду, Феникс… Приду, при том условии, что ты отпустишь меня прямо сейчас и мы подготовимся к контрольной по математике.       — А после послушаем музыку? — подхватил я с энтузиазмом. Губы Майлза растянулись в прелестной улыбке, черты лица разгладились, а пальцы мягко коснулись моей шеи, отчего я почувствовал, как по моей спине побежали мурашки.       — Ты такой ребенок…

***

      — Я такой ребенок…       Никотин, мелькнувшие воспоминания, сигарета, картина за окном — он был совершенно необходим для моей жизни, единственное светлое пятно в сером мире. Майлз. Человек, рядом с которым, как мне казалось, всегда было хорошо. Герой моего детства и юности, которого я потерял навсегда.       — Ник, к тебе гости.       Ларри вернулся так же внезапно, как и исчез и не один… Детектив Гамшу появился следом. Напряженность поселившаяся на чертах его лица не оставляла сомнений в том, что он приехал сюда неспроста. Мрачная тень абсолюта легла на их лица, и я почему-то подавился дымом, когда отголоски собственных ужасающих мыслей пробежались по мозгу.       — Что? Что с ним? — найдя силы встать, я задал вопрос, скорее, в пространство, чем у кого-то конкретного. Мне было все равно, мне хотелось покончить с этим.       — Ник… — испуганно протянул Гамшу, когда я схватил его за предплечье. — Спокойнее.       — Ты не обязан ничего ему говорить, — сквозь зубы прошипел Ларри, встревая между нами. — Он и так сходит с ума.       — И я сойду еще больше, если вы мне не скажете! Что с ним?! Он мертв?! — мои глаза, метая молнии, были прикованы к лицу Дика. Тот съежился под моим взглядом, нервно почесывая затылок.       — Мы… Нет, мы не нашли его. Все еще не нашли… — запинаясь, неуверенно начал он. Я шумно втянул воздух в легкие. Спрятанное внутри гнилое чувство поражения, на время отпустило меня. — Однако некоторые результаты все же есть. И они плохие, Ник. Лучше присядь.       — Говори, ради Бога! — чуть не взмолился я.       Гамшу попытался подвинуть мне стул, а Ларри потянул меня за руки, заставляя сесть и удерживая на месте, пока я не успокоился, перестав дергаться и упираться. Силы покинули меня, тяжесть собственного тела размяла меня как карточный домик.       — Пожалуйста, скажи… — жалобно прошептал я, склонив голову. Гамшу опустился на стул напротив.       — Сегодня мне выпала честь поговорить с главой администрации Калифорнии. Он любезно дал понять, что… Интерпол и правительство Америки совместными усилиями решили приостановить расследование этого инцидента.       Обескураженный, я поднял на него изумленные глаза. Это казалось настолько фантастически неправдоподобным.       — П-почему? — единственное, о чем я мог спросить заикаясь. Губы мои задрожали.       — Следствие не получило никаких результатов за эту неделю. Там считают… расследование может привести к гораздо большим неприятностям. Репутация мистера Эджворта окончательно погублена. Поэтому они решили сделать вид, будто ничего не случилось. Пропал без вести.       Сердце, совсем стянутое узлом, будто вырвали из груди, оставив огромную зияющую рану. Меня охватила ярость, настолько сильная, сколько не было уже давно. Крик, вырвавшийся и моих легких, наверно, переполошил всех в комнате. — Нет! Нет! Они не могут так поступить! Они должны найти Эджворта! Он может быть жив! Я хочу видеть его! Даже если он мертв!       Ларри и Дик, полностью ошеломленные, смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Воцарилась тишина. Они хотели, пытались меня успокоить, обнимая и поглаживая по плечам, но ничего у них не выходило. Нервы мои были на пределе. И меня буквально хлестала бессильная злоба, которая сжигала меня изнутри и готовилась вылиться на окружающих. Лишь сфокусированное внимание на зажженной сигарете в дрожащей руке давало мне силы сдерживаться.       В душе медленно затухал тлеющий огонь злости, превращаясь в холодный пепел, почти невидимый, но продолжающий шипеть и потрескивать, как догорающий уголь. Слезы текли по моему лицу, и я чувствовал, насколько я жалок. Жалок без него. Ничтожество, пустое место, использованное Майлзом в качестве игрушки. Внезапно я захохотал. Смех был отрывистым, клокочущим, он никак не мог остановиться, давя на грудь и горло.       Игрушка…

***

      Первый снегопад в Лос-Анджелесе окутал город густым белым покрывалом, в воздухе весело закружились тысячи мерцающих хлопьев, которые оседали на деревьях, дорогах, домах, на волосах и одежде спешащих по своим делам людей. Мой первый снегопад, ставший для меня ничем. Ни поводом для радости, ни поводом разделить торжество приближающегося Рождества, ни даже легкой простудой после короткой декабрьской стужи.       Двери моего офиса были распахнуты настежь, и я бездумно проводил консультации, досудебные соглашения и претензии, зачастую бесплатные, для повышения скромного опыта и профессионализма. На оплату аренды рабочего места и квартиры уходили последние средства, а я этого не замечал, даже не задумывался. Есть продукты в холодильнике — хорошо, нету — тоже не беда. Жизнь продолжается.       Редкие улыбки людей, которым удавалось помочь, прочно въедались в мою память, становясь неким маяком надежды. Пожалуй, я даже поверил бы, что могу оказаться полезным для этого мира. Возможно, из меня вышел бы отличный адвокат. Или художник — изредка желание взять в руки кисть пересиливало усталость и сковывающую все тело слабость, словно на плечи постепенно опускалась неподъемная бетонная плита. В основном это были детские каракули — дерево, солнышко, небо… Покой.       Но холодными вечерами я запирался в своей маленькой комнате, открывал бутылку водки, залпом выпивал полный стакан и, закрыв глаза, подолгу сидел на полу, утопая в черной тишине и думая о смысле жизни и смерти. Иногда в этой тишине рождались счастливые видения — я, Майлз, поле, луна, лето, смех, блеск его глаз. Только вскоре они исчезали, уступая место горькой реальности. И тогда в моей голове словно щелкал выключатель, а на душе разливалась пронизывающая злость — на себя, сделавшего все возможное, на Майлза, которого я потерял с годами.       Нет, это был не тот Майлз, каким я знал его раньше. Милый мальчик, упорно стремящийся к цели, смелый и искренний, добрый и отзывчивый, веселый и остроумный, с которым мне было легко и приятно проводить время. Майлз бесследно исчез еще много лет назад, сменившись другим, гораздо более жестоким и холодным типом, расчетливым, готовящим очередную пакость для ни в чем неповинных людей. Слишком много он наделал ошибок, слишком много жизней разрушил. Мою, в том числе. Свою тоже.       Слабак.       Трус.       Эгоист.       Майлз Эджворт, настоящий Майлз Эджворт, никогда бы не сдался, найдя в себе силы противостоять неизбежному. Он умер из-за поражений, от оскорбленного достоинства, из-за унижения и непринятия. Его нельзя было спасти, как бы я ни пытался. Я чувствовал себя таким использованным…       Ларри и Дик, озабоченные моим состоянием, часто забегали проведать, расспрашивали, делились своими заботами, давали глупые советы, надеясь, видимо, прогнать черные мысли и вернуть меня к жизни. С Гамшу мы близко подружились — он безропотно разделял мои страдания. Он со рвением служил Майлзу многие годы и делился со мной последними крохами информации. Но я не узнал ничего нового. Это был не Майлз, жалкая пародия на него. Человеческие высокомерие и инфантильность, так что я перестал искать в этом утешение.       Ларри сочувствовал мне, находился рядом, не давая мне окончательно замкнуться в самом себе. Иногда мы вместе рассматривали его альбомы с рисунками, в основном красивыми — Ларри вкладывал в них весь свой талант и воображение; иногда, когда у меня было хорошее настроение, он просил меня сыграть ему на гитаре, как в старые студенческие времена, и мы принимались петь старые песни — дурачились до упаду, напевая известные мелодии. Я восхищался недюжинной творческой находчивостью.       Он выводил меня на улицы, запорошенные снегом, под свет фонарей, к витринам магазинов. И… Это было хорошо. Я вдыхал морозный воздух, вместо никотина, и мне на душу ложилась прежняя легкость. Ничто уже не казалось таким безысходным, неизбежным. Жизнь временами казалась светлой и прекрасной. Привкус этилового спирта стал навевать рвоту.       Время шло. Моими трудами и стараниями меня окружали любовь, покой и смысл. В конце концов, я сам в какой-то мере стал организующим началом этого волшебного мира — в моих руках находилась моя судьба. Давно забытая эйфория возвращалась ко мне с каждым днем. Даже стены моего старого бюро будто сами собой источали тепло. Недавняя депрессия казалась теперь глупым и суетливым пережитком молодости.       Кто такой этот Майлз Эджворт? Стоил ли он того, чтобы из-за него страдать? Я знал одно — никому не позволю забрать самого себя у себя. Вот чего я поклялся себе никогда не забывать.       И все же… Мне снились сны, преследовавшие меня ночами, полные отчаянной надежды. Я любил его, и ничего не мог с этим поделать. Каждый раз, просыпаясь утром, чувствуя горький вкус во рту, мокрый от слез, во власти неутолимой тоски, мечтая только об одном — услышать издевательский смех, увидеть насмешливый блеск в его глазах, ощутить, наконец, прикосновение его холодных пальцев к своим в крепком рукопожатии. Наваждение иногда становилось настолько сильным, что я просыпался в холодном поту, думая — а вдруг это не сон? И потом несколько часов, глядел в потолок, смотря на лезущие в окно солнечные лучи.       Если бы только можно было взять все мои чувства и сжечь их дотла. Как хорошо было бы тогда… Что толку мечтать о несбыточном.       Весна подступала стремительно; вместе с моими печалями таяли оставшиеся позади снега, жаль, что любовь нет. Жизнь действительно приносила свои приятные моменты: я преданно работал, поддаваясь искушению помогать нуждающимся людям, встречать их благодарности и признательности, приносить радость. Каждую пятницу я с друзьями собирался в баре, где мы подолгу засиживались до глубокой ночи за пивом. Потихоньку я дышал более полной грудью, не страдая от спазмов одиночества внутри моей души. Хотя и не позволял никому напоминать что-то о нем. Я не хотел возвращать прошлое.       Вскоре перемены коснулись моей размеренной жизни самым непосредственным образом — Майю снова обвиняли в убийстве, снова на горизонте появился неуемный прокурор, изо всех сил хотевший меня унизить и раздавить, снова стены суда стали для меня местом постоянной опасности. На этот раз от удара кнутом.       Франциска фон Карма — она делала все возможное, дабы не прервать послужной список побед, но безуспешно. Я не собирался сдаваться. Я не такой трус, как он. Меня не сломать.       Да и знакомство с Перл и времяпровождение с Майей пошли мне на пользу. Будто все было нормально, как раньше, будто никогда страшного и не происходило… А он так и остался для меня далекой звездой в ночном бархате ночи.       Впрочем, не навсегда…

***

      — Давно не виделись… Райт.       Этот голос, вероятно, пронзил меня насквозь, потому что я сразу же вспомнил все и мгновенно понял кому он принадлежит — именно этот мелодичный баритон звучал в моих снах и был мне так хорошо знаком. Я вздрогнул всем телом; сердце мое застучало как сумасшедшее. Невозможно…       Повернув голову, чтобы посмотреть на лицо того человека, заставившего меня испытать столько боли и страданий за последние несколько лет моей жизни, я медленно, затаившись, поднимал глаза вверх: по лаковым черным туфлям с острыми носами, по идеально выглаженным без единой морщинки бордовым брюкам, внушительному ремню с серебряной пряжкой, черному жилету, белому, туго накрахмаленному жабо, по ничему не выражавшему своих чувств лицу со строгими чертами.       Меня бросило сначала то ли от страха в жар, то ли наоборот от того, что он здесь. Он был совсем рядом, живой, и смотрел на меня вскинув голову, словно я был каким-то насекомым.       — Ты?! — удивленный голос Франциски заставил его обернуться к ней. — Что ты?.. Да как ты смеешь стоять здесь, без тени стыда на лице?!       Гнев исказил ее аристократическое лицо до неузнаваемости, и я подумал, что она сейчас бросится на него с кулаками. Но он не двинулся даже тогда, когда Франциска шагнула к нему навстречу, крепко сжимая кнут двумя руками.       — Ты запятнал род фон Карм, втоптал наше наследие в грязь, все то, чему тебя научил папа, а затем сбежал, поджав хвост, как последняя дворняга, оставив меня совершенно одну! И после этого еще осмеливаешься появляться перед моими глазами?!       — Как видишь, — ответил тот холодно. — Я здесь. Но не для того, чтобы оправдываться или извиняться. Ты запуталась и мне, как никому другому, хочется помочь тебе выбраться и трясины лживых предубеждений.       — Помочь?! Ты — мне?! — она истерически засмеялась высоким смехом, таким же неестественным. — Ты предатель! Мне не нужна твоя помощь, помоги лучше себе! В моих жилах течет благородная кровь рода фон Карм, и я не позволю тебе осквернять его! Безупречность и честь — вот что должно было быть твоей целью!       — Вот оно «благородная кровь», благодарю за напоминание о том единственном верном пути, выбранном твоим отцом. Тогда, ответь мне, Франциска: как идут дела? Насколько я осведомлен, в этой стране ты не такая уж и идеальная. — Уголок его рта дернулся в подобии усмешки. — Кажется, одна ты не справляешься… Вот почему я вернулся.       Ее губы сжались в тонкую линию, выдавая крайнюю степень внутреннего напряжения; глаза метали искры ненависти ко всему живому. — Я… я не собираюсь сдаваться! Я выиграю! Не сомневайся, я сделаю это и ты узнаешь, что значит «абсолютная победа»!       Она подняла кнут и замахнулась, чтобы ударить его, но в последнюю секунду передумала, и кнут со свистом рассек воздух, стукнувшись об пол. Издав тихий всхлип, Франциска, опустив голову, остановилась, словно не зная что делать дальше, а после, видимо что-то решив, бросилась к двери и исчезла за ней. Я лишь услышал глухой стук ее каблуков.       Он не обратил на это никакого внимания, а только покачал головой: — Так и не научилась держать себя в руках.       Меня уже не удивлял его тон, но я никак не мог взять в толк, что происходит. Он стоял посреди полицейского участка и усмехался — как будто все это было совершенно естественно?! Я даже думал, не сошел ли я с ума. Возможно, данная сцена плод сознания, порожденного стрессом или голодом? А может быть, он действительно существует? В любом случае я был потрясен.       — Райт… — заговорил он, близко подходя ко мне, протягивая руку, чтобы коснуться меня. Но я отшатнулся, как от удара тока. — Ты боишься меня?       — Я-я думал, что ты, Майлз Эджворт, покончил с собой, — заикаясь сказал я хриплым голосом, не отводя взгляда от стальных глаз. И почему в них не было ни следа раскаяния или сочувствия? — Я… Я больше не хотел тебя знать! Я даже!.. — я замолчал, чувствуя, что сейчас расплачусь, но показать ему свою слабость было выше моих сил.       — Нет, Райт. Я жив и здоров… Ты, как всегда, слишком драматизиру…       — Ты… Ты жив и здоров?! — не выдержал я, сжимая руки в кулаки, силясь унять дрожь. Боль, раскаленная до черноты, была невыносима. Все, чем я жил до этого мгновения — только что казавшееся таким реальным — оказалось миражом. Я видел перед собой человека, причинившего мне такой огромный удар, и не мог поверить в это даже на секунду… Но он был жив! Живее всех живых!       — Более того, полагаю… Если тебе потребуется моя помощь, я к твоим услугам. За это дело отвечает Франциска, так что я могу быть щедрее в плане информации. Что бы ни произошло, Манфред фон Карма остается моим наставником и моя идеальная серия побед — доказательство того, что я фон Карма.       У меня перехватило горло: это признание добило окончательно мои умственные способности. Что он за чушь несет? Он на полном серьезе считает, что мне необходимы эти слова сейчас?!       — Райт? Ты слышишь меня?       — Год назад… Ты снова бросил меня, после всех этих лет забвения. Ты оставил меня бороться самому без всякой помощи. Ты оставил предсмертную записку, которую довелось найти именно мне! Ты инсценировал свою смерть!       — Боюсь, Райт, в мои планы никогда всерьез ничего подобного не входило.       Очередная ложь. Какой он лицемер!       — Ты оставил записку, гласящую о выборе смерти! Ты заставил меня пройти через всю эту чертову боль! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал?! Я чуть не сошел с ума!       — Ты и сейчас очень близок к этому. Успокойся.       Ни один мускул у него на лице не дрогнул. Он продолжал смотреть мне в глаза с таким спокойствием, словно говорил о погоде — и это было хуже всего. Я понял, что не смогу сдержаться. Гнев, обида, злость — все это хлынуло через край.       — Винишь меня в своих бедах? Ты сам выдумал мою смерть и поверил в нее.       Каждая секунда, проведенная в его обществе делалась для меня адом. Лавина изломанных эмоций обрушилась на меня, как цунами. Я не знал, как остановить ее. Совершенно не знал.       — Ты… ты… — я задыхался от ненависти.       — Твоему интеллекту не дано вдумчиво видеть слово «прокурор» на записке, я должен был предвидеть такой исход событий, да…       — Заткнись! — я схватил его за лацканы, притягивая к себе. И все равно его лицо, словно каменная статуя, оставалось бесстрастным. Меня бесило в нем все — и его спокойствие, которое могло быть только притворством, и равнодушное лицо, которое не могло быть ничем иным, кроме как маской. В нем все было фальшивым. Ничего настоящего, ничего человеческого. — Лучше бы ты оставался мертвым, Эджворт!       Я срываюсь. Почему… зачем он вернулся?!       Только из-за него, чтобы встретиться с ним, я изменил всю свою жизнь вверх дном, поступил на юридический, когда мне было интересно художественное. Ради чего? Ради чего, черт возьми?!       Кровь кипит в венах, давление в висках зашкаливает, в ушах звенит — будто что-то сковывающее и тяжелое, словно невидимый обруч на шее. Оно не должно чувствоваться в моем теле, оно должно куда-то уйти, но оно никуда не девается. Я чувствую его в себе всем существом.       — Что ты себе позволяешь? К чему вся эта детская истерика, Райт? Вини только свою богатую фантазию во всем происходя…       Последнему слову не суждено сорваться с его губ, да и я уже не слушал его. Я не хотел его слушать. Я хотел одного — чтобы он исчез, растворился в воздухе, навсегда. Замолчал. Внутри меня все горело, я чувствовал себя загнанным в угол зверем. Я уже не контролировал себя. В голове мелькали образы, которые я никогда раньше даже в мыслях себе представить был просто неспособен — и все они были про ублюдка с холодным лицом…       В конце концов, я не заметил, как отпустил ткань рубинового пиджака. Я даже не заметил, как сделал это. Я даже не понял, что произошло.       Моя рука дрожала словно осенний лист на ветру, на костяшках пальцев остались свежие темно-алые следы. Тяжело дыша, я медленно поднял взгляд на Майлза, который смотрел на меня со смесью удушающей ненависти и удивления. Он отчаянно пытался сохранить какую-то видимость достоинства — но кровь уже обильно текла по его лицу, капая на белое жабо.       — Приятель, ты что творишь?! — внезапно вмешался в происходящее появившийся детектив, отталкивая меня от Эджворта. Гамшу сам вцепился в лацканы моего пиджака, но я не обратил на это никакого внимания, не оказывая и малейшего сопротивления. Я смотрел только в глаза Эджворта через слабую дымку. Они подобно расплавленному железу полыхали огнем, словно он был в состоянии испепелить меня одним своим взглядом. Оскал настоящего дьявола. Мы будто две собаки, готовые вот-вот вцепиться в глотки друга. — Парень, ты совсем забылся, видимо! Я тебе сейчас как покажу, что значит… Эм… Оскорбления в отношении мистера Эджворта!..       Я не верил собственным глазам. Кровь стекала по губам и подбородку Эджворта. Мои костяшки пальцев побаливали. И все из-за того, что я ударил Эджворта?!       Однако! У него текла кровь, а значит он живой. Он истекал кровью из-за меня.       — Хватит! — резко рявкнул Майлз, закрывая нижнюю часть лица рукой. Кровь на его жабо слишком выделялась, казалась густой, похожей на темно-вишневое варенье. — Оставьте его, детектив! У нас есть дела поважнее.       Гамшу через силу ослабил свою хватку и отступил, глядя на меня с непониманием и испугом, а после обернулся к нему, ужасаясь виду.       — Вы в порядке?! Сэр, у вас так много крови! Давайте обратимся в травмпункт…       — Нет. Это не опасно для жизни, — ответил он с тем же суровостью и уверенностью в голосе, слегка отдышавшись. Во взгляде его присутствовала безжалостная решимость, и это заставило меня отступить на шаг. Каждая клеточка моего тела, казалось бы еще минуту назад горевшая от гнева к этому человеку — теперь дрожала мелкой дрожью. Красный атласный носовой платок, который он достал из кармана и поднес к лицу, моментально потемнел, а пальцы еле заметно вздрогнули. Чопорный Майлз Эджворт, кто бы сомневался, таскает с собой доисторическую красную тряпку. Серые глаза всем видом показывали отвращение ко мне, чувствовалось напряжение мышц из-за маленькой складочки меж бровей. Но я также не хуже него сверлил взглядом его физиономию, сжав крепко челюсть. — Я-я в порядке, не беспокойтесь…       Пыткой находится под таким испытующим вором. И он не выдержал — проиграл, сломался, да что угодно. Жалкий трус.       — Нам стоит приступить к расследованию, детектив. К тому же… В моей машине присутствует аптечка.       — Но, мистер Эджворт, ваш нос!..       Бросив в мою сторону последний презрительный взгляд, сверкая глазами, он, расправив плечи, зашагал к выходу. За ним, виновато потирая затылок, хвостиком двинулся детектив.       Я отчужденно смотрел им вслед, потирая ноющую руку, пока они не скрылись из виду.       Я почувствовал, как в груди что-то оборвалось. Все кончено и теперь уже ничего нельзя изменить… Я не сдержался и ударил Майлза Эджворта.       Я ударил Майлза Эджворта!       Браво, Феникс… Ударил того, кого больше всего любишь…       Но жалел ли я об этом поступке? Ни капли. Он — первоклассный придурок.

***

      За окном уже давно стемнело, а я все сидел в темноте, приглушенной светом от лампы, за бумагами, бездумно глядя в строчки. На часах было около одиннадцати вечера — время приближалось к полуночи, пора бы спать… Но мне совсем не хотелось идти к себе домой и оставаться одному среди темноты с этими мыслями. Ведь от них никуда просто так уйти нельзя. Они тебя настигнут рано или поздно где-нибудь на улице, дома, в офисе, в суде. Все эти годы они лежали внутри меня мертвым грузом и продолжают гнить до сих пор. Я сыт этим по горло.       Часть меня все еще борется против любой мысли о помощи Эджворта. Он говорил правду, тошнотворную, горькую правду, Мэтт Энгард — убийца. Все было именно так. И он помогал… Он помогал мне в суде, не пытался скрыть информацию или подкупать свидетелей своими ложными предубеждениями, даже защититься не пытался; ему нечего скрывать. Это было так странно… Будто мы единый слаженный механизм по созданию и поддержанию истины. И он, и я — мы работали с одной целью. Неужели в Эджворте может быть нечто доброе?       Он помогал спасти Майю, он взвалил на свои плечи организацию по ее поиску и поиску убийцы. Я знаю, что он помогал — и не только в этом… Но отказывался верить в такие милостивые поступки с его стороны.       Друг?       Враг?       Союзник?       Кто он мне? И почему я должен доверять ему?       Небольшая гематома на его носу оставалась решающим доказательством, что это был Эджворт, которого я всем сердцем ненавидел. Но я не мог ненавидеть его за то, что он помог мне. Возникшее противоречие ломало мою логику. Я благодарен за его участие и вклад в спасении Майи, для меня оно правда имело огромное значение. И все же… Черт.       Мне следовало дозаполнить оставшиеся бумажки или хотя бы притвориться, что я их заполняю. Но все мои мысли были о том же — об Эджворте.       Однако безропотный стук в дверь офиса раздался внезапно как выстрел. Быстро оправившись после секундного замешательства я встал из кресла, с негодованием смотря на часы и пытаясь понять, кто мог бы меня потревожить в такое время. Только бы не он… Только бы не он.       Стук повторился.       Ладонь с нерешительностью опустилась на дверную ручку, я потянул ее вниз, и дверь медленно приоткрылась. На пороге стоял, разумеется, Эджворт, одетый в темное пальто, в котором он выглядел очень солидно. Его опущенные глаза смотрели в пол, будто ему было неловко стоять передо мной и нарушать мои мысли. Я совершенно растерялся, не зная, удивлен ли я, ненавижу его или нет. Мне казалось, что я не могу даже смотреть на него без тошноты и отвращения…       — Эджворт, — сказал я, стараясь придать своему голосу как можно больше безразличия и отчужденности.       — Райт.       — Что ты здесь… — я не договорил, потому что он поднял взгляд и посмотрел на меня. Выразительный прищур светло-серых глаз вызвал мурашки у моей спины.       — Гм… Мы… можем поговорить? Надеюсь, я тебя не отвлекаю от дел.       Его взгляд скользко прошелся за мое плечо, осматривая приемную, напоминая, что мы стоим в дверях.       Я нарочито прокашлялся, чтобы скрыть свое замешательство, и сделал приглашающий жест. — Хочешь зайти?       Ответом послужил робкий кивок. Эджворт вошел в офис — я закрыл за ним дверь, опираясь на нее спиной. Беспорядок, царивший в кабинете, остался незамеченным, по крайней мере, он не показал виду. Безэмоциональная глыба льда. И как же мне с ним разговаривать? Он не должен видеть, что у меня на душе. Я не слабак, как он. Только, по всей видимости, Майлз не спешил любезничать, затаившись во внутреннем диалоге с самим собой. Мне приходилось постоянно иметь дело со своими клиентами, а это совсем не тот случай, когда можно просто взять и начать говорить. И потом, если я сейчас скажу хоть слово — что-то изменится?       — Я приношу извинения за то, что беспокою тебя в такой час без предупреждения… — тихо начал он, не глядя на меня. В его голосе послышалась неуверенность, словно ему самому трудно поверить тому немногому хаосу мыслей или чувств, которые бушевали внутри него. У меня создалось впечатление, что его душа — как и все остальное вокруг него сейчас не более чем декорация к чему-то большему.       — Эджворт, у меня нет настроения для светской беседы. Говори, зачем ты здесь, — Майлз явно не ожидал такого резкого перехода, не привык к подобному моему тону.       — Я хотел… я надеялся, что ты будешь не против поговорить, — он достал из кармана пальто кожаный портсигар.       С каких пор он обзавелся вредной привычкой?       — Здесь не курят, — предупредил я, когда он поднес сигарету к губам.       Эджворт горько усмехнулся на мое замечание, осматривая весь офис, давая понять, что в нем и так твориться полное безобразие, сигарета не превратит его в большую помойку. Я не ответил на его усмешку, не стал его подначивать, на сердце лежали тревожность и тяжесть. А вот чего я не ожидал от него — так это протянутой сигареты дрожащей рукой и взволнованного взгляда. Я уже давно не видел его таким — он словно утратил контроль над своей волей, которая до этого управляла всеми действиями.       Принятая сигарета стала последней каплей — я, зажав ее зубами, обошел Эджворта, открывая окно настежь и высунул наружу голову, чтобы сделать большой выдох. Майлз с некоторым изумлением проследил за моими движениями, однако решил присоединиться рядом, и я понял, что ему также не хватает воздуха — он тяжело задышал в такт.       — Если ты ждешь от меня извинений, то напрасно, — вид ночной улицы, украшенной частыми фонарями, как ни странно, немного отрезвил меня.       — Я понимаю, — в его словах не было никакой обиды или горечи, напротив их тон был каким-то умиротворенным. — Твой гнев, честно говоря, не так уж безоснователен.       — Да ладно? — нервный смешок сорвался с моих губ, заставив пепельные глаза замереть передо мной испуганной овечкой. Его приоткрытые в растерянности губы неправдоподобно красивы. Почему я снова робею перед этим человеком после того кошмарного дня?! — Спасибо тебе за помощь… Без тебя, Майя… Я…       — Не стоит благодарности! Я лишь… Выполнял свою работу. Рад, что с мисс Фей, кажется, все в порядке… А с тобой, Райт?       Он прикурил сигарету и поднес к моему лицу зажигалку, чтобы я смог затянуться. Я не стал возражать — его лицо было так близко, что мне захотелось вдохнуть никотин и отвлечься от запаха его дорогого мятного парфюма, вскружившего любому человеку голову.       Ах… Сигареты имели такой же запах, кто бы мог подумать…       — С каких пор ты стал таким заботливым?       — Что значит «таким»? Ты хочешь сказать: раньше между нами ничего подобного никогда вообразить…       — Раньше ты был настоящим Майлзом Эджвортом, а не дрожащей тварью, сбегающей при первой возможности ко всем чертям собачьим, оставляя записку о самоубийстве.       Моя прямота его смутила — видимо моя речь была слишком эмоциональной… Как он искусно играл на струнах моей души.       — Люди меняются. Со временем, сталкиваясь с различными терниями судьбы, они перестают быть теми людьми прежних дней.       — Не всегда. Я знаю каким ты был раньше. В тебе билось сердце — доброе и искреннее. А теперь его нет… Оно будто за стеной…       — Твоя вера в меня, как обычна, слишком сильна и глупа, если непоколебима…       — Я не понимаю, почему ты вдруг стал таким… Эгоистом. Трусом. Где тот мальчик с поразительными серыми глазами, вдохновлявший меня на подвиги?       Мои глаза встретились со взглядом Майлза — они, освещенные мягким светом луны, казались пронзительно чисты во мраке ночи, напоминали туман над озером поутру, когда солнце еще прячется где-то далеко за горизонтами неба. Они околдовывали своим гипнотическим блеском, завораживали глубиной светлого цвета. И чем дольше мы смотрели друг другу в глаза сквозь клубы дыма — тем сильнее становилось это чувство притяжения. Оно ощущалось физически.       — Задай себе вопрос: может ли человек измениться до такой степени всего через пятнадцать лет общения? Тот мальчик, Райт, которому ты с таким рвением отправлял письма, вырос.       — С таким же рвением ты их игнорировал… — криво усмехаюсь я, пойманный врасплох, отводя взгляд снова к улице. Огромная полная луна заливает все вокруг холодным сиянием. В этом свете наши лица кажутся высеченными из камня, возможно, сердца, в том числе.       — А вот здесь уже начинается область предположительности, — подмечает Эджворт, глубоко затягиваясь. — Мне не девять лет, уже двадцать пять. Ты не свидетель тех жестоких событий, выпавших на мою долю. Когда воспоминания остались позади, ты вновь появился в моей жизни, как бы сильно я не упирался. Вселенная с малых лет учила меня одной простой истине — все то, чего я хочу, не имеет никакого значения.       Я не знаю, что он имеет в виду. Он замечает мое задумчивое лицо и едко улыбается.       — Стоило моему отцу прекратить существование на этой бренной земле, никто… Никто не спрашивал меня — чего я хочу. Все решали другие люди. Фон Карма использовал меня, как пешку, для достижения своих целей даже тогда, когда мои желания были совершенно противоположны. Я думал… Я хотел быть лучшим прокурором, придерживаясь идеологии Кармы, а на деле… Он оказался убийцей, а я преступником…       — Ты… Ты не преступник… Тебя завели на ложный путь… Преступник не стал бы помогать людям, используя закон.       — О, Райт, неужели твоя наивность настолько глубока? Я смотрел в глаза этим несчастным людям, когда судья озвучивал приговор, я намеренно утаивал важные улики и подговаривал свидетелей. Тщеславие погубило меня. И после… я думал, что контролирую свою жизнь — но она не подчинялась моей воле. Я даже не смог покончить с собой…       — Что?! — вырывается у меня непроизвольно, и я с ужасом понимаю, что он говорит правду. Горькую правду. Он соврал тогда, а сейчас… — Так ты признаешься…       — Д-да, я… Я принимаю антидепрессанты и снотворное уже более пяти лет. Ну, ты понимаешь, кошмары… В ту ночь, первую ночь в Берлине, я… Я думал, что умру. Но я не умер… И это было ничтожно унизительно — просыпаться в луже собственной рвоты и видеть себя в зеркале! Я не захлебнулся и не подавился, представляешь?! Жизнь предельно ясно намекает на то, что на меня у нее свои планы.       Эмоциональность, вспыхнувшая в его голосе, заставляет меня вздрогнуть. Я слишком потрясен его признанием и тем фактом, что он… Мог умереть. Наверное, впервые за такое долгое время я чувствую радость за то, что Эджворт здесь. Он рядом. Он живой.       — Я скорбел… Я винил себя в твоей смерти, — еле слышно произношу я, когда Майлз успокаивается и докуривает сигарету. Он внимательно смотрит на меня. — Я не знаю, как тебе объяснить, что чувствовал я за этот год… Столько всего…       — Мне… Мне очень жаль, Райт. В мои намерения не входило, чтобы ты страдал…       — А что в них входило? — безразличие коснулось меня, как холодный ветер. — Ты хоть представить себе можешь мою боль? Как я заглушал ее алкоголем или… Сколько раз просыпался ночью от тех же кошмаров, где проходили твои похороны… Я не узнавал самого себя, я стал лишь своей собственной тенью. Я не хотел жить в мире, где нет тебя. Я считал, что моя жизнь кончена вместе с тобой. Она оказалась такой пустой без тебя… Когда ты пал, я пал вместе с тобой.       Его обеспокоенное лицо так близко, что я мог бы дотронуться до него рукой, провести по его щеке, как в детстве. Лунные блики играют на его серебряных волосах, колыша пряди челки, словно волны моря.       — Я… Я не подумал о последствиях, о чувствах остальных людей… О твоих. Я так запутался… В моих мыслях царит сумрак нерешительности, я не хочу видеть правды… Я-я искренне сожалею о своем поступке. Все, что я делал раньше или сейчас — ошибки, которые привели меня… Сюда, сегодня ночью… К тебе. Это… Моя самая главная ошибка?       Губы Майлза соблазнительно приоткрываются, и он делает глубокий вдох. Я смотрю на него, не в силах отвести взгляда, и, совершая последнюю затяжку, выдыхаю, как мне кажется — с облегчением, облако табачного смога прямо на его лицо. Он морщится, неглубокая морщина проявляется меж сдвинутых бровей. Несколько секунд длится тишина, затем его голос срывается от волнения: — Что мне сделать, чтобы все исправить, Райт?       Напряжение снова охватывает мою душу, и я чувствую, как по спине пробегает холодок. Почему обида стремительно тает? Почему вместо нее приходит щемящее чувство…       Я не хочу его отпускать — никогда не хотел. Я хочу, чтобы он был рядом. Больше всего. Я хочу, чтобы он был рядом всегда и везде — в моей голове или в моем сердце, это неважно.       Мое лицо медленно опускается вниз, к нему, ближе, ощущая на себе его теплое дыхание. Он не отводит глаз от моего лица, его взгляд застывает на моих губах, очарованный светом луны.       — Для начала… Перестань называть меня «главной ошибкой», Эджворт. — Я делаю паузу, выдыхая, смотря в стальные глаза, полные смеси раскаяния, страха и надежды. На щеках Майлза слабо выступает румянец, он прикрывает глаза, ресницы, цвета осеннего неба, вздрагивают при каждом моем слове. Его манящие губы с изогнутыми линиями подбираются к моим губам, с осторожностью и грацией змеи, приближающейся во время охоты за своей добычей. Я не выдерживаю, я снова срываюсь, накрывая эти губы своими.       Время останавливается.       Я чувствую, как он дрожит.       Мягкие, сочные, податливые губы Майлза раскрываются навстречу моим. Я не могу оторваться. Их вкус напоминает мятную жвачку или леденцы, успевшие малость выветриться. Они словно созданы для поцелуев. Неспешно, смакуя, он отвечает, словно не веря, что это происходит на самом деле. Мне и самому кажется, что я сплю. Но это не сон — это явь. Слепая уверенность наполняет меня — если он здесь, рядом, со мной, я его уже не отпущу.       И все же, я разрываю терпкий поцелуй, чтобы набрать в грудь воздуха. Эджворт, тяжело дыша, открывает глаза, глаза потемневшие от страсти. В них отражается луна.       — У-у меня есть… имя… — шепчет мой голос сквозь туман желания. — Раньше ты всегда звал меня по имени…       Он несколько раз моргает, переваривая информацию, а после понимающе кивает, заверяя не столько меня, сколько себя. — Ф-Феникс… Да… Феникс…       От услышанного у меня на секунду перехватывает дыхание. Он называет меня по имени! Ощущения раскаляются до предела. — У твоей ошибки существует имя… — посмеиваясь, говорю я. Майлз в привычной манере усмехается, притягивая меня для еще одного поцелуя за галстук.       Он целует меня так нежно — словно хочет запомнить это мгновение навсегда, его пальцы касаются моей груди, очерчивая тонкую линию ключицы сквозь ткань рубашки, шеи, кадыка, подбородка. Мне даже некогда задуматься о том, как это выглядит нелепо или неловко — мой опыт поцелуев приближен к нулю, у Майлза…       Я хочу его любым.       — Годы тебя не изменили, Ра… Феникс. Ты все такой же… Невыносимый дурак, — выдыхает он между поцелуями, когда я без проблем нахожу его талию, с силой сжимая ее.       Она, в сущности, тонкая, по ней хочется водить пальцами часами напролет, наслаждаясь этим совершенным телом, безупречными пропорциями и линиями. Жилет туго обтягивает его торс, однако и так через ткань можно прочувствовать каждый изгиб мышц.       — Ты еще хуже, Эджворт.       Мои руки скользят вверх, исследуя благородный пресс и грудь, и, задетый мной край пиджака вызывает новый приступ раздражения — будто обезумев, я пытаюсь сорвать пиджак вместе с пальто с него. Это заставляет Майлза отпрянуть от моих губ, помогая избавиться хотя бы частично от ненужной одежды.       — Ты… Ты уверен, что хочешь этого? — спросил я почти шепотом. Малейший посторонний звук — он бы не услышал моего вопроса.       — Разве у меня есть выбор?..       — Эджворт, ты меня убиваешь… Да, черт возьми, у тебя есть выбор!       Пальто и пиджак благополучно остаются на полу, и мы снова прижимаемся друг к другу для более обжигающего поцелуя.       — Так убей меня, закончи эту пытку. Ты же можешь…       Я, не в силах слушать, беру его за шею, сближая наши лица. — А что, если я не хочу, чтобы ты умирал? Скажи, чего ты хочешь, Майлз?       — Я… Я хочу… — он запинается, выдыхая весь воздух из легких. — Поцелуй меня так, будто завтра никогда не наступит.       Мои губы снова целуют его, голодным, жадным и глубоким поцелуем, который, кажется, я видел только в кино, а пальцы касаются мягких серебристых волос, перебирая их и зарываясь. Он выгибается и прижимается к моим бедрам своими. Кожу покрыли мурашки, а тепло разлилось по нижним конечностям, разжигая во мне огонь. Но Эджворт возбужден не меньше моего.       Небрежно он распускает узел галстука, не обращая внимания, как тот остается среди прочих вещей у ног и, быстро расстегивая рубашку и обнажая мою летнюю бронзовую кожу, припадает влажными губами к шее. Это так приятно, что у меня не хватает сил даже на то, чтобы продолжить его ласкать, а рот, как бы ни пытался молчать, испустил гулкий вздох, граничащий со стоном. Майлз издает патетический смешок, не отрываясь от меня, и вибрации приятно проходят сквозь мое тело.       — Тебе всегда нравилось, не так ли?       — О-откуда ты это… — бормочу растерянно я, мои мысли путаются: все происходящее слишком сюрреалистично.       — Сложно не заметить твои томные вздохи, Феникс, ни в девять лет, ни в двадцать пять.       — Но я думал, ты не… Разве ты обращал на такое внимание?       — Думать и ты — вещи совершенно разные… Как долго до тебя доходят банальности? Я только и заключал на тебе все свое внимание, идиот. Ты… Ты был таким ярким.       Пока его губы путешествовали по моей чувствительной коже, покрывая ее поцелуями и нежно посасывая, я взял себя в руки. Желание раздеть Майлза было слишком сильным, чтобы я смог его подавить. Я потянулся к его жабо, но он перехватил мою руку, развязывая его сам, причем довольно ловко. Вид бледной, молочной, нетронутой шеи показался вдруг таким волнующим, что мой разум затуманился еще сильнее, а губы сами собой оставили на ней поцелуй, а следом и след от зубов. Майлз, не ожидавший подобного, с трудом перевел дыхание и отстранился.       — Феникс…       Я посмотрел вниз, чтобы убедиться в его решимости и силе. Доказательства были очевидны — его эрекция была твердой, а красные брюки, казалось, обнажали его желание. Он хотел меня, он желал меня так сильно, как я даже не мог мечтать. Мои штаны тоже стали тесными, а мой твердый член бесцеремонно упирался в бедро Эджворта.       Не говоря ни слова, я начал расстегивать его жилет и рубашку, пуговица за пуговицей. Когда его одежда упала на пол, я восхищенно взглянул на него. Он был прекрасен, словно статуя из мрамора — выступающие ключицы очерчивали переход к широкой, мужественной груди, а плоский живот с прорисованными мышцами спускался до пупка, ниже которого начиналась неприметная дорожка седых волос.       — Сколько там тебе, говоришь, старик? Двадцать пять?       Майлз нахмурился. — Райт, еще одно слово и я тебя…       Я прервал его коротким, сладким поцелуем. Его губы — мягкие и терпкие, казались мне сейчас самым изысканным лакомством во вселенной. — Ты хотел сказать «поцелую»? Не обременяй себя, это сделал я.       Он фыркнул на мою глумливую ухмылку, и, обняв меня за шею, притянул к себе. — Если это единственный способ заставить тебя заткнуться, я отдам ему свое предпочтение.       Его губы снова коснулись моих. Отчаянные поцелуи становились все требовательнее, я уже начинал терять контроль над происходящим — подхватив Майлза за ягодицы, я усадил его на рядом стоявший, захламленный всякими бумагами и папками, стол, занимая место между его ног, которыми он обхватил мою поясницу, вынуждая прижаться к его телу. Документы веером рассыпались по полу.       Я чувствовал жар от наших тел, но не мог оторвать глаз от его лица и лбом прикоснулся к его лбу. Серые, с поволокой, глаза Майлза смотрели на меня, как на что-то бесконечно дорогое и важное, окружавшие их морщины слегка разгладились, навевая юностью, давно забытые воспоминания. Его нос со вздернутым вверх кончиком, высеченный из камня, очаровывал меня, как и его губы, как и густой румянец на щеках, и только небольшой синяк на крыле напоминал о недавней ненависти.       Поглаживая упругие бедра, я добрался до влиятельного ремня на брюках, замечая, как слюноотделение при одной лишь мысли о его члене усиливается. Майлз, словно прочитав мои мысли, приподнялся, чтобы помочь мне стянуть ненавистную вещь. От этого сносило крышу.       Его пальцы, будто сбитые с ритма, лихорадочно расстегивали пуговицы на моей рубашке, и сквозь это можно было ощутить, как он дрожит от возбуждения.       — Могу ли я?..       — П-пожалуйста, Феникс…       Невольно глаза опустились вниз, обнаруживая объемную выпуклость, натянутую под темной тканью боксеров, на которой в темноте блестело потемневшее от влажности пятно. Майлз, одержав успех над рубашкой, приник к плечу, вдыхая тонкий запах моей кожи, будто вбирая его внутрь себя, будто от него зависела его жизнь. Кусая губу от волнения, я дотронулся до его члена, который сразу же отозвался вместе с Майлзом на мое прикосновение, дернувшись. Слишком твердый…       — Твои родинки, как звезды на ночном небосводе… Ты единственный, таких не бывает и не будет… Никогда… — бессвязно шептал он, осыпая поцелуями мою грудь, неуверенно касаясь соска, отчего тот становился еще чувствительнее. С моих губ сорвался вздох.       Закрывая глаза от наслаждения, я не заметил как моя рука коварно скользнула вниз, под его нижнее белье. Какой он горячий… Он так близко… Теперь он мой… — Майлз… Пожалуйста, не поступай так больше. Мне было очень плохо без тебя…       — А мне без тебя… Ты снился мне во снах…       — Ты мне тоже…       Эджворт, почувствовав, что я делаю с его телом нечто запретное, замер, истошно вдыхая, и отстранился от меня, гипнотизируя томливым взглядом. — Жизнь свелась к сумасшедшим воспоминаниям о твоей, подобно солнцу, улыбке…       — Ты не представляешь, как я скучал по тебе… Всегда.       — Солнце… — повторил он в унисон, касаясь застежки на моих брюках. Черт, я совсем потерял рассудок, позабыв о себе. Красота Майлза поистине опьяняет крепче любого вина. Пульсирующая и такая же горячая истома накрывала с головой подобно лавине. Что он делает со мной?       Я чувствовал себя словно в лихорадке — все тело горело огнем желания.       Наконец, чудовищно тесные брюки были спущены до лодыжек, оставляя на мне последний предмет одежды. Жажда Майлза тоже требовала немедленного утоления любой ценой: пока я медленно гладил рукой по его члену, растирая весь скопившийся предэякулят, он взялся за мое нижнее белье, намереваясь потянуть вниз, но в считанные секунды я перехватил его запястье. Непонимающий взгляд Майлза, красноречивее любых слов, уставился на меня.       — П-подожди… Я… — он попытался высвободить руку и я не отпустил, а только сильнее сжал ее у основания кисти. Мне трудно подбирать слова, я и сам не хотел поднимать эту тему.       — Феникс?       — Если… Если ты узнаешь о тьме, поселившейся во мне, в моем теле… Разве ты продолжишь смотреть на меня, как на солнце?       — Извини, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… Ты не хочешь?..       — Боже, нет, Майлз! Я тебя очень хочу! Посмотри на мой стояк, ты виноват в этом!       Он, закусывая губу, погладил мой член сквозь ткань трусов, заставив меня тихо заскулить от такого нуждающегося трения.       — Тогда в чем твоя проблема?       Я вздохнул, не в силах объяснить. Я мог сказать ему, что он стал для меня источником тьмы, из-за него я не хотел просыпаться, из-за него я не мог спать, из-за него мне необходимо было заглушать ту невероятно огромную дыру в сердце, кровоточащую настолько сильно, что я не мог даже думать ни о чем другом. А боль следовало усмирять.       Отпустив его руку, я сам стянул с себя белье, не ожидая прохладного воздуха комнаты, до тронувшего мою разгоряченную плоть. Майлз с предельным любопытством изучал меня, опуская взгляд все ниже, пока…       — Что… Что это такое, Феникс? — испугавшись, не веря глазам, он отодвигается от стола, прикрывая рот рукой, сверля трепещущим взглядом мое бедро, граничащее с паховой областью.       — Это… Шрамы… — пожимая плечами, беспечно отвечаю я, не осознавая, что доверился ему без всяких условий или оправданий. Грустная усмешка коснулась моих губ. — Они уже давно зажили… Все нормально, Майлз.       — Феникс… Как же так?.. — Эджворт будто потерял дар речи, его лицо, утратив тот милый румянец, покрылось мертвенной бледностью. — Я не знал…       — Никто не знал… Мне хотелось заглушить внутреннюю боль физической, — горечь на мгновение перехватила мне горло, и я с трудом сглотнул. — Вероятно, это никогда не избавляло от боли, но… Помогало отвлечься. Впоследствии, со временем я научился отпускать ее. Она возвращалась каждый вечер и… Возвращается. Даже сегодня. Даже сейчас.       Сожаление яркой вспышкой осветило пепельные глаза. Навалившаяся печаль острым лезвием ударила по сердцу. Майлз опустился передо мной на колени, аккуратно проводя пальцами по некогда свежим ранам, в итоге — зажившим рубцам.       — Ты выбрал такое скрытое место, дабы никто не видел, как умно… — тихо рассуждал он, поглаживая их, будто произведение искусства. Неосознанно я кивнул, сжав челюсть до хруста. Он читает меня как открытую книгу. — В этом мы с тобой схожи…       Не успел я истолковать сказанную «схожесть», как он поднял на меня глаза. В них было столько нежности и печали — я никогда не видел их такими раньше… И прижался губами к побелевшим, пропитанным кровью и мукам шрамам, отпечатывая на них неведомую страсть, таинственную любовь.       Во мне все органы разом рухнули куда-то в пропасть. Он действительно меня любит или просто пытается утешить? В его сильных, могущественных руках, под одеялом теплых губ, я чувствовал такое спокойствие и защиту! Я готов отдать за эти минуты всю свою жизнь без остатка. Если бы мы могли быть вместе вечно…       Прошел год, как эти шрамы стали украшением моего тела. Дрожащими руками, вечерами, я, бившейся в агонии от боли, лезвием вырисовывал на бедре строчки, будто бы для писем посвященным лучшему другу из Германии. Своего рода это — искусство. Приносило ли это боль? Конечно. Но она была в миллионы раз слабее, чем та, которая отзывалась в моем сердце. И теперь эти шрамы остались былью забытых дней, выцветшие, но заметные. Такие же остались на сердце.       Очевидно дразня меня, он поднимается выше, игнорируя до конца пульсирующий орган, задевающий его волосы и лицо, запечатлевая поцелуй на лобке и прокладывая мокрую дорожку языком к впадине пупка. Сердце истошно забилось в груди. Мои пальцы, словно находя единственную опору в этом мире, зарываются в мягкий шелк серебристых волос, и я позволяю себе откинуть голову.       Внезапно, как только я закрываю глаза, они распахиваются от неожиданности, лицезрея Майлза, обхватившего губами головку напряженного члена. Я не могу поверить, что это происходит наяву. Но он действительно делает так — я чувствую его язык на своем члене! Из горла у меня вырывается хриплый стон. Эта сладостная пытка длилась так долго, что еще чуть-чуть и я дойду до грани.       — Ты хочешь, чтобы я остановился? — спрашивает он, невинным взглядом глядя на меня, при этом саркастическая улыбка, дьявольская насмешка, расцветает на его губах. Как же ему доставляет подобное…       Я, лишившись здравого смысла, киваю. — Я хочу тебя…       — Гм… Внеси конкретику, пожалуйста, Райт.       — Я-я хочу, чтобы каждый сантиметр моего тела был заполнен тобой… В тебе… Пожалуйста, Майлз… Пожалуйста… Позволь воплотить несбыточную мечту…       В тишине выслушивая мои мольбы, он расправляет плечи, поднимаясь. Его тело потрясающе красиво. — Нам потребуются презервативы и…       — Да-да, она у меня есть в нижнем ящике стола. Правда, презервативов нет, но и секса в моей жизни тоже нет и… Я доверяю тебе…       — Чем ты, ради всего святого, занимаешься в этом офисе?..       Я чувствую себя неловко под его пристальным и строгим взглядом и нервно смеюсь, когда обхожу стол в поиске лубриканта. — В основном провожу юридические консультации…       Эджворт усмехается, приподнимая бровь. — Это, безусловно, похоже на юридическую консультацию… Точно.       — Нет, на них я не трахаю своих клиентов, а вот прокуро…       — О, Боже, Райт, просто… Просто заткнись и сделай это.       — Я просил тебя обращаться ко мне по имени.       Он кидает мне свирепый взгляд, отчего я посмеиваюсь — каким он все-таки может быть милым…       Я без труда нахожу смазку, купленную бог знает когда и при каких обстоятельствах, и возвращаюсь к нему, впервые откровенно пялясь на его член: в меру длинный и толстый, с гладкой бледной кожей и розово-алой блестящей головкой, с голубоватыми узорами вен вдоль ствола. Меня не покидает ощущение, что он создан для того, чтобы быть в моей руке или моем рту, или… Во мне. Он слишком привлекательный, как и сам Эджворт. Целиком и полностью. Интересно, какой он на вкус? И почему этот вопрос так важен сейчас…       Майлз демонстративно поворачивается ко мне, соблазнительно вытягиваясь на столе, сдвигая оставшиеся документы к рассыпанным на полу листам бумаги. Его подтянутая аппетитная задница блестит от пота в лунном свете. Меня это вводит во временное заблуждение.       — Сзади?..       — Да, сзади. Надо мной.       Меня несколько разочаровывает такое обстоятельство; мне бы хотелось видеть его лицо, исказившееся от наслаждения, целовать его губы, с которых он срывает стоны, и чувствовать его руки на своем теле. Но раз он так уверен, что судьба против его воли, то я не буду настаивать.       Я смазываю пальцы вязкой жидкостью и осторожно провожу ими по его ягодицам. Он вздрагивает, но не делает попытки отодвинуться. Мне нравится эта игра страсти между нами двумя еще больше той игры смерти. Мы оба будто знаем правила этой странной и забытой пьесы.       Сколько раз я мечтал о поцелуях с Майлзом? Сколько раз представлял его нежные прикосновения, наши занятия любовью? Сколько ночей провел без сна над этими утопающими мыслями. И все равно — то, что происходит сейчас, кажется чем угодно, кроме этих наивных представлений.       — Ты скажешь мне, если я причиню тебе любой дискомфорт или боль?       — Да, Феникс, т-ты можешь… Я-я не могу больше ждать.       Один палец не спеша входит внутрь него, чувствуя явное сопротивление. Эджворт весь напрягается, издавая тихое шипение, и все же… Он молчит. Некоторое время палец не подвижен, давая Майлзу привыкнуть к новым ощущениям внутри себя.       Есть ли у него опыт? Делал ли он подобное раньше? С мужчинами, с женщинами?       — Феникс, ты заснул?       — Что? Я не…       — Это я не намерен церемониться. Тебе особое приглашение нужно?       Огрызается. Ладно, если он так хочет…       Нетерпение заставляет меня действовать решительнее: двигая пальцем, я замечаю, как постепенно напряжение растворяется, становится податливее. Его тело — это не камень, а пластилин, находящийся только в моих руках. Он моя не изваянная скульптура.       Я вынимаю и снова ввожу палец, на этот раз глубже и настойчивее. Майлз зевает, действуя мне на нервы. Второй палец входит в него легче, чем первый.       Эджворт внутри такой горячий, мягкий, тугой. Сознание похоже на раскаленный металл. Я требовательно отгоняю мысль прочь о том, чтобы просто его трахнуть, как куклу.       Пальцы натыкаются на небольшой размягченный комочек, и Майлз, не успев опомниться, громко стонет.       Вот оно…       Массируя его простату круговыми размеренными движениями, я смакую от сдерживаемых стонов, а он даже начинает отвечать на них, прижимаясь и насаживаясь на мои пальцы, не замечая от слова совсем третьего, слишком увлеченный происходящим.       — П-перестань дразниться, я готов.       — Ты уверен? — самодовольно переспрашиваю я, заставляя его ерзать под собой. — А волшебное слово?       — Райт!       — Все-все, я понял, остынь.       Жалобное хмыканье вырывается изо рта моего любимого Майлза, стоит моим пальцам покинуть манящую плоть его тела. Обильно налив смазку на ладонь, я быстро глажу себя, пока Майлз удобнее устраивается на столе, представляя себя мне. Держу пари, будь бы я предоставлен с этой картиной сам себе на вечер, то только от одного зрелища мог бы кончить.       Выдерживая бешеный стук своего сердца, я подношу головку члена к его входу, слыша как тяжело вздыхает Эджворт, и медленно надавливаю, ощущая как сфинктер устойчиво выражает протест чему-то настолько крупному, возможно тому, чего никогда раньше не было в Майлзе, но в конечном итоге усилия падают даром — она скользит внутрь него. То, насколько Майлз тесен, заставляет меня ощутить всю глубину пропасти между миром за чертами кабинета и миром в пределах него.       Голова Эджворта безвольно падает вниз, он сильнее цепляется за стол, чтобы удержать равновесие, силясь расслабить свои мышцы. Самым ясным доказательством напряжения является его спина. Она напряжена до предела, словно натянутая струна, когда моя рука касается ее, нежно проводя по позвоночнику вверх, проделывая отсчет по каждой выступающей косточке. Он вздрагивает, выгибаясь под моими пальцами.       Спина Майлза кажется такой же безупречной — она широкая, мускулисто вылепленная, без единой родинки или складки, каждый изгиб специально создан для того, чтобы на него можно было смотреть часами, восхищаясь.       Я пытаюсь проникнуть глубже, только Эджворт снова сжимается, и тогда приходится остановиться. — Майлз… Тебе больно?       — Н-нет… — шепчет он, его низкий голос дрожит.       — Я хочу тебя. Позволь мне… — я прижимаюсь грудью к нему, целуя плечо. Ощущение его бархатной кожи на моей — это что-то невероятное, и я не могу удержаться от того чтобы еще раз не поцеловать его, на этот раз в шею. — Будь моим…       Он покорно молчит. Я вынимаю себя и него, лишь для того, чтобы снова войти, опуская ладони поверх его, уцепившихся за стол. С судорожным выдохом он наконец расслабляется.       Несколько мгновений ожидания проходит, прежде чем я осторожно погружаюсь в него глубже.       Боже, слишком туго, слишком горячо…       Его гортанные мольбы становятся для меня неким знаком согласия, и я вхожу в него полностью, до конца и целиком. Стон удовольствия, вырвавшийся и его и моего горла — это все что я слышу.       Я снова замираю, давая Майлзу приспособиться ко всему происходящему: моему весу сверху, тяжести моих губ у основания его шеи, моему изнывающему от желания члену, пульсирующему прямо внутри него.       — Продолжай. — Говорит он хриплым и надломленным голосом, которого я никогда ранее ни разу не слышал.       Я утыкаюсь носом в его шею и мое дыхание колышет пряди серебристой челки, упавшей ему на лицо. Неглубокие и медлительные толчки следуют один вслед другому — я боюсь причинить ему вред своим вторжением. С досадой и стыдом я отмечаю, что даже с таким черепашьим темпом я долго не продержусь, потому что уел внизу живота становится невыносимым.       — Еще, Райт… — грузно дышит Майлз, резко поворачивая свою голову в мою сторону. Челка закрывает половину его лица и только приоткрытые губы, с которых срываются короткие стоны, позволяют увидеть выражение блаженства. Я сдуваю ее, припадая губами к его губам в неряшливом и влажном поцелуе, начиная раскачивать бедрами в более быстротечном темпе, крепко хватаясь за его бедра, насаживая его на себя. — Ах, черт… Д-да, вот так.       Я по-настоящему его трахаю. Шлепки кожи по коже и неровный ритм нашего прерывистого дыхания наполняли сам воздух необузданной страстью.       — Блять, Майлз, — стону сквозь стиснутые зубы я, разрывая поцелуй, снова находя ртом его шею, посасывая сахарную кожу и случайно оставляя на ней ярко-красное пятно.       — Феникс, Феникс, Феникс, Феникс… — повторяет он, как заклинание, реагируя на каждый мой толчок, выгибаясь и прижимаясь вплотную к моим бедрам своими ягодицами. Мне не хватает особой точности и опыта подобрать тот угол, подкрасться к его простате, и, тем не менее, ее невозможно игнорировать — Майлз слишком возбужденный и размякший, а мой член без труда скользит внутри, задевая ее головкой.       Я похоронен в нем, окутан им и его телом. С каждым движением мы терялись в друг друге, как в тумане, наши тела становились одним целым. Его стоны обращались громче, мои тоже перешли в высокие ноты. Стук его дикого сердца раздавался в моей груди. Вся ненависть, обида и неловкость окупались его близостью. Но все внимание было приковано к нему. Потный и покрасневший с головы до пяток, обычно статный и внушительный Майлз Эджворт теперь скулит и извивается на моем члене.       Оргазм, к моему разочарованию, стремительно подступает, не давая малейшего шанса продлить это волшебное мгновение еще на какое-то время.       Моя рука скользнула по его талии, сжала упругую грудь с затвердевшим соском, а потом спустилась ниже, обхватывая эрекцию Майлза. Ритмично входя в него до конца, в погоне за нарастающим экстазом, я достаточно неуклюже ласкаю его ствол, приближая Эджворта к краю. Ему не потребовалось много времени, чтобы достичь пика.       Он сильно сжался вокруг меня, его учащенное дыхание и стоны предупреждали о том, что он близко, и я наклонился вперед, чтобы захватить губами мочку его уха, посасывая ее. Его тело, извиваясь дугой, содрогнулось в последний раз, он прикусил губы, отчаянно пытаясь удержать рвущийся наружу очередной стон, изливаясь в мою ладонь и подрагивая.       Пульсация его кульминации подтолкнула меня почти мгновенно, я не могу удержаться и толкаюсь в него как можно интенсивнее и глубже, наваливаясь на Майлза, вдавливая его в стол и заглушая звучный стон его шеей, зарываясь в ней, опустошая себя в его жаре.       На секунду все кажется нереальным. Все, что только что со мной произошло, похоже на лихорадочный сон, покидающий плавно тело. Первобытная эйфория пела в моих костях и жилах.       Пока буря сладкой дрожи сотрясала мое существо, я, втягивая в легкие воздух подобно рыбе, просто сжимаю Майлза в объятиях, чувствуя как моя длина размягчается внутри.       — М-Майлз, боже… — бездумно бормочу я, опустошенный и бессильный.       — Мне… Мне нечем дышать, Феникс.       Я распахиваю глаза и сразу реагирую, отпуская его и поднимаясь, ватными ногами ступая на холодный пол. Вид Майлза с расставленными ногами и растянутой задницей меня удивленно смущает, спуская с небес на землю.       По его бедру потекла тонкая вязкая струйка спермы. На моей ладони аналогично красовались следы его оргазма. Я не знаю, как это произошло. Но я точно знал — все было по-настоящему и в полной мере искренне.       Майлз, не открывая глаз и тяжело дыша, медленно сползает со стола, и я наконец-то вижу его лицо. Оно раскрасневшееся от пережитого наслаждения, у уголка рта блестит слюна, волосы растрепаны после безумия страсти. Я с преданной нежностью приглаживаю серые, слегка влажноватые от пота, пряди волос, отводя их назад. Он чертовски красивый.       Глаза цвета осенних туч приоткрываются, без промедления встречая мой взгляд. В них есть что-то от зверя, но это не пугает меня. Я доверяю ему. Я смотрел в его бездонные серые глаза, чувствуя, что могу утонуть в них. Большим пальцем осторожно, будто под ними что-то хрупкое, провожу вдоль линии точеной скулы, спускаясь на губы, которые еще хранят отпечатки моих поцелуев, останавливаясь на подбородке. Чувственность моего взгляда передается ему.       — Теперь ты превратил не только мой мозг в кашу, но еще и тело. Ты доволен собой? — выдыхаю на одном дыхании я, наклоняясь над ним, так, что наши носы соприкасаются. Я чувствую его теплое и неровное дыхание.       — Вряд ли это для кого-то новость…       — Придурок… — с издевкой усмехаюсь я и целую его трепетным поцелуем. И тут же отстраняюсь: — Я люблю тебя, Майлз.       Мои губы, не дожидаясь ответа, снова прижимаются к его губам.       Но он замирает. Он не отвечает на этот поцелуй.       В непонимании я открываю глаза, встречаясь с широко открытыми глазами Майлза. Он смотрит на меня так, что я ощущаю, как по спине бегут мурашки.       — М-Майлз? — озвучиваю я свой вопрос уже настойчивей и громче. Он лишь глубоко вздыхает, опуская взгляд в пол и, замечая нашу наготу, краснеет. — Ты… Ты ничего не скажешь?       Мое сердце болезненно заколотилось в груди. Я мечтал об идеальной реальности, о реальности, в которой Майлз любил меня. Я хотел, чтобы он был рядом со мной. И вот теперь я вижу его таким — и не могу поверить своим глазам.       — Феникс, я… — Майлз делает паузу, словно не решаясь произнести что-то еще.       — Я люблю тебя с того проклятого школьного суда… Я считал… Скажи что-нибудь. — Слова застревают в горле.       — Что ты хочешь от меня услышать? — хмыкает Майлз, задумчиво глядя куда угодно, только не на меня. — Я-я сомневаюсь, что способен кого-то любить. А если бы даже мог… Как я говорил ранее, не в моих руках воля распоряжаться судьбой.       Он произносит эти слова с такой серьезностью, как человек чести, который, возможно, даже не слышал о чести и не понимает ее значения.       — Что… Что за хуйню ты несешь?       — Кхм… Нет, ты не в силах понять. Я полагаю, мне пора.       Это он, кажется, не понимает. Лишь молча проходит мимо, задевая меня плечом, с целью подобрать с пола свои манатки. В сердце образовывалась новая глубокая трещина.       — Постой! — я останавливаю его, хватая за руку и разворачивая к себе лицом. — Ты не можешь так просто уйти! Ты сам признавался в ненужных чувствах и… И Мы только что трахались, а ты!..       — Это не имеет никакого значения, Райт, — с желчью выплевывает он, пытаясь вырваться из моей мертвой хватки.       — Ты лжешь! Ты всегда притворяешься кем-то другим, но не собой! Несколько минут назад ты был настоящим!       — Ты сам не знаешь, что говоришь.       — А ты знаешь?       — Я позволил своим эмоциям слабость, — говорит он, глядя мне в глаза.       — Ты позволил себе любить, дурак! И это взаимно!       — Ты многого не знаешь, ты не поймешь.       Я взял его руки в свои и он не решился сопротивляться больше — видимо осознав всю безнадежность борьбы с моим напором. — Расскажи мне. Чего тебе хочется сейчас сильнее всего? Ты вправе контролировать свою жизнь… Разве тебе не было хорошо со мной, Майлз?       — Отпусти меня.       В его взгляде сквозила решимость и холод, так, что мои пальцы разжались сами — моя сила воли иссякла вместе c силой страсти. Эджворт отвернулся первым, суматошно одеваясь. Я смотрел на него, как на последнюю крошку надежды в своей душе. Мои губы недавно касались его губ… Но теперь они были сжаты от гнева. Как он может?!       — Почему?.. Почему ты так поступаешь со мной?       — У меня нет сердца, я не могу любить, Райт.       — Я не верю тебе. Я слышал и чувствовал, как бьется твое сердце. Я видел твои глаза…       Он хотел что-то добавить еще, но не решился, потому что я уже не смотрел на него. Я отвернулся, чтобы скрыть свое разочарование и горечь, подойдя к окну. Луна была полной, ее желтоватый свет падал прямо сквозь стекло. Боль, которую я испытывал, настолько сильна и так глубоко проникала в душу, словно бы она состояла целиком из яда, который разъедал меня изнутри… Мне хотелось кричать.       — Райт… — позвал Эджворт еле слышно, когда его прохладная ладонь коснулась моего плеча, заставив вздрогнуть всем телом. Не маскируя своего презрения, я бросил на нее взгляд, стряхивая. — Больше не причиняй себе вреда из-за меня. Оно того совершенно не стоит…       Любой здравомыслящий человек не смог бы полюбить того, кто был так безжалостно холоден и жесток по отношению к нему. Но, видимо, я был не в своем уме…       — Я не причиню себе вреда, — мой блеф звучал убедительно даже для самого себя. Эджворт спорить не стал.       — Твоя одержимость мной — это просто болезнь, Райт. Я не могу помочь тебе ничем… Но если ты хочешь знать правду… Ты сам виноват в подобном состоянии ума и души — я никогда бы не стал с тобой встречаться спустя столько лет, если бы не твое яростное желание. Я понимаю тебя — ты хотел увидеть меня таким же… Только это невозможно.       — Иди ты к черту, Эджворт. Беги и прячься, как обычно, ты это делаешь.       — Гм… Ты можешь испытывать ненужные чувства ко мне, однако это лишено смысла… Когда-нибудь мы поговорим об этом, а сейчас… Мне пора. У меня еще остались незаконченные дела в Германии.       Меня уже не волновало, что он говорит. Я знал одно — никто из нас не поднимет эту тему. Я не мог простить ему того, что он сделал со мной.       Послышался прощальный скрип входной двери, я снова остался один. Не то, чтобы меня это удивляло.       При этом я чувствовал его присутствие в комнате — это было только мое воображение… Запах животного секса щекотал ноздри. Даже на ладони застывшие следы спермы, напоминавшие обо всех тех минутных наслаждениях любви между нами. Покрасневшие засосы, бесстыдно усеявшие мою кожу. Поцелуи с привкусом ментола во рту.       И все же это — только иллюзия, обман чувств.       Я был слишком сильно привязан к Майлзу, и это стало моей главной слабостью. Я не мог избавиться от него, как ни старался. Он был частью меня самого — и я знал это с детства… Я не мог понять, что причиняет мне больше боли: моя собственная глупость или сам Эджворт. Это было похоже на то, как если бы на меня направили два пистолета: один держал я, а другой — он.       Я ненавижу его. Я ненавижу его за то, что он, находясь на другом континенте Земли, ни на секунду не покидает моих мыслей, какие бы мили нас не разделяли. Я ненавижу его за то, что теперь знаю какой вкус у его губ, какие звуки с них слетают, когда ему приятно. Он ублюдок. Он разрушает меня. А в моей голове все равно бьется «я люблю тебя».       Опустив взгляд по своему обнаженному телу, я увидел на нем следы моего идиотизма и моей влюбленности. На мгновение меня затошнило от собственной низости: неужели эта отвратительная сцена действительно произошла? Он использовал меня, точно куклу или вещь.       Желая спрятать себя от этой мысли, я поднял с пола свою одежду и не спеша надел ее, чувствуя отвращение. Осталось принять горячий душ, жаль он не смоет того, что лежит на душе тяжким крестом.       Что-то металлическое сверкнуло в пустынном мраке комнаты, привлекая внимание. Это был кожаный портсигар, лежавший под моим пиджаком. Я взял его, горько усмехнувшись — все началось с него, им же и закончилось.       Он вернется. Всегда возвращался.