My Transgressions Burn Through Retinas of My Eyes Like Demonic Flames from Hell

Я хочу от этого мира одного, Чтобы мои глаза распахнулись широко, И я увидел свою могилу от мира сего, Чтобы на ней было написано далеко... высоко... Было у меня трое вечно-закадычных друзей, Пили-гуляли и вместе истребляли разных людей, Насиловали весело женщин на улицах случайных Да мечтали о весне и сетовали по геям парадным. Одного Ржавый звали, он был полон коррозия и травм, Ещё находясь в небытие, он нассал в сапоги нашим богам, И как его рождение наградили непрекращающимся роком, Так он ебался во все щели с этой жистью с похмелья жестокой, В два он уже ненавидел этот сучий мир, идущий на убой, Его, блять, оккупировали ироды кровавыми деньгами и наркотой, В нашем блядском мире воздух, как после ядерной войны, Всю планету наполнило смертью, трупной вонью и мерзлотой, Больше нет времён года, алые руины природы раком же больны, Все люди лицемеры, говорил Ржавый, и его нещадно рвало, Не хватает нам всем веры, за кровь платя краденым налом, Он убил свою мать так-то, будучи эмбрионом, А отца пригвоздил с сердобольнопыточных орудий, Он хуярился не травой, а дедовским самогоном, Вообще, был он чувак лютый, типок-то реально ебанутый, В свои четыре он не плакал от оторвавшейся ноги, Он не играл в денди, сидя дома, он дрочил на эрогуро, Его не волновали пустующие хрущёвки, кредиты и долги, Пиздострадания не познавших жизнь за стеной цензуры, Он в пять лет задушил голыми руками сто двадцать тонн кентяру, А в семь его боялись мусора, все со двора, в том числе и я, Зато он отвечал за слова и не кидал своих на шару, Где-то в двенадцать бросил школу, стал грабить прохожих, Сначала был мелким карманником, потом подрос, Перешёл на госказну и бюджет, стал барыжить травкой на откос, Через пару лет отжимал бабки у проблемных граждан, Попал на сына мэра города, пошугали в зале суда, был оправдан, Забросил гиблое дельце, нелегальщину с гнильцой, Каждому взрослому нужен день другой выходной, Солнце сядет, закат стухнет, сплавится, заработается, Как Сталин в гробницах в наше время расстроится, Так Ржавый и ненавидел похотливых шлюх властей, Он приходил на свалки, чтобы зарезать парочку длинных шей, Но прежде он падал коленями в кровь за чьих-то умерших сыновей, Ржавый так молил прощения у господа, правящего из теней, Он, корчась, натравливал голодных собак на здешних гнилых царей, Эти блядские принцессы как сучки без костей, так, кожаные мешки, Побьёшь их железной арматурой и деньги польются как желтки, А простреленные виски это нихуя не пизженные кошельки, А гнилые трупы это не по-мужски, нихуя, блять, и не по-людски, Вот Ржавого и заебало это всё, зашёл к начальству, Поговорить, так сказать, на языке боли-лекарства, А в кабинете за креслом сидит человек с головой козла, Козлинная, блять, морда охуевшая сидит и смотрит, шалава, Гоните нахуй положенные бабки, гоните нахуй моё бабло, А козлина, сука, был умнее, раз-два, элитный отряд ФСБ, Повязали Ржавого, особо-опасного в бесбашенной стрельбе, Хитровыебанно повесили косяк, впаяли статью за те, блять, бабки, Химчистка, услуги парикмахера и костюм красной шапки, Решётка из нержавающей стали и, ёпта чёрно-белые рубашки, Рвота вперемешку с дерьмом в качестве жратвы по-человечески, Панические атаки, клаустрофобия, ацетоновые котлеты, Ломка, палёный метиловый спирт и засранные туалеты, Он отдался ебанутым психам с верхнего этажа за сигареты, Защемился в себе, тронулся умом и потерял уверенность, Рабская работёнка в шахте, раскопки трупов военных, Вьетнам, мать его за ногу, и ёмкие пытки военнопленных, День за днём, солнце не влезает в жопу главнокомандующего, Взрывы в окопах, оторванные конечности и контузия, Отрешённые взгляды в трупах зековских мудаков плавающих, Пару лет пролетели как прыгающая шалава на члене аллюзий, Вышел под апплодисменты надзирателей, пускавших его по кругу, А страна грязно сосёт член у граждан, дающим ей по хую на юбку, Она, захлёбываясь слюной и соплями, кричит: я тебя люблю, Проебали три войны, окунули всё в дерьмо, потомотдали власть хохлу, Этот блядский хохол разъебал то, что и так разъёбано в пизду, Человечество пошло на мясо, детей педофилам, жён превратили в шлюх, Но жизнь, бля, идёт, не лезть же в роковую на потолке петлю? Решил сдавать бутылки по цене семь копеек за штуку, Спал на улице среди мусора, зимой на теплотрассах, Вспомнил награбленное, зарытые сейфы на землях королевских, Съебал на запад с лыбой на ебале, зажил в кайф на Гавайях, Пил мохито, загорал на пляже с безликими мертвецами, Вечерами выходил из своего особняка золотого, А на улице ядерная зима, вся страна окружена войсками, Хлеб теперь стоит шестьсот шестьдесят шесть сквозного, Да господи, всем похуй на обугленные тела в чьём-то чулане, Когда у тебя есть цель и преданный тебе Макаров в кармане, Тебе на всё похуй, пусть хоть весь мир захлебнётся в океане, Он спасал бросавшихся под колеса на дьявольской магистрале, А ночью толкал траву, растущую у него в саду с черепами, Боже правый, спокойно-то как. Боже, сейчас бы отжечь пьяный медляк, С ёбаной сукой-дьяволом на троне Аль на двух членах шлюхой на перроне, Ну и сидел он на пляже, абузя свой бонг, Смотрел на блядский прекраснейший закат, Солнце и правда, блять, красивое, оно жгёт насмерть мой мозг, Думал Ржавый аккурат, кинув пару гранат в зайчат, Блять, чека оторвалась, уж извините, бельчата, Эта чека, как и наша жизнь так же жутка и кратка, Ещё немного она сияющия, только больно уж невысокая, Нам остаётся, волчата, только плавать как в проруби дерьмо. Жизнь как цитата, не пытайся разглядеть в ней внутри бельмо. Не заглядывай, блять, туда. Оно слепо и глухонемо. Там в Гавайях какая-то местная церковь сатанистов Хорошо слишком устроилась, бузила на миллитаристов, Клеймила их ёбанными врагами человечества с пеной изо рта и слюнами, Не подпускала никого, а Ржавый, бля, подошёл, как улицы учили, Принял в лицо камни, блять, острые, как тот свет, вилы, И усадил их могилы розами благоухающими из тени костёр, И благославил бешеных, словно бушующий ветер, славных сестёр, Они своими холодными пальцами и трусиками людей судили, Как Аллах грешников в судный день, Ржавый пошёл на ресепшен, а там посетителей съели крокодилы, Он думал, где правда, а где ложь, где ёбаные пилы, Боже, что это? Белая горячка? На улице луна стала голубой, как небо, Сжал сломанные в икрах кулачки, пошёл на кровавую луну слепо, Луна звала. Луна завлекала Ржавого своими женскими частями, Когда он упал замертво, он всё понял. Всё во всём мире подохло. Боже, я же тоже мёртв. Где мои райские Майами, Гавайи? Он закричал, завопил и заорал во всё горло. За что мне всё это? Я заслужил быть на обратной стороне рая? Что это за ангельские предсмертные видения? Ему было так больно, что он в итоге отключился, Очнулся через пару дней в больнице весь в бинтах, Покалеченный, увеченный кровоточащими гемотомами, А когда поправился, понял всё на чистоту, остепенился, завёл себе жену, Эта была какая-то мулатка из самой жопы России, Трахал её ночами напролёт под солями тепловыми, Жил да жил себе в двухэтажном доме, поймал волну, Жил себе, сидел в кресле, залипал в зомбоящик под пиво, А снаружи ещё лучше, завёл бизнес, знал, что на кону, У него была лучшая в мире трёхкубовая Карина, А не какая-то там ржавая советская Нива, Он как-то гопнику в переулке пробил голову насмерть, Оружием был красный лом, а гопник был врачом в халате, Ржавый посмотрел на труп и оками ухмыльнулся, Уходя с места преступления, он, ржав, оглянулся И ещё раз подумал: ну и заебись, что он заткнулся. Какая нахуй совесть? У нас в жизни одна трава да ссанная тоска, Какая в пизду расплата, вы о чём, девчата? Забудьте, блять, тибетские свои пастулаты, Когда ты из вежливости пугаешь мудака из травмата, Ты не плачешь по его светло-будущей весне, Не ностальгируешь по Востоку-один на дне, Не вспоминаешь, как он стал одноногим инвалидом на войне, И, блять, не жалеешь родственных семей, сгинувших в огне, Тебе, блять, просто нужно разок распахнуться, От трупных волдырей и пыльной крови оттряхнуться, Спиться в светлую сторону, уйти в запас, покормить голубей, прошвырнуться, Сходить на могилы своих родственников, подумать, взгрустнуться, Дорогие нынче жизни стали, но, я ебал, какие спокойные. Стоит лишь всем по-доброму улыбнуться. Вот он и просто жил себе в доброты покое, ебануться. Пока в один дождливый день вышел и не вернулся. А вот второго звали забавно, хуле, кличка у него была Сопля, Я слышал новости недавно, как его завалили из ржавого ствола, Дело было так, Сопля поехал на разборки своего братка, А на месте не было гопарей, зато вылезли из бронекрузака Три ряжённых боевика, явно не похожих на людей, Поймали мутанты из ОПГ, приставили к горлу пушки, Заломали руки, привязали к пыточному стулу с войны, Начали отрубать медленно пальцы один за одним, Окружили пидорасы, обставили со всех сторон вертушки, Бежать нахуй некуда, осталось только молиться богу из тени, Он кричал от боли, но не просто так, он звал падшего Сатану, Звал его Сопля пиздануться долго, так, что у него не осталось конечностей, Куда там, у нас нет винтовок на войну, а что простому Сопле-пацану? Он прослыл злоебучим злодемоном в своей жизни скоротечной, Он прочитал строки из Некрономикона и тремя шестёрками сошёлся, Так не чтётся, милостыню моля и соль, чтётся, что он боролся, Он не сдался, как те лохи, застрявшие в семи-восьмидесятых, Уже в детстве в его взгляде была ярость, он видел чётко, как орёл, А потом ему вырвали глаза, он стал богом среди всех проклятых, Он вдавил газ в пол, он знал на что пошёл и где разума ёбаный раскол. На спидометре было двести километров в час, а в мыслях однорогий осёл, Те мрази не знали, с кем связались. Их главарь просто в душе не ебал. Из его рук выросли демоническая пора. Это, ребята, и есть сатанический ритуал. Это вам, блять, не дешёвые режиссёрские штампы, Ёбаные гиппокампы ебут, как под спидами на адском ансамбле, Они были красивее жены Путина, их моча была лучше мужей Клишаса, Их дерьмо было пизже конституции, их пот превосходил все советские чудеса, Нет, им не послышалось. Кровь спокойно течёт, плавно колышась, Хоть его мозг и расплавился почти, Сопля вспомнил детство, Как он отпевал свою мать, и как ссорился с больным отцом, Вспомнил кровавые передряги, проникся Москвичом в наследство, Вспомнил себя обычного. А потом его мозг взорвался и украсил тушей стены. Нынче люди злые, нынче люди любят ультранасилие. Да, сука, мы не совершенны. Так и он и двоим шпателем в нахуй голову как зверь зашёл напрямик, Он взял их мозги и поместил их себе в черепушку, чтоб в тьме светило, Один его взмах пальцем и половину их, блять, распидарасило-убило, Один его острый взгляд и сердце бугая в фарш превратилось, Другому он спинной мозг из спины вырвал, чик-чик, Их самкам он своим шипованным хуём в желудок через пизду проник, Одному пилорамой снёс ебальце, выстрел, стук, истошный крик, И напоследок пидору вырвал его тонкую кишку, потом язык, Языком он стал говорить по-китайски, один хуй одни лишь стоны да рык. Псина уголовников поскулила-поскулила, затем злобно набросилась, Своими острыми зубами она вгрызлась ему в горло и порвала кадык, Эту хуету четырехлапую он насадил на острый винтовочный штык, Переломал ей нахуй все суставы псиные и патогенные без ёбаных интриг, Усадил её бездыханное тело жариться в мангале на шашлык. Жаль мясо незамаринованное, где, блять, перец, лимонный сок, базилик? В общем, он унёс парочку мудозвонов с собой в могилу, За одно вбил в бошку кое-какому долбоёбу-дебилу, Что не стоит недооценивать вселенскую мучительную силу, За что ему на небесах богосоитие, оборотов тысяч сто, текилу, Всеведущий респект, ангелов-экскортниц и райское бухло, Так и запомнили, он крутящий момент, он, блять, божество само. Он, блять, всезазывающая ярость, а не какое-то там, блять, чмо. Ладно, меня заебала эта дешёвая лирика. Она стреляет, базара ноль, а как дело доходит до трупов, Нужна ёбаная статистика, чтоб не наебыватб труполюбов, А моя стилистика нихуя не диванная аналитика. Нихуя третий не какой-то там, блять, призрак, Есть одно доказательство, хуясе однако, Он дрыхнет скелетом в моей гнилой душоньке так же, Как охуительно фальшиво стонут шлюхи на камеру, стоя раком. И как пиздаты приспешники Цикад во всемирном саботаже. Третий? Третий был сопляк, зато весёлый… Упырь. Пацанёнок был вроде ровный, но стрёмный, как этот мир, Подстать его родному городу Мидлсекс или Краснодар, Москва-область, Чуйская долина или Красный тротуар, Упырь сам не знал, откуда он и кем является по масти, Он любил свой бонг как свой член, он был хуем отчасти, Помню, мы пошли с ним в деревню, а я его бросил, Он остался присесть в кустах, закинуть галоперидол, А я сиганул как Феррари под спидами — было как-то пох, Я подумал — нахуя мне этот мудак? Ну сдох бы он и сдох, Какая вообще в пизду разница? На этой планете любая смерть прояснится, А вот его тело до костей разгрызли мутанты-крысы-муравьи, Кроме кровоточащей и истекающей кислотой головы, Он вернулся, лыба как у Гитлера — сидит, эмоций ноль, Говорит, мы же в аду, мы же все нахуй, мрази, мертвы, Зажал мне рот, сверлит глазами затхлого богостарца, Разрыдался, весь в соплях, но, сука, держит мёртвой хваткой, как огнемёты солдаты в войсках, Конец света же завтра. А послезавтра вселенной такая пизда, Мол придёт чёрный жнец из квазиреальности И ебнёт, блять, созвездий небесных кишки, Затем придёт козлодьявол и соберёт их грешную кровь из богу лояльности, Он нахуй никого не пожалеет, всем вынесет ёбаные мозги, Но мне жалко было тех бедных муравьёв, волочащих яйца, Этот психо трёх шестёрок их всех тихо заживо сожрал. Бля, ну что за долбоёб? А это по-настоящему, не какой-то телесериал, Где добро побеждает зло, а зло отвечает расчлененными трупами, Там всё так хорошо, улыбка там означает страдания, А страдания ведут обратно в рай. Боже, в рай попадают душегубами. Главный герой не главный, он не молится богу в желаниях. А я всегда молился, когда он ржал, ножовкой пиля младенцев, Он был тем ещё типком, он читал вместо Библии Коран, У него бегали глаза, когда он ебал рот крыс и их тельца, Да, пацан был нервный, да ещё тот нацик или просто шизик, Да, пацан был вредный, да, любил пацан рок и напильник, Но всем было как-то поебать, люди пропадали целыми пачками, Я знал, что это он ставит эксперименты, пытает, ест заживо, Но я не стал сдавать такого молодого парня с подачками, Искусство в совершенстве, чувство идеала порой обманчиво, Но мне всё равно нравилось это ненормальное шизодерьмо, Я любил смотреть, как он хуём водит по потрохам талантливо, А он любил поклоняться духам-долбоёбам, прямо как Аллах, Помню, в него втюрилась одна девка всратая в очках, Она позвала его погулять в парке после школы, А он вырезал её доли внутренностей весёлые, Где продать её почки? Кому её пизда волосатая? Да кому нахуй сдалась её жопа дорого-богатая? Я не слышал, как она истошно орала, Когда её тело заживо делила на шесть частей пилорамами, Не то, чтобы у меня всё внизу там встало, Но мне нравилось её бёдерное солёное сало, А она во втором дыхании через трубки дышала, Я почти не чувствовал её бешеные конвульсии, Когда кровь рисовала на стенах как Пикассо Пабло весело, Эта ёбаная курица была пизда, какой дубовой, Даже Аншлаг не мог сравниться с этой ёбаной коровой, Она раздвинула свои жирные ноги и её нахуй в мясо разрезало, Боже, ебанашка, ну и что ты тут соблазняешь пацанов натурой? Вот и ноготочки её убогие, вот и голова её в очках за окном. Безмозглые долбоёбы, что родили такую тупоголовую суку на свет, Завопили, заплакали — ой, наша дочурка, за что боженька так с ней?! Пизданутый на голову бог с чётками на шее не спас от острых ножей, Да нахуй вы вопите, идиоты, заройте её грязный труп в паркет, Зарубите её, голову в пакет, остальное съедим, так быстрей, С днём, ёпта, лучших отцов-алкашей и шлюх-матерей! Ибо нехуй запертых в клетках жертвами клеймить, А вот нехуй доставать ремень, лучше ремнём задушить, И нехуй маму родную изводить, нехуй пизду теребить, Когда старпёры совковые сказали, что шликать это плохо, Люди, застрявшие в прошлом, не знают, что такое похоть, Их отношения это как среди дня гром, оглушающий грохот Посреди зомбированных адептов, копящих на чёрный день, И агентов Кремля, идущих на американских потаскухах в обмен, В школах старые пердуны вырывают конечности детям, Это нормально, ведь авторитет цинизма — это нахуй всё, Пидорасы и негры из гетто. Что за еботня вперемешку с бредом? Мы обезьян обсосём, мы ссаных обезьян превознесём, Всемирный консенсус это нахуй вырвать друг у друга языки, Да какое, ебать её, единодушие? Душно это душить насмерть, Ёбаные суки с двойными подбородками, продайте свои особняки, И нахуй эти декларации-хуирации и стенограммы? От нищеты в экстазе у людей попизже экстра-оргазмы, Вот Упыря и пиздец как это злило, он вспомнил ремень, Повсеместную бедность, детство, полное лишений, Он вспомнил окружающую его жестокость полумер, Как его пиздили до полусмерти за плохое поведение, Ну да, Упырь был немного ебанутым, немного странноватым, Да, блять, Упырь был поклонником Муссолини и фашистом, Ну да, Упырь был, каких преисподняя не видала, садистом, Да, блять, Упырь мечтал сделать из себя национал-патриота, Ну и что? Медведев Дмитрий обессилел, Кто должен держать псов в ёбаной узде? А где узда Упыря никто не знает. Она нигде. Ну зато он был задорный, шутил как Григорий Задорнов, А я его за его шуточки в унитаз макал ебальцем, Затем гладил его по затылку, я так заглаживал вину, Ему гнить и гнить в этой рвотной дыре нищих скитальцев, Почему люди должны заживо гореть в этом ебучем аду? Где ёбаное будущее, эти светлые, бля, надежды? Его родителей зарезал какой-то оккультный фанатик, Они легли на лёд, а по ним проехались мрачноватые конькобежцы, У него остался только дед-маразматик, я его нахуй грабанул, И купаясь в дерьме из кишков, сладкими снами уснул. Я ему говорил продолжать, как сколопендра в своей стезе, Мне же тоже нужно жрать, человечина это нежность, Она красивая, она украшала нежно наши желудки по красоте. Вот так я и был его Франком или Марком два, А он мне неким Донни Дарко, ёпта, божества, Я как советы, я сел за руль преступников и психов, Упырь — никотин, он — в игру в героиновых террористов, Донни Дарко был на троне, как бог всей вселенной, Он был богаче Илона Маска драго, блять, ценно-бренного, Он был так же охуенен как Ку-клукс-клан, И так же пиздат как тот, кто придумал саботировать Хохломайдан, А потом меня всё как-то заебало, ушёл на покой наш Дарко, А длинное горло Упыря перегрызла бешеная овчарка. Везде нужна ёбаная золотая середина, это так, Нужно различать цианид калия и двуручную пилу, Либо ты режешь пидору горло, либо ты слабак, Когда тебя бесят мудаки, нужно обратиться к злу, Выпустить пару пуль в слабое тельце оной суки, Изломать позвонки этой палёной сучки на досуге, Когда ты израсходовал кровь, нужно хуйнуть водочки, Налить себе месячные девственниц и дополнить селедочкой, Золотая середина помогает, это компромисс, подруги, Так и думал Чепушило, он любил золото в носоглотке, Вкинуться золотом для Чепушила было плёвым делом, Золото ебашит получше герыча, герыч нынче дорогой, Чепушило был человеком слова, а Упырь женщиной мета, Если про него была бы сказка, он был бы как антигерой, Он трахал шлюх у себя на хате, кололся, слушая Кровосток, Он был благородным рыцарем, он не был жадный пидорок, Чепушило просто так дарил бабло и его ебашило на посошок, Всем было заебок, им золото, ему середина-истина неписанная, Он был человек научный, любил понастраивать гипотезы, Завалил бы ебальник свой, нет, это не так, это не то, это хуйня, А может быть так? А где доказательства? Аргументы, ёпта, образы? В окнах глухих домов засели снайперы, это ёбаная западня, Это ебучая теория заговора, весь мир не знает всей картины, Снайперы надели прицелы на свои нарезные карабины, Помолились богу, взвели курки и проверили магазины, Нацелились лазерами и стрельнули в чьи-то тонкие спины, Кому-то попало в печень, кому-то в мозги в самые глубины, Чепушило охуел. Ведь теория превыше практики, разве нет? Чепушило прочитал в учебнике по химической демонологии, ЛСД, потом шизофрения и рак крови, патология демагогии, Звёзды на небе, астрология — это поебота, так же как и всемирный потоп, Ссаная физика гласит, что когда в рёбра зашла под смазкой дробь, Дышать не очень-то легко, нужно раздвинуть трахею широко, А в аду можно расплавиться. В раю можно сгореть от солнца, Чепушило выпивал бутылку Хеннесси целиком, а в аду-то никого, Он ебанул золота ещё разок, закинулся по полной. Блять, что-то не гнётся. Накатило кровью как водой, Это же ебучие софизм и спекуляция плотью как волной. Он сидел за своим золотым столом, писал ручкой из золота, Что мол вот вы пидорасы лживые, статья такая, пункт такой-то, Чепушило попал прямо в точку, тем судьи уссались от страха и холода, Съебались в ужасе нахуй! А нет, вы куда? Нахуй, пидоры, стойте! Чепушило заебался, он спустил с поводок овчарок, Вызвал себе скорую, выебал на щелчок санитарок, А санитарки озверели, достали тесаки, катаны и ножи, Заорали, разорвали рты и, сорвав с языков лады, нахуй его убили. Его золотой труп возвели в культ, пришли журналисты, пофотали, Пришли золотые строители, золотыми своими руками поработали, Своими ногами с шипами потопали, посмеялись, подёргали. А потом в один день чужие всё забыли. И пришли другие. Плакали недолго, на похороны пришли Чеба, Витас и Денчик, Чеба натёр сыр на кишки, Чебе напомнили макароны его открытый кишечник, Спасибо Кере реально по-мужски, что проявил к трупу сердечность, Отдельный поклон и Гохану за сожранную селезенку млечную, Родственников было реально мало, Понаехали, бля, были бы лишь одни старые друзья, Боже, Витас, завалил бы ты ебало, И так весело, и так хочется добить тело из двуствольного ружья, Дырок маловато, нужно побольше, честно, Вырвать глаза и замариновать в баночках красиво-лестных, Будет рассол вкусный, безалкогольно, блять, небесный, А то заебалось бухать, лучше, наверное, поебать врачих любезных, Они в дорогих больницах все пизда какие молоденькие, Все с большими сиськами и ебануться миленькие, хорошенькие, А кто такой ёбаный Чепушило, я уже не помню, мне хватило, Может, молодым через век, почти лет триста, вспомню этого Чепушило. Жизнь это дерьмо на палочке, Жизнь это, блять, не сказочка о русалочке, В жизни нет кровавой фантастики, Жизнь это не про мистику эффекта бабочки. Сделай свой выбор в четырёх стенах, Ты погряз в своих кровавых грехах, Как синяки у нариков на венах, Я прошу у вороны-предвестника силы на коленях, Они стёрлись в кровь до голых костей, Я чувствую своими оками, они мне шепчут зрей, Как неизвестные собираются возле души моей, Боже, мне страшно, я хочу плакать, как кащей, Мои печень, желудок и почки из траншей, Вам я закончить мои радушные земские дела, Я ненавижу вспоминать сны после стольких лет войны, Мне не хватает блядского тепла, я хуйнул крепкого бухла, Боже, завёрнутый в органы зверя, я хочу умереть. Боже, блять, позовите моего хранителя-ангела меня погреть. Глаза к глазам, кровь на вены мои всё дерьмо пережитые, Бог войны плачет по наши души разбитые, Мы все в делирии блядски спитые, Нас зажали в парашные углы, мы все псы забитые, Нас преследуют ёбаные галлюцинации, Я ебал в рот серое вещество, меня заебали бегающие черви, А что ещё делать, когда во всём мире апокалипсис радиации? Стопарь водки, галоперидол, стухшие консервы. А нам всем конец. Желание смерти это нормально. Нам всем пиздец. Желание умереть это смертелегально. Каждый в этом мире гнида, Просто кто-то гнида поменьше, а кто-то гнида на все сто. Кто-то любит воровать, Кто-то любит лгать, А кто-то за улыбкой прячет убийственные мысли, Нигилизм — это мой, блять, девиз по жизни, Моё кредо это ультранасилие над слабыми, Я не верю в бога святого, Этого долбоёба конченного такого, Я верю во всепоглощающее всемирное зло, Я смотрю в зеркало, я вижу мефедрона кило, Боже, меня манит, я хочу въебать затвор, Я хочу откинуться и утонуть с единорогами, Меня не ебёт ничего в этом мире ничуть, Меня не ебут мои внутренние на органах отёки, Бога в пизду, он сквозанул с концами, Сатану заебошить, чтоб заснул моими страшными снами, Ночные кошмары содержат в себе угрозы, Я чувствую, что скоро откажет мой мозг головной, Потом и мой внутренний господь из глюкозы, Боже, когда я буду крепко спать, обкуренный травой, Ебани мою кровать раскалённой звездой, Я, блять, молюсь, чтоб со мной был апокалипсис, Я, блять, преклоняюсь, дабы мой катарсис Не истёк кровью и не спился ядерными препаратами. Я смотрю на твой скелет и вспоминаю, какие мы были разные, У меня алкоголизм, у неё девиантная наклонность, Я был мертвецом, она была жизни цветами, Вернись ко мне, я оторву твои зубы, Я вырву твои большие ясные зелёные глаза, Я подарю тебе сумочки, чулки и шубы, Ты наденешь их и на улице испарится осенняя роса. Как мои слёзы из крови и боли, Когда тебе заживо рвут кости, Ты стараешься молиться не богу, а Сатане, Господи, продай моё бренное тело дьяволу, Боже, Библия это не ложь, это сороконожка на войне, Вездесущий, зачем ты пронзил кольями сердце архангелу? Прояви милосердие, посади меня за руль ковчега, Я буду двигаться и дёргаться, как опухоль в таракане Таракан в своей стезе сильнее бессмертия, Даже всемогущий отсосёт хуй в этой борьбе христиан, Будда сказал мне, блять, избавиться от недоверия, А как иначе? В нашем мире тебе воткнут нож в спину, Человек нынче какой-то одноного-однорукий фаллос, Слепой, глухой, опирающийся на дряхлый костыль, Мухаммад-братуха, иди-ка ты нахуй, оно же насмехалось. У него было четыре ряда зубов и шесть ног, Оно заржало во весь голос, как пидорасы в Аншлаге, А я ему разъебал его пятимиллиметровый мозг Гвоздодёром и лобзиком, которые купил в универмаге, Я оставил демонически вырвиглазный ожог На его сучьих потрохах, лишь бы другие не пришли, Его сгнившие язвы и волдыри были лишены тревог, Там было написано о судьбах людей с того света, Его прах тлел, так же, как от башней-близнецов оставили одни угли. Господи, мне так не хватает в кошмарах наркопистолета, Я вижу падающую и танцующую атомную ракету вдали, Когда она упадёт, всем будет похуй, всё уже будет решено, Тогда будет ебнёшься романтично распивать ацетон и вино. Эротично, ёпта, и так же лирично, как весёлый шаг в окно. А вот соблазнять труп уже не так грустно, как в ёбаном кино. Боже, как же всё нахуй заебало, Господь всемилостивый, почему всё так стало? Забота это нихуя не опека. А жизнь это нихуя не дар для человека, Жизнь состоит из дерьма наполовину. Оставшаяся половина это мёртворожденная тоска. В этом мире редко есть путь назад, Просто всех заебали последствия И ответственность за наши бедствия, Когда демоны тащат тебя в ад, Тебе не за что цепляться, у тебя нет когтей. Это кажется целью всей твоей жизни, В аду заебончик, мы тут все ненавидим людей. Я иду к вам в даль. Далеко. Высоко. А вы ждите. Я приду туда, где нет страданий. Прошу вас, друзья, не спите. Потому что когда вы заснёте, я исчезну. Я предамся своему личному адскому тлену. Патологическая агония и навязчивое желание умереть, Смерть — это свет в конце кровавого тоннеля, Но я не хочу умирать, я не хочу стареть, Я не хочу лишаться водки и крепких сигарет, Но и жить тоже, просто жизнь осточертела, Одна и та же хуета вокруг, Я медленно открываю свои глаза, А может, всё изменится в один день вдруг? Чудес не бывает, это просто мозговой онанизм, На моих запекшихся сетчатках пролетает моя жизнь. Как протыкающее чьё-то сердце острое копьё, Она мне шепчет, что я мертвец в аду. Я не спрашиваю её слабое огненное чутьё. Я знаю, что я не в наркотическом бреду, Я просто принимаю её тусклый свет. Мне хочется от души поржать. Я знаю, мне пиздец. Я никогда не спрашивал себя, Каково это жить без целей и мечты. Каково жить, не чувствуя жизненной остроты. Убей себя. Убей, скорбя. Убей, любя. Из глаз петли идут слёзы, она зовёт меня. Я пытаюсь не слышать её стоны, Болезнь это знак, боль это христианские иконы. Иисус, сын божий, печально смотрит с небес. Небеса это ложь, небеса это трагедия и регресс. Я не святой, я не заслужил ёбанного счастья. Иисусе воскрес. Саморазрушение, селф, ёпта, дестракт, Убей дорогого себя, перережь себе горло, Устрой себе свой маленький личный теракт, Доверься косе того, кто облачился в чёрное. Она медленно коснётся твоих нежных артерий, Слегка нажмёт, станет немного больно вновь, И ты почувствуешь льющуюся тёплую кровь, Плавно, медленно познающуюся и из стороны во сны метущуюся, Коса-сороконожка будет ползти, как бы веря, Она чувствует твои сожаления безголовой химеры, А во что веришь ты? Боже, накажи меня. Просто убей меня. Боже, отрежь мне голову, мою судьбу казня. Боже, я не помню своё имя с того самого блядского дня, Когда, боже-упаси, моё я заебашили, мою личность на куски расчленя, Дьявол, заебашь немного кислоты до самого дна, Братан, моя красная Луна теперь бледна. Я верю в боль, от которой мне хуёво уже столько лет, Мои глазные яблоки лопнули, а затем я ослеп, Мне отрезали все конечности и дьявол взял мои мысли в плен, Но мне, если честно, похуй, жив я нахуй или нет, Мой личный рок сосёт мой хуй, как гнилое райское желе. Раз. Два. Три. Я медленно отрываю им конечности, как скот, Я кладу их окровавленные трупы себе в рот. Я самолично лишаю себя человечности борозд. У меня блядская эйфория шести шестидесяти шестьсот. Больше никаких ссаных забот. Больше никаких душевных пустот. Мои глаза закатываются от ушедших на второй круг тягот. Идёт день, два, неделя, месяц, три, год, Я жду их возле адских проклятых ворот. Эти слова нихуя не значат, Так, абстрактная поебень, И те, кто по-своему переиначат, Ёбаные шлюхи и суки на обмен, Меня заебала изжога, Я вчера ел трупы детей, Меня мучает навязчивая тревога, Я лишил Ветхий Завет вета и костей, Пятикнижие гласит, что у меня нет червей. Меня зовут Пизданутый Моисей, У меня четверо мутных друзей, Я иду в петлю, намылив ангельским пением шею, Я ложусь под божественные рельсы, по богу скучая, Просто заебала эта судьба траханная, такая сука, бухая. Шесть. Шесть. Шесть. Я плавно отрываю им конечности, Я кладу их сгнившие трупы себе в пасть. Я осознанно лишаю себя человечности. Меня поглощает проклятая блядская страсть. Я хочу лучшей крови, я хочу больше боли, Моё сознание кровоточит, его заполняет туманом и смертью, Моя личная трагедия исчезает за красной тенью. Меня зовут Пизданутый Моисей. У меня четверо мутных друзей. Я иду в петлю, чтобы сломать все свои позвонки. Я ложусь под поезд проклятых судеб, чтобы лишить себя тоски. Меня зовут Пизданутый Моисей. У меня четверо пизданутых детей, Кто-то повесился под одиноким деревом. А кто-то лёг на рельсы в обнимку с тухлым черепом. Меня зовут Пизданутый Моисей. У меня четверо смешных гусей. Я иду на поле тлена, чтобы пасти овец. Я ложусь в стога сена и мне так кайфово что пиздец.