the only way to adore our lovely jesus

— на колени. хисока знает, что проиграл. из соседней комнаты глухими волнами бьют музыка и смех. воздух пахнет концентрированным алкоголем вперемежку с духами и потом. он ведёт носом, делая глубокий вдох. это не отрезвляет. губы иллуми перед его глазами сменяются бёдрами. он давится и удивленно понимает, что краснеет. ткань брюк под дрожащими пальцами неожиданно мягкая и тонкая — он чувствует твёрдые мышцы. хисока смотрел на эти бёдра весь вечер, хотел оказаться между ними с самой первой встречи, а теперь совершенно не знает, что ему делать и глупо смотрит, облизывая взглядом и оглаживая руками. острые ногти иллуми царапают подбородок. хисока отрывает взгляд от ног и переводит его на лицо, о чем тут же жалеет. сердце бьётся о самые кости, будто человек заживо запертый в гробу. глаза у иллуми ясные и колкие, губы торжественно-снисходительно влажные. хисока сглатывает. иллуми наслаждается его беспомощным восхищением без стеснения. — гипнотизировать будешь картины в музее. шевелись. иллуми плавно убирает руку, незаметно заправляя прядь кроваво-розовых волос за ухо, и опирается обеими на стол позади него. его равнодушные глаза с лёгким блеском неотрывно следят за хисокой. хисока выпрямляет спину, брюки с неслышным шуршанием падают на пол. он касается кончиками пальцев коленей, ведёт до самого живота и цепляется ногтями за резинку. иллуми останавливает его взглядом. хисока обхватывает бёдра ладонями, пытаясь удержать остатки самообладания, и клеймит их короткими горячими поцелуями. это как попробовать наркотик. хочется больше — и он берёт больше. настойчивым движением умоляет иллуми положить ногу ему на плечо. на внутренней части бедра расцветают выстрелами засосы. иллуми тихо вздыхает, и хисока почти теряет сознание от нехватки воздуха в легких, до краёв наполнившихся собачьим восторгом. его руки непроизвольно сжимаются, оставляя синяки. ему хочется услышать больше, даже если это его убьёт — а это точно его убьёт. но хисока знает, что нельзя ничего взять у иллуми без разрешения, поэтому ждёт, кончиком носа рисуя круги на бледной коже. и он его получает в виде тонких пальцев, сжавших его волосы. хисока протяжно стонет — больше скулит — и на секунду поднимает взгляд, чтобы разбиться об острую ухмылку чистейшего превосходства. иллуми чуть сгибает ногу, прижимая его ближе, хисоке хочется материться, но выходит только отвратительно смущенно промычать нечленораздельные проклятия. в этот раз он уже не ждёт позволения. обе ноги золдика оказываются на его плечах. хисока отодвигается, на несколько мгновений возвращая себе себя самого и говорит обычным медовым тяжёлым голосом с театральными интонациями: — тебе придётся звать меня атлантом, сладкий, — он ждёт, пока бровь иллуми скептично дёрнется вверх, и продолжает, — сейчас я держу на плечах весь мир. иллуми еле слышно смеётся, вызывая в хисоке сибирские пожары. иллуми видит каждый из них. и ему на самом деле весело. весело быть, пожалуй, единственным существом в мире, способным довести хисоку до состояния по-настоящему верующего перед богом. он цепляет его пряди пальцами, ладонью проводит по шее, тянется на другой конец стола и протягивает ему нож, остриём касающийся хисокиных губ. — мир требует жертв, — легко бросает он. хисока дрожит и отводит взгляд, возбуждение накатывает на него огненными волнами. он приоткрывает губы и языком проводит по лезвию, разгоняя томный туман в голове холодом стали, с нежностью гильотины опускает нож себе на шею, оставляя ровную алую линию, из которой тихо бежит жизнь. иллуми сжимает его плечи коленями и оттягивает тяжело дышащее красиво выгнутое тело назад, чтобы наклониться и измазать фарфоровые губы в крови. он на пробу касается раны зубами, проходится по ней языком, проникая глубже, и вырывает из хисоки оскорбительно короткие стоны. глаза у хисоки блестят как два бокала виски со льдом. иллуми смотрит в них непривычно долго и слизывает кровь с губ. он не уверен, что трезв, но уверен, что ему до утробного рычания нравится вид смущенного хисоки на коленях. мысль о том, что порез достаточно глубокий, чтобы остался шрам, отзывается тянущим чувством предвкушения во всем теле. хисока тянет время. не в его силах сделать эту ночь самой длинной, но в его — оставить иллуми рядом с собой до конца этого мира. золдик по-кошачьи потягивается и усаживается на стол, разводя ноги. хисоку как поводком притягивает к нему. иллуми смотрит сверху вниз с плохо скрытым искрящимся ожиданием. пространство будто заполняет водой, музыка теряется в стуке сердца и дыхании, смутные очертания комнаты превращаются в черное с розовыми всполохами пятно. хисока отчаянно краснеет и не понимает почему. его опыта в сексе хватило бы на прокачку нескольких персонажей до девяностого уровня, но сейчас он будто сдаёт самый сложный экзамен, от которого зависит вся его жизнь, а готовился он всего одну ночь и уже ничего не помнит, и острые ждуще-насмешливые взгляды иллуми совсем не помогают. — что-то не так? если у тебя целибат, то нужно было сказать об этом раньше. — хисока фыркает, краем сознания отмечая насколько тепло становится от шуток иллуми. кажется, это не отношения на одну ночь. он торопливо облизывается, стягивая двухсотдолларовое на ощупь белье с узких бёдер, и выдыхает. иллуми пристально следит за ним, будто годами ждал этого момента, и ничто, кроме сжимающих столешницу ладоней, не выдаёт в нем желания свести ноги. слишком уязвимо. хисока берёт сразу глубоко — иллуми чувствует заднюю стенку его горла и вздрагивает, зажмуривая глаза на четверть секунды. он вплетает пальцы в жвачного цвета волосы и мягко придерживает, не позволяя двигаться быстрее. хисока поддается, медленно скользя губами по напряженному члену. иногда он пользуется языком, а иногда сжимает горло, каждый раз с ястребиным вниманием наблюдая за лицом иллуми, губы которого становятся красными уже не от хисокиной крови. хисока ведёт кончиком языка по всей длине, иллуми с шумным вдохом выгибается вслед за ним. его ресницы дрожат, а губы сжимаются в тонкую полоску, когда он наконец ослабляет галстук и расстегивает верхние пуговицы рубашки, откидывая голову назад. янтарь глаз хватается за светящуюся бледность и хисока не может удержаться, наспех оставляя рассеянный поцелуй на головке, поднимается на ноги. он освобождает оставшиеся пуговицы из петель и не может поверить, что такой иллуми — со сбитым дыханием, аккуратно приоткрывшимся ртом и влажными ресницами, с бледным румянцем на щеках и до дрожи возбужденный — сейчас в его руках. тут его охватывает абсолютная чернота глаз и он мысленно поправляется: это он в руках иллуми. золдик держит его за шею и целует так, словно выносит приговор, осуждая хисоку на вечное рабство. мороу резким движением притягивает его к себе за талию, выбивая протяжное мычание прямо в поцелуй, и покорно улыбается. — только никаких засосов. — заявляет хрипло иллуми, когда горячие влажные губы рвано целуют его плечи в созвездиях родинок. — а что, мама заругает? — хисока смеётся и снимает с него рубашку, оставляя галстук. взгляд иллуми режет воздух и его самообладание. — нет, отец. больше о родителях хисока не заикается. ему хочется отпустить парочку шуток, чтобы снова увидеть молнии в ночных глазах, но холодные пальцы иллуми слишком быстро добираются до его сосков, отбирая способность говорить. занятый грудью иллуми хисока пропускает момент, когда остаётся ещё и без брюк. золдик вдруг находит что-то бесконечно забавное в лице хисоки и с усмешкой снисходительно произносит. — хочешь лицом к лицу или спиной? — у хисоки от возмущения пересыхает в горле, как будто он правда думал, что трахать будет он, а не его. — лицом, — совладав с собой, выдавливает мороу и тут же оказывается распят на столе. поверхность прохладная, и корляписовые глаза хисоки от неожиданности трогательно распахиваются. иллуми раздевает его с преувеличенной осторожностью, будто таксидермист, в руках которого оказался экземпляр из чёрной книги. хисока старается не двигаться и не дышать. губы иллуми чертят на груди хисоки лабиринты с тупиками-засосами. за стеной что-то разбивается, кто-то кричит, музыка становится громче. — теперь у куроро тринадцать побитых кружек, — невпопад шепчет хисока, не зная куда деть взгляд. он чувствует себя пациентом на столе у хирурга без намека на анестезию. ему почему-то страшно, что этот звёздно красивый мальчик прочитает своими скрипичными пальцами всё его прошлое, выбитое на теле шрифтом брайля, и сбежит. но иллуми лишь касается острым языком его сосков, прикусывая каждый с еле различимой сквозь безразличную агрессию нежностью. через несколько минут карамельно тянущихся пыток хисока превращается в карту из следов, оставленных ледяными губами, сплетенную из оголенных проводов, болезненно реагирующих на любое взаимодействие — особенно на взгляд. голова иллуми пропадает под столом и появляется через одно «блять, да где же». рядом с хисокиным бедром появляются смазка и презерватив. он душит в себе желание съязвить — это ничем хорошим не кончится, а кончить ему всё-таки хочется. — не беспокойся, я буду осторожен. хисока глупо хихикает и отворачивает голову, закрывая потерянные от неловкости глаза спутанными волосами. иллуми действительно осторожен. длинные хисокины ноги приятно давят на плечи, он любуется его телом и странной реакцией на собственные действия. кажется, люди обычно ведут себя по-другому, но иллуми об этом знает крайне мало, поэтому только ловит каждое изменение в настроении хисоки, медленно растягивая его. — ты удивительно тихий для того, кто усаживает незнакомого парня к себе на колени в первую минуту знакомства, — не удерживается иллуми, пробуя новые эмоции на вкус и раскладывая их на составляющие, чтобы потом обдумать, что стоит дороже: пятна румянца на щеках, ушах, шее и плечах хисоки или его попытки сдержать стоны. мороу не отвечает, кусая губы. иллуми наклоняется, оставляя легкие поцелуи на животе партнёра, отвлеченно замечая, что он слишком напряжён для своего образа жизни, и добавляет третий палец. хисока определенно готовился, но неуверенно изломанные брови бросали сомнительную тень на его репутацию. догадка змеёй пробирается в необычайно хаотичные мысли золдика и тут же оформляется в слова. — хисока, — он ждёт пока блестящие зрачки, почти вытеснившие медовую радужку, обратятся к нему, — ты уже был снизу? судорожный вздох и отчаянное мотание головой вполне устраивают иллуми. спокойное тепло разливается между рёбер, золдик тянется вперёд и нежно целует хисоку в уголок губ, доверительным шёпотом сообщая, что искренне рад стать его первым. беспомощно отчаянный тихий стон вырывается из хисокиной груди в ответ. легко сгибая длинные пальцы, иллуми получает ещё четыре таких же. «достаточно», думает иллуми, выпрямляясь. он касается губами смуглых коленей, одной рукой медленно ведёт по груди и аккуратно сменяет пальцы членом, не сводя глаз с хисокиного лица. хисока хмурится, заставляя иллуми замереть. — н-нет, продолжай, — хрипло просит он, переплетая свои пальцы с пальцами иллуми на своей груди. золдик слушается, сжимая чужую ладонь. вздохи резко становятся тяжелее, а воздух искрится от приятного напряжения. иллуми открывает рот, чтобы спросить, но оказывается за галстук втянут прямо в мокрый настойчивый поцелуй, заканчивающийся «быстрее, пожалуйста» прямо в губы. иллуми невесомо гладит сильные бёдра, двигаясь внутри хисоки. он перестаёт понимать, что именно чувствует, и знает лишь то, что ему удивительно хорошо. — ты можешь заходить ч-чуть глубже? — иллуми кивает. — так? — хисока громко и протяжно стонет, вызывая у золдика удивление и приятное чувство где-то рядом с сердцем. дверь с оглушительным стуком ударяется об стену. — извините, а у вас не осталось случайно шампанс...блять, - красное лицо куроро исчезает за закрытой дверью. они неловко переглядываются, но тут дверь снова открывается, — совет да любовь. куроро как-то истерично хихикает, проворачивая ключ и засовывая его в щель под дверью. иллуми ударяет себя по лбу, но хисока не позволяет ему отвлечься, вновь используя так удобно висящий на его шее галстук, чтобы поцеловать настолько возбужденно, насколько это вообще можно сделать. к счастью, это срабатывает. иллуми целует в ответ медленно и с оттяжкой, продолжая двигаться. мороу иногда резко сжимается вокруг него, ловя губами резкие короткие стоны. иллуми чувствует, что потерялся, растворился как сахар в молочно-кофейной коже. чувствовал ли он себя с кем-то так хорошо раньше? в голове пусто, даже кнопка с надписью «выход» уже не светится. он ускоряется, зная и помня только одно имя и всего шесть букв из всего алфавита. ладони упираются в изредка поскрипывающий стол, заключая между собой хисоку, стонущего и совершенно искренне красивого. всё заканчивается до странного быстро. хисоку будто молнией прошивает насквозь трижды за несколько секунд и заряд мгновенно переходит иллуми. золдик достаёт влажные салфетки с безупречно безэмоциональным лицом. полуодетый он сидит на полу, прислонившись к стене, и завороженно наблюдает за ногами-маятниками, свисающими со стола. хисока так и не сдвинулся с места, только попросил у иллуми пачку сигарет сорванным голосом. вишневый дым под потолком кажется иллуми менее привлекательным, поэтому он продолжает пялится на лодыжки, покрытые шрамами, как аквариумная рыбка. — я всё сделал как надо, — хисока спотыкается о собственный голос, но продолжает почти без паузы, — в ту страшную ночь, блеск мечей изуродовал мглу. — недельной давности шрам на груди иллуми невольно отзывается на строчку, — и ничем я уже был не в силах помочь. и был искренним мой поцелуй... * повисает тишина, прерывающаяся редкими взрывами смеха из-за стены. иллуми пробует хисокин голос и его слова на вкус. — это что-то про иуду? — так точно, капитан. он садится на стол, смотрит прямо в бездну с насмешливым вызовом. — надеюсь, я не должен на тебе жениться после этого? — его брови странно двигаются, слегка озадачивая иллуми. — нет, — иллуми жмёт плечами и поправляет галстук, — наверное. — жаль, а я так надеялся. иллуми встаёт, отряхивая брюки со стрелками, и делает шаг к хисоке, попадая прямо в облако сладкого дыма. — руку и сердце предложить не могу, но свой номер вполне, — хисока сияет, наклоняясь за мобильником, и мечтательно вздыхает, пока иллуми вбивает свой номер в список контактов. — я, честно говоря, тоже искренне рад, что ты мой первый.