Руины

Череда покушений ввергла еë рабочий график в состояние полного хаоса.       По прибытии на Набу, будучи отослана Верховным канцлером с Корусанта, и после аудиенции с королевой Джамиллой, Падме приснился тревожный сон. Она не имела склонности к мистическим терзаниям и поэтому мысленно спихнула вину на близкое присутствие Анакина, а такое поведение ей также было не свойственно. Но уж слишком он выдернул еë из зоны привычного равновесия. Или всë-таки кошмары ей не снились, потому что последнее время ей почти не удавалось спокойно поспать. Вынужденное бегство накануне голосования ставило под угрозу не только принятие законопроекта, но и еë репутацию. Одному из неформальных лидеров умеренной оппозиции, ей было очень не просто на большой арене корусантской политики — сталкивались несколько бурных течений. Аристократия и потомственные правители Центральных Миров с трудом воспринимали выходца из территорий почти-что Внешнего Кольца всерьез. Верховный Канцлер, будучи соплеменником Падме, добавлял веса еë колоде, но играла она всë-таки за другую команду, всячески сопротивляющуюся излишней централизации.       Падме по горькому опыту знала, что столице до периферии дела нет. Еще более неприятное послевкусие оставлял тот факт, что она перестала доверять Палпатину — покровительство Верховного канцлера и его менторский тон никогда ранее не вызывали подобной волны раздражения. Знала она его достаточно хорошо — этот давний бабушкин соратник еще до коронации Амидалы активно помогал и поддерживал еë на тернистом пути местной власти, периодически отодвигая наиболее острые колючки, на которых легко могли оказаться капельки яда.       Несмотря на то, что времена настали новые, старые-добрые способы еще никто не забыл; не зря же избранный монарх Набу прикрывался такой продуманной сетью обмана из двойников-телохранителей. В обстановке частичной неопределенности, когда сепаратистские настроения витают в воздухе, столичные союзники дорогого стоят, парой нужных слов решая проблемы, способные создать или разрушить хрупкие договоренности. Палпатин, заняв, не без помощи своевременно выдвинутого вотума недоверия предыдущему канцлеру, высокий пост и несмотря на то, что их карьеры двигались по совершенно разным орбитам, пересекаясь лишь в определенных точках и не более, продолжал оказывать отеческую заботу. И когда только он успел в еë мысленном списке переместиться из группы поддержки в группу досадных неудобств?

***

Дворец был ей знаком со всеми своими кулуарами не понаслышке — два срока на посту королевы Набу и успешный штурм, отвоевавший его во время блокады Торговой федерацией, помогли ей ознакомиться подробнейшим образом со всеми хитросплетениями ходов и выходов потайных туннелей этой жемчужины Тида. Она была полностью уверена, для неë здесь ничего не осталось неизведанным, все секреты и тайные комнаты хранятся в ее стратегически взвешенном уме.       Она даже не поняла, что это был сон — утомленная сборами, скорым переездом, а затем ворохом бумажной работы, которая неслась за ней по пятам прямиком из столицы республики. Сенатор даже в вынужденной ссылке оставалась на своем посту. Надвигавшиеся проблемы с сепаратистами уже внесли свою лепту, а среди комитета лоялистов также намечался раскол. Хотя подобные мысли не казались ей продуктивными – задачи необходимо решать исходя из сложившихся обстоятельств и не полагаться ни на предположения, ни на удачу — она твердо решила заняться этим вопросом вплотную. Используя факты и разумные на еë взгляд доводы для тушения чрезмерно радикальных настроений в сенате, которые распространялись со скоростью степного пожара, она на протяжении долгих месяцев до глубокой ночи просиживала за экранами, выверяя всë до буквы. Перегибов быть не должно. Любая двусмысленность в новом законопроекте о создании республиканской армии может привести к катастрофе, последствия которой не сразу проявят себя. Она обуздала горячность юности, а обретëнный опыт четко подсказывал: времена грядут не простые.       Личные чувства тоже не добавляли спокойствия. Внезапное появление Анакина она восприняла как недобрый знак, несмотря на то, что была рада встрече — но не нахлынувшему смятению, в которое эта встреча еë погрузила. Как вдруг оказалось, что то, без чего она прекрасно жила долгие годы, теперь занимает место в ее разуме и будоражит сознание. Служение разумным галактики – вот еë долг и обязанность, миссия, которую на неë возложили королева и народ Набу. Перед великой целью всë личное меркнет, отступает на задний план. Еë судьба — песчинка в пустыне, ничтожна, а еë цель велика и незыблема, и она будет жить даже после того, как еë кости превратятся в прах. Равенство разумных и право на свободу выбора для всех — вот за что она готова бороться и жертвовать всем мелочным, частным, отдавая себя без остатка. Перед отправлением в Озерный край, получив распоряжения королевы, необходимо было завершить пару текущих дел, не терпящих отлагательств. В конце концов, ни Дорме, оставшаяся исполнять роль сенатора в столице, ни представитель Бинкс не были так осведомлены о внутренней политике королевского дворца. И курс по взаимодействию с Республикой, заданный королевой Джамиллой нужно было претворить в жизнь. Перенося из личного сейфа необходимые инфокристаллы, она направлялась в свой рабочий кабинет, поднимаясь по каменным ступеням. Она хорошо помнила, их было четыре и, взойдя, она потянулась к знакомой вычурно-резной ручке, когда в ушах раздалась какая-то торжественная музыка. Надо что-то срочно делать с переутомлением. Сетуя, она поправила вуаль головного убора, опускающуюся на глаза, и распахнула дверь.       Вместо знакомого кабинета за дверью оказалась небольшая прихожая с расположенными там вешалками, полностью заполненными самой разнообразной одеждой. На глаза постоянно опускалась вуаль, но поднимая еë, она отчетливо видела исключительно то, что было под ногами. Незнакомый человек, одетый в форму дворцового лакея проводил еë до дверей зала — с еë появлением все встали, но она ни на кого не смотрела, только вперед, на партнера; им был невысокий седовласый мужчина, мучительно кого-то напомнивший, но вспомнить кого именно она не могла. Все присутствующие неподвижно стояли вдоль стен, навытяжку, и только пожилой человек, оппонент, противник, медленно расхаживал, меряя своими шагами пустое пространство мраморного зала. Когда она вошла, раздался коллективный вздох, едва слышимый, но как будто облегчения, и седовласый господин вдруг на полушаге остановился и внимательно, без улыбки, холодно и оценивающе всмотрелся в еë лицо. По спине пробежал холодок. — Мы долго ждали вас, госпожа...       Опасным старик не выглядел, хотя она невольно поëжилась, пытаясь разглядеть черты, которые тут же становились странно размытыми, а позже, когда мужчина снова заговорил глубоким гортанным голосом, вальяжно указывая, — Приступим к игре. — она так же не могла внимательнее рассмотреть лицо, несмотря на то, что приблизился он на расстояние вытянутой руки. На самом деле она давно уже научилась заглядывать вглубь собеседника, концентрируясь на вещах, только косвенно отражающих смысл и суть сказанного, и это обостренное восприятие сейчас било тревогу, перекрывая все рациональные мысли. Очевидно, он решил, что в представлении не было нужды, вопреки протоколу, и они расположились друг напротив друга за старомодным резным столиком, расположенным в центре зала. Фигуры вдоль стен согнулись в церемониальном поклоне, и она невольно заметила, что они стояли не в один ряд. Стены куда-то исчезли – еë окружала толпа людей, как на площади в день парада — бесконечная и безликая, в полном покорном безмолвии склонившая перед ними головы.       Одна маленькая фигурка с самого края привлекла еë внимание, ведь была хорошо знакома — испуганный мальчик с яркими от слëз глазами, когда-то в её памяти он робко вглядывался в лицо молодого рыцаря, а сейчас, молча согнувшись, ронял соленые капли на белый мраморный пол. Еще более чужеродно выглядели две маленькие девчушки — еë племянницы, всегда такие живые и непоседливые, а теперь, словно замершие куклы сломанные пополам, застывшие в неудобной позе. От неожиданности Падме вздрогнула и на некоторое время потеряла концентрацию, выискивая глазами сестру — не могли же Пуха и Риу оказаться без сопровождения, сами по себе... И что они делают во дворце, когда Сола всегда твердо провозглашала, что ни на светские рауты, ни в политику они не ногой? Более того, считала свою младшую сестру недальновидной особой — как она не раз высказывалась, из-за чрезмерно затянувшегося пристрастия к общественной деятельности, выбравшей опасный образ жизни вместо ответственного и серьезного занятия, такого как создание семьи и воспитания детей. Но, яркая и громкая, со своим неизменным и весьма острым чувством юмора, сейчас Сола виделась такой же нехарактерно замершей...       Пожилой господин небрежно махнул рукой, и согнутые спины распрямились. Над головами светили, переливаясь миллионами огней, парадные люстры, озаряя искусственным ярким светом напряженно вытянувшиеся фигуры. Глаза с тревогой скользили вдоль рядов, узнавая чьи-то лица, где-то там стояли и родители. Она перебирала в голове тяжелые мысли, тягучие и неповоротливые, усталость накатила новой волной, а размышления требовали неимоверных подъëмных сил. Что тут происходит? Какую цель преследует ее противник? Игра началась, она привычным движением поставила в центр Сабе, верную помощницу и двойника, не раз заменявшую еë в традиционном убранстве королевы Набу, способной справиться с самой непростой задачей. Это было вполне закономерно – они часто проводили подобную рокировку и раньше — Сабе вызывала огонь на себя, Падме выжидала и принимала стратегическое решение, наблюдая, взвешивая, выверяя. Такова была традиция, таковы были правила. Да, возможно, Сабе будет непросто — она ещë не понимала расклад игры, расстановку сил, возможностей своего противника, его стратегии, но именно здесь Сабе можно будет прикрывать, защищать при желании бесконечно долго. Роль, возложенная на неё, подразумевала быстрое реагирование на вопросы безопасности королевы и даже сейчас, в должности сенатора, Падме полностью рассчитывала на свою верную соратницу.       Противник передвинул фигуру, и снова на доске было равновесие, и это равновесие должно было длиться довольно долго – Падме чувствовала, что партнер еë — человек гениальной осторожности, способный выжидать, тщательно выверяя всë до мельчайших деталей, планируя свой следующий ход. Она перевела дыхание, всматриваясь в неподвижные ряды вдоль стен, на тех, кем распоряжался еë соперник – среди вереницы лиц кто-то был смутно знаком, а остальные, несмотря на ослепительный свет, расплывались чередой едва различимых деталей. Стратегия была её сильной стороной. Проглотив мешающий ком в горле, она принялась за работу – составить план, продумать, не отвлекаясь на частности в то время, когда все усилия должны сосредоточиться на основной задаче. А сражение, как и всегда, будет разворачиваться вокруг ферзя. «Все духовные разборки через ферзя», — говорил когда-то её наставник, с легкой долей иронии объясняя очередную неподъемную философскую концепцию. И она ухватилась за эти слова, за голос, который раньше пояснял с таким филигранным искусством многие истины, с его помощью выплывающие из-за грани понимания в ряды вполне доступных — «Когда мы спрашиваем себя как, мы не поняли что».       Расстановка сил поменялась. Голос прозвучал как шелест сухих листьев, – Поправляю… Крупная фигура пошатнулась и была сметена с доски, рукой великого стратега. На место встала другая, и внутренним озарением она понимала, что происходит какой-то передел, где её противник играл против всех, против своих же фигур, отказываясь укладываться в рамки своей стратегии. Отказываясь от всяких рамок вообще, понимая, что в данной ситуации выиграет тот, кто откажется от всех известных правил, сможет навязать игре свои правила, неизвестные противнику, а когда сочтет необходимым — отбросит и их. Это не предвещало её раскладу ничего хорошего, хотя позиция осталась внешне по-прежнему сильной. Она не могла найти брешь в обороне, то, что ускользало от её видения. Раздраженно она поправила вуаль, которая упорно сползала на глаза. Надо было оставить головной убор в раздевалке, как она сразу не подумала... Но всë в этой игре было продумано, так что надо было предпринимать любое действие в отдельно взятый момент, без возможности отыграть назад. Она делает ход. Спокойно, неторопливо, не подавая виду что это есть не что иное, как попытка вырваться из замкнутого кольца навязанных действий, когда становилось ясно, что всë вокруг — лишь хорошо расставленная ловушка. Внешне она полностью спокойна, в запасе припрятан известный ей способ разорвать порочный сжимающийся тисками круг. «Контролируемая оплошность», — так называл её наставник, — совершить ошибку столь очевидную и предсказуемую, но с другой стороны позволяющую сделать шаг назад, поймать нить замысла своего противника и проследить за его реакцией. Ей сложно понять кто перед ней — фигуры в тёмных плащах и с закрытыми лицами сменяли друг друга с методичным постоянством. Она старалась не думать о них, когда они падали с доски. Шла ожесточённая борьба, ладони её вспотели, от напряжения ломило виски, когда она пристально вглядывалась, просчитывая — успеть, опередить противника и сохранить своих.       Корде падает на посадочную платформу, в воздухе витает едва уловимый запах гари, еë верная служанка, занявшая место сенатора и принявшая удар на себя, двое гвардейцев-охранников уносят её с доски, оставляя ярко-алую полосу; почему-то тащат за руки, и глаза у нее открыты, темные, безжизненные, с застывшим немым укором... Дыхание стало прерывистым от забившихся в горло слез, пересохшие губы шепчут имя верной помощницы, рискнувшей без малейшей тени сомнения прикрыть собой госпожу, и она с силой стряхивает оцепенение, которое может ещё стоить слишком дорого. Ее взгляд, отстранено блуждающий, упал на лицо Солы. Она стояла в ряду со всеми в своем любимом домашнем платье с привычной и чуть ироничной всезнающей улыбкой, которую она использовала исключительно для младшей сестры. «Тебе надо немного развеяться, на тебе уже лица нет от твоего образа жизни, бросай все и приезжай домой». Говорила она не раз и сейчас желание подскочить с места и кинуться в объятия сестры, было почти нестерпимым. Они раньше так много беседовали, были близким людьми не только по крови – Сола помогала ей найти себя в этом мире, постоянно подвергая справедливой критике решения, помогая проработать вопросы, которые были, несомненно, важны. «Ты не сможешь изменить мир, он слишком стар и неповоротлив, но ты можешь улучшить свой личный уголок вселенной. Принести счастье в свой дом и подарить радость и жизнь другому. Научи и воспитай, твоя борьба не только в словах, должны быть действия, чтоб все, что ты говоришь, стало правдой». Её семья — её опора, то, что придавало сил, и от одной мысли о нависшей над ними опасности бешено колотилось сердце. Нет, она не даст слабину — она умеет играть в эту игру, в конце концов, это еë арена, а еë природные таланты не раз спасали других и обязывают верить в себя до конца.       Отделяясь от остальных, Анакин размашистым шагом направляется к центру, где развернулось сражение, где обозначилась главная ось, вокруг которой теперь разворачивалась все игра. Он уже не ребенок — она не сразу узнает его, в поднятом капюшоне скрывающем лицо, в традиционной джедайской робе, скрывающей все остальное, оставляющей для обзора только тëмный силуэт на фоне расчерченного поля. Сердце сжалось в болезненный комок, отчего же она так много о нем думает последнее время — это так отвлекает. Как отвлекает и вуаль, с упорством наползающая на глаза. Она отмахнулась от всего лишнего, сосредоточив все силы на следующем действии. План контратаки был сформирован — она чётко понимала, как поступить должным образом, как вывести из под удара ферзя, и организовать защиту в более мобильную группу. Наконец, пришло время активно действовать, не поддаваясь агрессии, вместо беспорядочного реагирования на ходы противника. Конфликт — всегда прекрасный повод для кого-то заработать, не важно на чëм. За ней не стояли сколь-нибудь значимые магнаты, она не лоббировала интересы крупного промышленного концерна, за её согласованием не стояли личные интересы финансовых воротил и криминальных группировок. Кому ещё она оттоптала ноги в погоне за справедливостью?       О продажности сенаторов давно уже никто не слагает оды, а зря. Любовь политика к деньгам — наверное, самая пламенная любовь, доступная сердцу разумного — в этом пекле сгорают целые планеты, ободранные до основания горнодобывающими корпорациями, уничтожаются целые расы: из-за ухудшения среды обитания, болезней, нищеты, биологические виды стираются с лица галактики и бесследно исчезают навсегда, а ненасытная жажда обогащения крепнет. Она воистину бездонна. Иногда ей казалось, что сейчас кто-то ещë более сильный подпитывал все пороки, обостряя их, снимая ранее существовавшие запреты. То, чего стыдились, делая тайком за закрытыми дверями, всë чаще выплывало на поверхность, где гноилось, как не вскрывшийся нарыв. Ощущение надвигавшейся катастрофы скреблось в груди, мурашками покрывало цепенеющее тело, оставляя мозг лихорадочно перебирать варианты — что-то нужно успеть сделать до того, как будет слишком поздно. Анакин остановился, глаза его призывно блестели, свет хрустальных люстр с миллионом свечей как всполохи огня и взрывов — она почти видела отражения пылающих городов и кораблей, чувствовала дыхание надвигающейся битвы. И вдруг каким-то страшным внутренним озарением она отчетливо видит, что здесь всë решают не они, не храбрые офицеры, выстроенные на боевых позициях, готовые атаковать, защищать, погибать. Ускользающая суть этой игры была в чëм-то другом, но она все никак не могла понять...       Какой-то звук неуловимо теребит сознание. Анакин поворачивает голову и пристально смотрит ей в глаза. Затем он делает шаг вперед. Поле покачнулось, накренилось, уходя из под ног. Она смотрела, как фигуры скользили и падали вниз, со звоном разбивались о полированный до блеска камень, рассыпаясь на осколки, только вместо ледяных – кроваво красные, лед таял, а капли оставались, сгущаясь на белом мраморном полу. И в голове продолжала звучать эта торжественная музыка. Звон в ушах не прекращался, становился все более настойчивым, и наконец она узнала назойливый сигнал своего комлинка. За окном занималась заря, а она уснула, сидя за своим рабочим столом, в ворохе бумаг, среди включенных экранов и датакристаллов, которые частично обрушились на пол.