(НЕ) Смотреть

Мы боялись себя, мы дичились судьбы,

Весь мир кроме нас знал нашу мечту —

Обнять эту ночь, где все окна слепы,

И раздавить в объятьях её пустоту.

Наутилус Помпилиус «Бегущая вдаль»

— С Вами всё в порядке?! Какаши мотнул головой. Под маской по скуле разливалась тягучая, ноющая боль. — Да… — Как так вышло, господин? — не унималась девушка. — Я думала, что вы уж точно с ним драться не будете. Пока Какаши поднимался с пола, проверял, прощупывая пальцами, скулу на перелом, в несколько быстрых движений приводил себя в порядок, вокруг царила истерическая вакханалия. Как можно скорее он покинул этот дом, оставив двойную плату. — Семпай, мне кажется у вас под маской синяк. Я говорил, что место уж больно злачное. Вас хоть не обокрали? Тензо смотрел так сочувственно-печально, что от этого просто тошнило. Объяснять он ничего не собирался, а только скомандовал собравшемуся отряду, что они покидают эту Богом забытую деревеньку и возвращаются в Коноху. Ветки под ногами скрипели, место удара продолжало ныть. Тот, в маске, был прав. Какаши жалок. Какаши точно это знал. Он — мусор. Дорога предстояла неблизкая, и это досадно. Такой тоски, стыда и ощущения мерзости от самого себя не было уже очень давно. Хатаке смотрел вперёд, вёл свой поредевший отряд АНБУ домой и не мог не думать. Конечно, удар — слабое наказание, и всё-таки почему-то ему было чуть легче. Мог бы он быть другим? Боль родила в голове образы, складывая их в череду фатальностей. Отец хватает за плечо и резко обращает внимание на себя. Начинает, глядя в глаза, задавать вопросы про сегодняшний день в академии. Какаши хмурится и собирает историю в слова: «Всё хорошо». А по правую руку остаётся то, что он успел зацепить краем глаза. Две собаки делают что-то непонятное. Одна залезла сзади на другую и качает хвостом, стоя задними лапами на земле. Это любопытно, непонятно. Какаши поворачивает голову, чтобы рассмотреть, но отец опять зовёт: «Какаши, не смотри туда. Ты что, собак раньше не видел? Лучше расскажи поподробнее, как твои дела». Отец улыбается, подхватывает его на руки и сажает на плечи. Как-то досадно, но Какаши задирает нос и рассказывает отцу про одного идиота в классе. Отец вернулся с долгой миссии. Какаши счастлив и просит пройтись вместе по вечерней Конохе. Отец устал, он, кажется, никогда не был таким уставшим, как сегодня, но соглашается. Стоило им выйти из дома и повернуть в одну из малоосвещённых улиц, как в сумраке глаз выцепляет две фигуры у стены. Трудно разобрать, что происходит, но лица двоих удивительно близко. Фигуры рвано танцуют. И за секунду, как раздаётся тихий девичий стон, отец успевает резко сменить маршрут, тянет за локоть. «Чего ты смотришь, сын? Это личное. Пойдём». Ещё несколько секунд Какаши кажется, что он слышит вздохи и шорох одежды. Внизу живота щекочет. Что же это такое «личное», на что нельзя посмотреть? Какаши выходит из дверей академии и видит улюлюкающую группу ребят. Ибики замахивается и кидает камень. Тот прилетает в ствол дерева, чем приводит двух несчастных белок в ужас, и они стремглав уносятся прочь. — Белки-извращенцы! — орёт Генма. — Нашли где трахаться! — Это ещё что! — возопляет Эбису. — Я из проверенных источников знаю, что если девочка и мальчик будут лежать рядом три часа, то девочка потом ребёнка родит! Все кривят лица и морщатся. Раздаётся групповое «фуууу». — Ага! А если дрочить, на руках волосы вырастут! Себя и других лучше не трогать! — серьёзно подтверждает Изумо. Все согласно кивают. Какаши мерзко, а белок жалко. — Какаши! Как тебе не стыдно! Не смотри! Иди в свою комнату! — рявкает отец, вскакивая с кровати. Испуганная кунаичи резко набрасывает на себя одеяло. Какаши отлетает от двери отцовской комнаты как ошпаренный. Ему ужасно стыдно, а ещё страшно. Он же не хотел ничего плохого, просто проснулся ночью и пошёл на странные звуки, казалось, кому-то было больно. Блестящая спина, растрёпанные белые волосы и странное движение, больше похожее на спортивное упражнение, — вот и всё, что он успел увидеть в дверную щель. Ему стыдно. Стыдно. Он виноват, отец раньше никогда не кричал на него. Какаши закутывается с головой в одеяло и закрывает глаза ладонями. Отец лежит в луже собственной крови. Лицо бледное, глаза открыты. Какаши смотрит на безжизненное тело и не может перестать смотреть. Внутри глухо. Он выбегает из дома, зовёт на помощь. Потом похороны, и кто-то из товарищей отца тащит Какаши к гробу и больно направляет рукой за шею: «Смотри, Хатаке! Предатель умер так, как должен был. О товарищах он подумал, чувства поставил превыше миссии! А о деревне не подумал! Смотри и никогда не будь таким!» Какаши смотрит на спокойное лицо, теперь закрытые глаза. Отец больше никогда не накричит на него, а Какаши никогда не выберет друзей вместо кодекса. Всё личное останется там, за спиной. Хоть Минато-сенсей и мог ответить на ряд вопросов, Какаши предпочёл почитать об этом в книге для подростков. Но читать не выходило. Ему постоянно хотелось отвернуться от текста. Пришлось потратиться на анатомический справочник и формальное руководство, где просто, по пунктам, без всех этих «это нормально», «с тобой всё в порядке», были перечислены чёткие определения. Так было проще. Эмоциональное, личное отношение автора ему совершенно не было нужно. Но сколько ни читай, в тринадцать лет ночные поллюции ещё ничего, а вот спонтанная эрекция — очень неудобная вещь. Особенно если она вдруг возникает от резкого выброса адреналина во время схватки или после ожесточённого боя. Про волосы на ладонях, надо сказать, в методичке ничего не было. Умозаключение, что это всё страшилки для маленьких детей, почему-то принесло облегчение. Значит с этой проблемой можно справиться при помощи рук, а не елозя в агонии вечером по матрасу. — Какаши-сан? Вы спите? Они организовали привал буквально на пятнадцать минут, чтобы перевести дух. Какаши сидел оперевшись спиной на дерево и, действительно, так глубоко ушёл в воспоминания, что казался спящим даже самому себе. Спасибо трогательному Тензо. Стоило бы отвлечься, но пальцы рефлекторно поправили маску, и скула снова надсадно заныла. Он не хотел вспоминать дальше и знал, что будет. Будет, ведь на самом деле, он бы хотел застрять в тех минутах мимолётного выбора, случайности и твердом собственном непонимании. Остаться в запахах травы, терпких, сладких нотах пота подростковой кожи. В начале того, что могло закончиться как-то иначе. Когда-то он пытался справляться с этим навязчивым помутнением, чтобы поспать хоть пару часов перед выходом на новую миссию. Брал леску, обматывал вокруг запястья, один её конец оставлял в ладони. Как только в мыслях он снова раздвигал ветки деревьев и натыкался взглядом на сине-оранжевую куртку, вторая рука резко тянула за другой край лески. Она трещала вместе с кожей под ней. Боль помогала вынырнуть, переключить мысль. Казалось, что это помогает, до тех пор, пока он не пропилил себе вену. Крови было много, она текла по пальцам тёмно-бордовым, капала, ползла вдоль намотанного металла. Так больше продолжаться не могло. Пришлось плыть и тонуть. Да, иногда вовсе не спать, но так ему хоть не снилось лицо Рин. Не так часто снилось. Постепенно служба вытеснила всё настолько, насколько это вообще возможно было вытеснить. Адреналиновый стояк, правда в это «всё» не входил. Путь шиноби — смерть. Служба в АНБУ помогала незамедлительно понять это каждому. И каждому узнать, как напомнить себе, что ты жив. Это было нормально. Многое, что кажется ненормальным штатским или даже рядовым ниндзя, становилось обыденным. Не то чтобы очень частым, но привычным. Приличные люди обходят некоторые места стороной, но вряд ли можно считать членов особого отряда тактики и убийств «приличными». Если в бою ты терял часть отряда, если бой был таким тяжёлым, что тело немело, то можно было сходить в бардель. Каждый становился чуть более мёртвым, оставив часть себя в той битве, но тело напоминало, что ты ещё жив. В некоторых случаях новички почти сходили с ума после первых особых миссий. Тогда в тишине леса, лежа в спальном мешке, Какаши сквозь мрак смотрел на судорожное движение, слушал шумное прерывистое дыхание из-под масок. Живые, дышащие, горячие, потеющие поясницами и ладонями под формой и перчатками. Если второй был опытным ниндзя, то не сопротивлялся, проходил через отчаянный порыв спокойно, со всем пониманием. Какаши смотрел и тело наливалось болезненной истомой. На следующий день, чтобы подобные ночные упражнения не входили в привычку, кто-то или он сам показывал бедолагам какой-нибудь публичный дом. В своё время для него почему-то стало откровением, что в любой деревне, пусть не будет лавки для починки обуви, но бардель найдётся всегда. Иногда он не ждал в едальне и не бродил по, возможно, единственной большой улице, а поднимался в здание сам. Просил, если была такая возможность, сразу двоих и давал им полную волю в самовыражении. Обычно действо было неестественным, девушки не испытывали возбуждения, но так или иначе отыгрывали. Он плевал в руку, растирал слюну по тянущей болезненной эрекции и дрочил, раздражаясь на собственное тело. Но, бывало, в неотрывно наблюдаемой картине у одной вдруг напрягался живот, поясница чуть прогибалась, а голова запрокидывалась назад. Какаши представлял как горячо сейчас пальцам в чужом теле. Взгляд упирался в твёрдые соски, обводил изгиб бёдер и крошево собственного дыхания замирало. По её телу шла недолгая судорога, и девушка со стоном выдыхала. Под закрытыми на несколько секунд веками мелькал искусанный влажный рот, раскрасневшиеся щеки с отпечатком от очков на них и поплывший, блестящий взгляд. В такой живой и настоящий момент напряжение покидало его. — В путь, — поднимаясь, командует Какаши. В темноте приходится двигаться медленнее. Иногда ветки образуются внезапно прямо перед глазами, и очень легко получить по лицу. Какаши отмахивается каждый раз, неумолимо возвращаясь мыслью к прошлому. Снова чёрная полоса ветвей, а в голове — солнечный, тёплый день. Какаши не мог вспомнить, куда подевались сенсей и Рин. И было ли вообще это важно тогда, да и сейчас. Ветки расступились. Он столько раз малодушно жалел, прокручивая сценарий событий, но в итоге решал, что не может туда не пойти, и в мыслях, и в прошлом. Первое время после нападения девятихвостого с ним случались истерики, недостойные ниндзя, недостойные достойного человека. Изнуренный миссиями, истерзанный вечным, даже ночью, шумом работ по восстановлению домов, он упирался ногами в стену и спасался в самом личном, что у него было. Он каждый раз оказывался там, в пролеске, за стволом дерева, уперевшись горячим лбом в твёрдую, неровную кору. Отец учил его отворачиваться, не портить своим взглядом чьё-то близкое и интимное. Он не должен был смотреть, не должен был скулить в согнутый локоть, когда собственный член пульсировал в руке, а ноги толкали стену, скидывая его с футона. Тренировка была изматывающей. Им пришлось отрабатывать приёмы друг на друге. От запаха пота, тесного контакта во время ближнего боя Какаши снова попал в некомфортное положение. Почему он решил, что пойти в пролесок рядом с тренировочными площадками, — хорошая идея, было известно одному провидению. Обито оказался там. Стоял спиной к нему и опирался одной рукой на большой валун. Правая рука двигалась так, что кажется всё тело было ведомо её движением. Он запрокидывал голову, покачивал тазом и шумно дышал. Футболка выбилась из расстёгнутых штанов. Хотелось подойти, положить руку ему на поясницу и стянуть штаны ниже. Какаши выдал себя, когда тяжело и слишком громко сглотнул, закрывая приоткрытый рот. Обито резко обернулся и застыл, встретившись с ним взглядом. Какаши не было стыдно, он переступал ногами на одном месте, а пальцы в кармане мяли член. Как уж они находили время, тем более одно на двоих, как оказывались именно там, — но в любом случае это было. Сначала Какаши всегда стоял где-то чуть поодаль, наблюдая. Будто бы каждый раз оказываясь здесь случайно. Обито дрочил самозабвенно, иногда стрелял глазами в его сторону и кончал. Тонкие, тяжёлые струйки пачкали камень. Какаши всегда дожидался этого момента. Дыхание падало из груди в живот, а в паху пекло и щекотало приятно, тягуче. Они расходились так же, как и сходились в этом месте, не говоря ни слова друг другу. Какаши бежал домой и только там доводил до конца своё возбуждение горячими, потными ладонями, повторяя движения, которые только что видел в лесу. Как-то Обито махнул ему рукой, приглашая выйти из-за деревьев. Они сидели напротив, Какаши спиной, оперевшись на ствол, а Учиха — на камень. Новый ракурс вызвал такой прилив любопытства и крови к щекам, что Какаши поплыл. Он мазал взглядом по согнутым коленям, низу живота, оголённому из-за задравшейся синей футболки и неотрывно следил, как рука ходит вниз и вверх по члену, не такому как у него. Какаши сдался. Зуд возбуждения заставил стянуть собственные штаны, и первый раз он закончил это там при другом человеке. Обито приближался. Какаши каждый раз чувствовал неуверенность и подвох. К нему подкрадывались, как подкрадываются к дикому зверю в попытке приручить. Медленно, сантиметр за сантиметром. Обито садился всё ближе, а потом сам начал смотреть своими блестящими глазами. Он кусал и облизывал губы, приоткрывал на выдохе рот, закатывал глаза, когда Какаши обводил головку большим пальцем и ускорял темп. Когда они сидели на расстоянии полуметра, лучше было слышно дыхание Обито, чем своё собственное — шумное, горячее, пряное. Это была их последняя подобная встреча. Он был слишком близко, нарушал личное пространство, сжимал траву в кулаках. Это не давало сосредоточиться. Напряжение срывалось, блекло, потом опять накатывало, но опять не разрешалось. У Какаши уже затекла задница, сидеть на земле. Кора колола спину. Он отвлекся всего на секунду, судорожно поднимая подбородок и мелко дрожа в такт кулаку. Ноги оказались закинуты на чужие колени. Учиха так и сидел в позе лотоса, будто бы и не сократив оставшуюся дистанцию. Дыхание перехватило. Горячая даже через маску ладонь легла на левую щеку, а большой палец погладил висок. Раскрасневшийся, комично взлохмаченный, как воробей, Обито смотрел на него и вдруг кивнул. Тело подалось в руку еще несколько раз и последнее, что осталось от того оргазма, — ощущение, как чужой большой палец не переставал гладить висок. В глазах потемнело. Это было слишком. Он ниндзя, он должен держать себя в руках. Чувства — а их было столько, что ещё чуть и можно разреветься,— убьют их. Сделают из ниндзя тряпку. Пришлось его оттолкнуть. Получилось глупо, нелепо, и вероятнее всего больно для него. Какаши резко ударил ногой в грудь. Обито отшвырнуло, и он проскользил спиной по земле. — Не смей. Больше не приду, — голос, поразительно спокойный, не выдал говорящего. Он вытер руки о траву, повернулся и пошёл, упрямо глядя вперёд. Его окликнули сначала тихо, изумлённо, а потом громко. Схватили за плечо, попытались развернуть, но он оставил за спиной то, что люди называют личным. Обито любил Рин. Он смотрел на неё, покрывался румянцем, глупо гримасничал. Это было нормально, правильно даже. И уж точно Учиха не делал это в пику ему. По крайней мере именно так приходилось себе повторять, когда Какаши смотрел на них и чувствовал обиду. В конце концов это личное дело двоих. И Какаши отворачивался. На самом деле Обито многое делал не подумав или подумав совсем не так, как следовало. Впереди решений Учихи шла яркая, неподдельная эмоция, искренняя, не прикрытая ничем. Он действительно был так себе ниндзя. А Какаши — так себе человеком. Хотя они просто были детьми. В день, когда Какаши получил свой прощальный подарок, они стали единым целым. Детство закончилось. Его просили увидеть будущее в попытке превратить отчаяние в надежду. Он не смог. Какаши накрыл ладонью глаз под протектором. Лицо ныло. Из него будто выбили сегодня какую-то часть сомнений. Надо вернуться к разговору с Третьим о переводе. Может, тренировать генинов — действительно хорошая идея. Он сможет научить детей настоящей командной работе, чтобы они остались живы, не совершили непоправимых ошибок. И, может, тогда, действительно «всё изменится». В груди разлилось тепло, а боль и тоска отошли на задний план. Решено. Он покинет АНБУ. Однако впереди предстоит составление отчёта о проделанной работе. На этой миссии они нелепо и бездумно потеряли двоих. Одного убили в схватке, а второго лишили ног. Когда Какаши накладывал жгуты, сокомандник понял, что с ним произошло и применил технику саморазрушения. Хорошо, что Хатаке не зацепило всполохом чакры. Он не заметил, как тот складывал печати, но поднял голову ровно в тот момент, когда сухие белые губы беззвучно сложились в название техники. Не мудрено, что добравшись до ближайшей деревни один пошёл в едальню и заказал половину меню, вторая сидела напротив и смотрела стеклянными, ничего не выражающими глазами, как тот ест. Какаши решил пройтись. Тензо увязался следом. Бардель нашёлся легко, они всегда располагаются в том месте, куда можно попасть трижды свернув «не туда». Так Какаши и сделал. Перед входом в небольшое двухэтажное здание с занавешенными окнами Тензо закатил глаза. — Семпай, может вы лучше книжку прочитаете? Место так себе. Не получив ответа, он в один прыжок оказался на крыше. Будет теперь сидеть там и смотреть в сторону Конохи. Может и стоило последовать за ним, но дверь открылась, и его пригласили войти. Больше конечно это место походило на приют для бездомных. Может, по каким-то дням оно так и было. Большое единое помещение, разделенное на несколько частей условными, хлипкими перегородками. Коридор формировался из стены самого помещения и занавесок, натянутых промеж хлипких перегородок. Формально было чисто, но в воздухе стоял запах подтухшей тряпки с нотами едкого моющего средства. Какаши провели в самую дальнюю из импровизированных комнат, в которой не было ничего, кроме штопанного по углам футона. Следом вошла девушка. Сегодня всё было особенно бессмысленно. В голове крутилась юла вечного разочарования, что он опять не смог помочь, потерял товарищей и, скорее всего, та, которая сейчас стоит перед ним на четвереньках, жена одного из обезвреженных мятежников. Он смотрел на костлявые бедра в мелких синяках и ничего, кроме болезненной эрекции, кажется вообще не связанной с возбуждением, не чувствовал. Попытки примоститься и войти сделали только хуже — смазки не было ни в этом заведении, ни у неё во влагалище. Тело отказывалось чувствовать себя живым и, видимо, не только у него. Ещё одно пустое, ненужное поражение. Какаши молча оделся и вышел, задернув за собой занавеску. Девушка осталась лежать на футоне и смотреть в потолок, переминая в руке хрустящую купюру. Он не собирался здесь задерживаться. Может, Тензо всё ещё на крыше, и получится отвлечься на разговор. Ему было бы противно от липкого футона, горько за проститутку, но Какаши не чувствовал ровным счетом ничего. Проходя мимо одной, чуть отдёрнутой занавески, он бездумно зацепился взглядом за движение. В колеблющейся щели была девушка. Лицо, искривленное гримасой то ли безудержного горя, то ли возбуждения, пропадало из зазора и снова появлялось, когда чья-то рука в кожаной перчатке тянула за шею. Грудь содрогалась от сильных, неритмичных толчков. Захотелось аккуратно пальцем зацепить занавеску и сделать обзор шире. В этот момент девушку резко перевернули и завалили спиной на футон. Рот, видимо, ей закрыли рукой, и болезненные краткие стоны стали глухими. Мужское тело в чёрной облегающей водолазке прижалось вплотную к животу и груди. Дыхание перехватило. В низу живота и паху защекотало, а раздражающая болезненность поблекла. Вторая рука заелозила по обнажённому телу, протолкнулась в зазор и стиснула грудь. Раздался приглушённый вскрик. Какаши опустил руку к штанам и через ткань погладил лёгким движением. Возбуждение поползло из паха по телу, прокатилось волной и сбило дыхание окончательно. Во рту резко стало сухо, и он облизнул губы в предвкушении. Темп ускорялся, шлепки стали влажными и звучными. Палец подцепил занавеску. Штаны приспущены, видно неровно, с силой двигающийся таз и кожу голых до середины ягодиц, женские ноги согнуты и напряжены. Собственный член пульсировал. Какаши судорожно запихнул руку в штаны и залез пальцами под бельё, стиснув ствол в кулаке. Вот теперь это было хорошо, теперь приятно. Кровь стучит в ушах. Он жив. Глаза сами закатились, и стон вырвался непроизвольно с очередным тяжелым выдохом. Всё замерло буквально на доли секунды, а когда Какаши снова бросил взгляд в проём занавески, с футона на него смотрела маска с одним отверстием для глаза. За ещё одну секунду глаза он не разглядел. Парень поднялся с девушки так, что кажется и не замечал до этого, что на ней лежал. Не убрав член в штаны, он просто придержал его рукой и подошёл к занавеске. Какаши спокойно достал руку из штанов и посмотрел в ответ, хотя всё ещё не видел, что за глаз скрывается в черноте отверстия. Молчание продолжалось буквально пару секунд, как его жестом пригласили войти. Какаши зашёл в комнату и усмехнулся про себя. Ему с комнатой повезло меньше, эта же была VIP. В ней обнаружился стол и десятка два сложенных друг на друга стульев. Девушка быстро шмыгнула вон, накинув на себя халат, когда ей также молча махнули рукой на выход. Какаши не знал, что делать, но ожидание даже не смущало. Наоборот, оно лопалось мелкими пузырьками в груди и приятно подкашивало ноги. Обтянутый чёрным торс и руки, накаченные, поджарые, и чёрные, чуть мешковатые штаны фоном выделяли твёрдый стояк. Какаши поджал губы и медленно выдохнул, успокаивая сердцебиение. Незнакомец опёрся задом на стол, скрестил руки на груди и как любопытствующая собака наклонил голову в бок. Смотрелось забавно, отлично просто смотрелось. Какаши перешагнул на месте. Стоять было решительно неудобно. Словно считав эту мысль, жестом ему предложили сесть на пол. Рука в перчатке обхватила член и начала движение. Сначала только указательным и большим пальцами, сложенными кольцом, он водил по стволу медленно, собирая крайнюю плоть на головку. От давления на ней выступила капля. Потом медленно, тягуче вниз. Какаши сглотнул. Тело просило, сладко ныло, но он продолжал сидеть на коленях. Когда темп ускорился, кулак быстро ходил по стволу, а вторая рука сжимала и оттягивала яички, Какаши оглох от возбуждения. Живот под водолазкой ходил неровно, то напрягался, то расслаблялся в такт неровному шумному дыханию. Когда казалось, что сейчас случится пик, а Какаши неосознанно разомкнул губы под маской, всё опять замерло. Его поманили пальцем. Он даже не смог встать, а как взбудораженный пёс суетливо ринулся к ногам на четвереньках. На него опять посмотрели. Какаши чувствовал, но так и не видел взгляда. Одна нога стопой опустилась ему на грудь. По коже побежали мурашки. А чужая рука возобновила темп. Он смотрел снизу вверх, и всё его существо хотело стянуть собственную маску и лизнуть первое, что попадётся. Укусить за колено, дотронуться самому. Но он смотрел. И жалел, что второй глаз спрятан под протектором. Из-под чужой маски доносились хриплые стоны. Яички поджались и… Какаши с силой отшвырнуло от стола. Чувство изумления не позволило сразу встать. Он поднялся на руках и снова сел. Сердце ухало в груди. Перед глазами плыло. Когда удалось сморгнуть нахлынувший образ из прошлого, перед глазами оказался оттолкнувший его. Сидел на корточках и упирался локтями в колени. С правой перчатки, очерчивая складки черной кожи, вязкими каплями падала сперма. Голова в маске опять наклонилась в знак любопытства. Секундное смятение сменилось новой волной жгучего возбуждения. Казалось, он потерял контроль и был близок к давно не случавшимся истерикам. Напротив опять склонили голову, только теперь к противоположному плечу. Он дрочил с такой скоростью, что мог перегореть в любую секунду. Тело вздрагивало, то ли от напряжения то ли его просто трясло. Чёрное отверстие в маске неотрывно следило за ним, горячим, потным, еле переводящим дыхание. К горлу подступил ком, когда прохладная ладонь легла на щёку и скулу. Это было невыносимо. Какаши прерывисто заскулил и вжался лицом в руку. Хотелось спрятаться целиком в этом жесте. Собственная маска намокла от слюны. Он протяжно взвыл, когда большой палец взъерошил волосы на виске, и оглушительно кончил. — Скоро всё изменится. Потерпи ещё немного, — хриплый шёпот в ухо выбил один из глубоких вдохов. Какаши не успел отследить первый удар. Он ударил в ответ и не мог промахнуться. — Ты жалок. Второй удар вырубил его, и Какаши завалился на спину.