Вокалист.

      Первым делом, зайдя в квартиру, Каваки прошел в ванную, остановившись у высокого прямоугольного зеркала, подвешенного на стене над заляпанной не смытым мылом и зубной пастой раковиной. Упираясь руками, он приблизился лицом к зеркалу и вглядывался в свои глаза, внимательно осматривал покрытое недавно появившейся щетиной лицо, красные глаза и темные круги под ними, мокрые волосы и сухую кожу.       В его глазах уже не было того запала, что сиял в них когда-то. Говорят глаза — это зеркало души, поэтому он всегда пристально вглядывался в них в отражении, пытаясь найти там хотя бы малейшую часть того человека, каким он когда-то был. В глазах отражалась вся суть его теперешней жизни: они были пусты.       Палец неровно ткнул в лоб отражения, надавливая на холодное стекло.       Каваки злился; возможно, ему стоило сдаться ещё после первой попытки, но разве он мог? Не в его правилах было отступаться, не достигнув цели, что в работе, что в отношениях и обычной жизни. И этот случай не стал исключением — ему казалось, словно тетива была уже натянута, и осталось только выпустить стрелу, чтобы попасть в искомый объект. Однако загвоздка заключалась в том, что этим самым объектом была Сарада. Которая вся из себя была сложной и странной, которая прыгает с моста, а он прыгает за ней.       Когда это происходит, Каваки не думает и потом уже понимает, что зря. Можно сказать, так оказывается слишком часто, когда имеешь дело с ней, и ему начинает казаться, что стоило бы это прекратить. Хотя получается на автоматизме. — Ничего здесь нет, — прошипел парень, с ненавистью глядя на свой лоб, — ничего.       И он не мог понять к кому обращается: к себе или же Учихе, у которой точно крыша поехала.       Хотя после его поступка, разницу он практически не видит.       Каваки включил воду, стянул с себя мокрую одежду и повешал её на трубы. Полностью не высохнет, но хотя бы капать с неё перестанет. Залез в ванну, делая воду погорячей и, несмотря на саднящие ранки на теле, с наслаждением в нее опустился. Отросшие волосы полностью собрал в небрежный пучок, и откинув голову на отдающий прохладой бортик, прикрыл глаза в полном умиротворении, позволив себе просто расслабиться несколько минут, не думая ни о чём. Сейчас было просто не до этого, но мысли так и лезли в голову, не давая ему покоя. — Каваки? Забыла сказать. Полотенце в шкафу и я тебе тут халат принесла, — спустя какое-то время раздался громкий голос Сарады.       Обмотавшись им, парень аккуратно вылез из ванны и медленно, пальцами отодвинул задвижку замка. Дверь открылась, и через секунду он встретился взглядом с Учихой. Она нерешительно протянула серый пушистый халат: — Замерзнешь без него, — вдруг он замечает, что у Сарады искусаны губы. Бледные, побелевшие, как мел, от волнения или страха. С алыми следами от укусов.       Девушка уже успела переодеться, сменив промокший свитер на красную линялую водолазку, через которую было видно хрупкие косточки, болезненно проступающие сквозь натянутую ткань. Он делает шаг навстречу, заставляя Сараду попятиться назад и закрывает за собой дверь, накидывая на себя халат. — Кровать маленькая для двоих, я постелила тебе на полу. — В прошлый раз ты была погостепримнее, — пробороматал Каваки и поплелся в её комнату. В спальне был ковёр, поэтому Сарада постелила на пол покрывало, сверху набросав одеял, сняла с кровати подушки, и получила спальное место.       Спустя время в комнату зашла и Учиха, держа в руках два чайничка, она поставила их на прикроватную тумбочку, зазывая Каваки сесть на кровать. Плюхнула кипятка в заварку, прихлопнул его крышкой и поверх крышки ― лежавшим на краю столика полотенцем. — Почему ты переехала? И подстриглась… — спросил парень, нарушая минутную молчанку. — Моя подруга переехала к своему парню. У меня не хватило бы денег оплачивать квартиру. А еще…удобнее с каре. Волосы у меня густые, неплохо выглядит. Скажи же? — она запустила руку в волосы. Они едва доходили до плеч, и ей, честно говоря, нравилось так больше. Она наконец не думала о прическе и не занималась расчесыванием по пятнадцать минут ежедневно. — С длинными было лучше. — Мне нравится, — ответила Сарада, протягивая Каваки кружку чая.       В комнате вновь повисло молчание, тишину нарушал лишь стук тапочек Сарады по полу. — Зачем ты это сделала? — откидываясь спиной на стенку и вглядываясь куда-то в ковёр, спросил Каваки. — Хотела узнать каково это. — Все когда-нибудь узнают. Зачем делать это раньше? — Ты сам говорил, что жизнь херня, когда ничего не держит. — А тебя ничего не держит?       Сараду почему-то даже не прорывает. Казалось, все долго накапливаемое, собираемое по частицам и спрятанное внутри вот-вот вырвется наружу, но сейчас… ничего. Она не привыкла выливать столько собственного дерьма на других, хотя по советам блоггеров из инстаграма это делать полезно, необходимо даже, как по выписке врача. Ей почти стыдно за это. Почти — потому что, если вдуматься, стало немного легче, но стоила ли эта крошка спокойствия теперешнего чувства стыда?       Она подняла взгляд и увидел на его лице такое выражение, что внутри всё сжалось. Это не была грусть, сожаление или злость. Что-то новое. Она бы хотела понять что это. Хотя чего уж говорить, люди и себя-то толком не понимают, а других ещё меньше.       На этом их разговор заканчивается. Каваки оставляет недопитый чай и перемещается на пол, накрываясь одеялом по голову. Ему хочется хоть ненадолго побыть в тишине. И Учиха будто как громоотвод срабатывает, шепот едва различим становится. Он спокойно выдыхает, хоть его все еще потряхивает, и наконец полностью расслабляется, в полудреме слыша топот босых ног девушки и щелчок выключателя.       Бывало такое, что он сразу уплывал в ночные видения, но чаще, приходилось долго крутиться в постели: открывать и закрывать глаза, пересчитывать то верблюдов, то овец проходящих перед его мысленным взором, но сейчас уснуть не получалось.       Каваки не знает сколько уже так ворочается. Каждый раз когда он закрывал глаза чувствовал, как беспокойно дрожали его ресницы, пока пальцы нервно комкали одеяло. Время шло, и бодрствовать в тишине квартиры становилось все тяжелее.       Слабый треск и шуршание со стороны кухни прервали его настрой. По телу пробежала дрожь. Эти звуки всегда пугали его, пускай и не было серьёзных причин. Они казались… странными и чужими, как бы бредово это не звучало.       Распахнув глаза, Каваки оглядел комнату — никого не было, только спящая Сарада. Осторожно выйдя из погружённой во тьму комнаты, парень прислушался. Двери в кухню не было, так что он мог видеть край стола. Яркие зелёные огоньки роутера слабо освещали некоторое пространство впереди, и через мгновение вновь послышался шорох. Каваки вздрогнул, когда на стене благодаря противному зелёному свечению увидел страшную тень. Кровь застыла в жилах, стоило уловить её слабое движение.       Мысль, что есть кто-то еще, пришла ему в голову практически сразу. И он понятия не имеет, откуда это знает. Опасности нет. Но и безопасности — тоже. Ему тревожно настолько, что начинает болеть живот. Начинают мелко подрагивать пальцы.       Повернуться, чтобы увидеть ужасное нечто, стоявшее за его спиной, он не мог. Тело будто сковали невидимые цепи, намертво пригвоздив к пол, не давая малейшей возможности шевельнуться или убежать от этого.       В один момент стало темно. Так темно, что внутри всё смешалось в одну единую бездну. Даже свет луны затерялся где-то в этой мгле.       Каваки ничего не видел. Не видел себя, не чувствовал себя. Не слышал даже собственного дыхания. Не было ударов сердца в груди, было забыто, как видеть. Он просто находился там и даже не знал, стоял ли, или сидел, или, может быть, лежал.       Все померкло.       От полнейшего недоумения глаза Каваки начали хаотично бегать по сторонам, пытаясь выцепить хоть какой-нибудь предмет, отличающийся от такой пугающей черноты, или малейший лучик света. Но попытки завершились крахом. Всё, что его окружало — пустой, холодный и такой одинокий мрак, заставляющий сердце мгновенно сжаться.       Дыхание парня стало чаще. Нотки напряжённости читались в каждом рваном вдохе и выдохе. Внезапно, Каваки замер. — Боже, неужели… — Его фраза прошлась по неизвестному помещению бесконечным отчаянным шёпотом. — Я… Опять здесь?..       Он оказывается в комнате: достаточно пустой и маленькой, только в середине стоял небольшой деревянный стол за которым сидел мужчина. Грузный, заросший, как медведь. На полу валялась груда непонятного тряпья, а в самом углу стояло ведро, которое судя по всему и было источником противного запаха. — Папа? — его голос дрогнул, а слово вышло смятым и еле слышным. Отчаяние и осознание медленно заполняли его грудь.       Ноги задрожали и, спустя такое долгое мгновение, проведённое в пугающе мёртвой тишине осознания, он рухнул на колени, никак не изменяясь в безэмоциональном, но слегка встревоженном лице.       У Каваки никогда не было отца, зато были побои каждый день, еда, если повезет, и запах алкоголя. И пустые бутылки, иногда разбитые. Он часто резал о них ноги.       В другом углу комнаты плакал мальчик. Худющий и нескладный. С черными, тусклыми от пыли волосами, тоненькими, словно тросточки ручками и ножками несуразно подогнутыми под себя и торчащими ребрами, обтянутыми смуглой, но словно бы прозрачной кожей. — Животное!       Словно заноза, внутри застревает жгучая, кислая ненависть. — Мразь!       Люди называют это «воспоминаниями», он назвал бы это «проклятьем». — Сукин ты сын!       Внезапно перед ним кто-то оказался. Кто-то высокий и большой. Мужчина.       Каваки сощурил глаз, и почему-то сжал зубы. Кто это? И почему он так смотрит?       Изучает, что ли?       Ещё пара секунд, и он бы натужно кашлянул, заставляя его наконец оторвать от него взгляд. — Пойдешь со мной?       Голос вырисовывается из мирной тишины, будто окрашивая невидимые стены в светлый красноватый оттенок. Черный плащ украшает его широкие плечи, а гнусная улыбка на его лицо сияет перламутром.       Каваки отступает. Голова не позволяет мыслить, заполняет остаток разума едким туманом. Незнакомец приближается к нему быстрее, чем он отходит от него. — Пора домой, — он хватает его за руку. На лице Каваки появляются слезы от одного ощущения его пальцев на коже. — Отойди.       Эти его странные глаза, которые смотрели, словно на единственную на весь мир крысу в клетке, которую учёному всё-таки удалось раздобыть. С каким-то презрением, но в то же время и неким удовлетворением, упиваясь его беззащитностью.       Неожиданно Каваки оказывается прижатым к стене, тщетно цепляясь руками за склизкую, массивную ладонь, что крепко сжимала шею, не давай вырваться даже сдавленному писку. Лицо в момент налилось краснотой.       Прижатая к неприятно мягкой стене одежда в момент вымокла — в нос ударил терпкий запах крови с отдаленной ноткой гнили, но мысль о том, что именно вязко стекало по ноге, не успела даже втиснутся в голову. Внутри отчаянно бился ужас.       Лицо меж тем постепенно приобрело фиолетовый оттенок и глаза закатились.       Он в который раз попытался сделать хоть малейшее движение — и ничего. Он продолжал его удерживать, сжимая всё сильнее и сильнее.       Казалось ещё чуть-чуть — и тьма поглотит его целиком и без остатка.       Однако ничего не происходит.       Вместо этого ужас отступил — так же резко и неожиданно, как и пришел.       Его встретил абсолютно белый потолок комнаты. Всё ещё до конца не понимая, где он, Каваки коснулся рукой ноющего горла. Было больно.       Всё закончилось?       Сарада, спокойно спящая на кровати, молча ответила на вопрос.       Всё закончилось.       У него пересохло и болело горло, что в первую очередь, вероятно, является причиной, по которой он проснулся.       «Всего лишь сон» — мысль успокаивала. Но лишь немного.       Каваки перекатывается на бок, пытаясь сесть прямо. В то же мгновение всё вокруг него начинает вращаться. Он не может поделать ничего другого, кроме как позволить себе опуститься обратно на покрывало, пытаясь успокоить частое сердцебиение и остановить головокружение.       До рассвета оставалось много часов, и парень ещё никогда в жизни так сильно не хотел просто уснуть — провалиться в небытие, где его сознание было бы занято снами, а не тем, как поудобнее лечь, чтобы меньше болела голова, или как вдохнуть три раза подряд и не зайтись в приступе кашля.       Глаза слезились от усталости и недосыпа, покусанные губы болели, а в голове была сплошная вата — Каваки не мог ухватиться ни за одну дельную мысль, которая вырвала бы его из реальности хотя бы на несколько часов. Он в очередной раз перевернулся с одного бока на другой, смерил недовольным взглядом часы — цифры расплывались, хотя он силился прищуриться, — и, недовольно уткнувшись носом в подушку, зашёлся в новом приступе кашля.       Спустя какое-то время он считает, что с ним всё будет в порядке, и снова садится, но затем головокружение возвращается с новой силой. Каваки понимает, что отключился потому что в следующий раз, когда он открывает глаза, он уже лежит на спине, а его голова лежит на чем-то твердом, точно не на подушке.       Он затих на несколько секунд и дёрнулся из-за скрипа кровати — Сарада проснулась, но Каваки притворился спящим, надеясь, что она не станет его будить. — Эй, все нормально?       Он прохрипел что-то невнятное и накрылся одеялом до подбородка — ему вдруг показалось, что в комнате слишком холодно, хотя веки по-прежнему горели. — Я слышала как ты кашляешь.       Внезапно он почувствовал чужие ладони на спине; его медленно подталкивают принять вертикальное положение, крепко поддерживая руками. Даже тот минимальный контакт кожи Каваки с кофтой Сарады кажется слишком опаляющим и удушающим, но у него нет сил, чтобы отпрянуть.       Свет включён, и, прежде чем он успевает что-то сказать, девушка прижимает ладонь к его лбу. — У тебя температура, — приходит к выводу Учиха, выбегая из комнаты и возвращаясь меньше чем за минуту со стаканом теплой воды. — Вот, — она прижимает стакан к руке Каваки, но не отнимает собственной, и он радуется этому секунду спустя, потому что слабость сильнее, чем ему казалось, а его рука опасно дрожит, когда он подносит стакан ко рту. — У меня пары, но ты останься здесь и поспи. Куда ты в таком состоянии пойдешь? — Домой, — задуманный ответ вышел настолько обессиленным, словно то была несвойственная ситуации просьба, что любой бы забеспокоился. — Лежи, кутайся, — Сарада помогла ему перелечь на её кровать и плотно подоткнула края одеяла под тело. Каваки подтянул колени к груди, осторожно накрыв лицо горячими пальцами, словно это могло спасти от головной боли.       Сарада тяжело выдохнула и сделала глубокий вдох, будто хотела разбавить воздухом печаль в голосе. Было очень стыдно признавать, что Каваки в таком состоянии только из-за неё. — Так, сейчас приготовлю тебе что-нибудь. А потом еще таблеток дам.       Учиха, говоря это, уходила на кухню и, что странно, чуть поплывший мозг, до которого дошло прохладное касание руки, ухватил только слова «сейчас» и «дам». Покрутившись еще немного в кровати, Каваки отключился ненадолго, но проснулся, когда услышал звук закрывающейся за Сарадой двери и мягкие шаги к кровати. Несколько минут отсутствия девушки пролетели почти незаметно — на девяносто процентов они состояли из сухого мерзкого кашля.       Учиха села на корточки рядом с кроватью, оставив тарелку каши на тумбочке, и внимательно посмотрела на Каваки: — Мне уже надо идти. Позвони, в случае чего, хорошо? — Мх.       Она разворачивается, чтобы уйти, но затем вновь возвращается. — Увидимся позже. Спи. Пей много воды. Поправляйся. И никуда не уезжай! — настойчиво повторяет Сарада.       Вместо задуманного ответа он проливается в сон еще до того, как девушка хлопает дверью.

***

      Просыпается Каваки в середине дня. От ощущения, словно он находится в жерле вулкана, окружённый не одеялом, а раскалённой лавой. Сонно трёт свои глаза, а затем прижимается к ним подушечками ладоней, когда отмечает головную боль, которая пытается расколоть голову надвое.       Оглядывает комнату, не совсем понимая где он сейчас находиться, замечает тарелку каши, которая явно уже остыла. В голове всплывают слова Сарады, что-то похожее на «выпей таблетки и спи».       От этих мыслей становилось совсем тошно в голове — Каваки ненавидел лечиться.       К тому времени, как он решается заказать себе такси до дома, парень с оставшимися силами добирается до своей одежды, которая оставалась еще немного влажной, натягивает её, с каждой секундой понимая, как ему плохо — мир вокруг плыл и переливался, как сырой утренний туман поздней осенью. С грехом пополам он как-то садится в такси и доезжает до дома: колени нещадно тряслись, а в ушах звенело. Каваки чувствовал себя так, словно мерзкая болезнь разливалась по всему телу, заставляя мышцы дрожать и слабеть.       Он даже чуть не свалился на лестнице, пытаясь добраться до квартиры. Сквозь полуприкрытые веки он успел увидеть ступеньку лестницы, об которую неприятным жжением стёрлась кожа ладоней, и его чуть не вывернуло от резкой перемены положения в пространстве. Каваки сглатывал насухую, отчаянно борясь с тошнотой, привалившись всем телом на дверь и пытаясь попасть ключом в скважину. Рука тоже тряслась, как у старика, и единственным более-менее осознанным чувством была странная горькая злость.       Хотелось рухнуть на постель и проспать с неделю. Больше не хотелось совершенно ничего. Каваки закашлял; горло сильно начало першить. Голова пульсировала от ухудшающейся слабости. Кое-как стянув кроссовки, парень накрылся одеялом с головой и, уткнувшись носом в подушку, длинно выдохнул. Все мысли растворялись под болезненной горечью, когда Каваки безжизненным мешком рухнул на постель. Тьма вновь сомкнулась.

***

      Учиха поднимается по лестнице, судорожно ища ключи в сумке. Хлопает дверью и зайдя в квартиру, замечает, что обуви Каваки нет. Недовольно цокая языком, она осматривает комнату и, видимо, с трудом сдерживается, чтобы не разразиться бранью. Кидает сумку на стол и выдвигает стул, раздраженно листая контакты в телефоне. Звонить Каваки абсолютно бессмысленно — она могла быть уверенной, что трубку он не поднимет, поэтому спустившись ниже она заметила контакт Шикадая, любезно оставившему свой номер.       Телефон отозвался длинными гудками, Нара взял трубку практически сразу. Неловко объяснив ему всю ситуацию, не в подробностях, конечно, Шикадай сказал ей адрес и не задавая лишних вопрос, сбросил трубку. Появилась уверенность, что они могли бы подружиться. Наверное. Парень казался хорошим, да и не лез туда, куда ему не надо. Но уверенность тут же растаяла под гнетом сожаления.       Сарада взяв собой некоторые лекарства и продукты, выбежала из квартиры, громко хлопая дверью.

***

      Из очередного кошмара Каваки пробуждаем стук в дверь. Так громко и навязчиво, что ему искренне захотелось встать и одарить посетителя по голове чем-то очень тяжелым. Но подняться сил не было. Равно, как и открыть глаза. Через какое-то время стук прекратился, но затем, к его сожалению, вновь раздался еще настойчивей.       Кое-как встав с футона, предварительно замотавшись в одеяло, брюнет прошел к входной двери. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы открыть дверь ввиду своей простуды, но кое-как справившись с этим, парень тут же зажмурился от ослепительных лучей солнца. — Пиздец, — прохрипел он, силясь открыть глаза. Однако тело предательски не желало его слушаться. Голова неистово загудела, а колени стали подкашиваться. — Каваки?       Это было последнее, что он слышал, прежде чем упасть в забытье.

***

      Постепенно приходя в сознание, Каваки лениво открыл веки, весь мокрый и мерзкий от пота. Почувствовав на своем лбу чью-то ладонь, он в недоумении слабо дернулся и предпринял попытку встать, однако его тотчас же остановили, безапелляционно уложив на место. — Ты что здесь забыла? — его голос был слабее обычного, а дыхание тяжелее. — Очнулся наконец, — Сарада нацепляет медицинскую маску и мостится к нему на постель с аптечкой. — Какие лекарства обычно пьешь, когда болеешь? — Я не болею, — пробубнил Каваки, — а тебе пора домой. — Я просто хочу помочь, — пожала плечами Сарада. — А поплавать в минусовую температуру ты тоже просто захотела? — Если хочешь, то я уйду. Умирать будешь в одиночестве.       Учиха шевельнулась, и, хотя в её голосе не было ни намёка на обиду, Каваки запаниковал. Он представил, что снова борется с желанием выкашлять лёгкие, путается в простынях и бестолково всматривается в темноту собственной комнаты, уже даже не мечтая уснуть. Сарада могла бы ненадолго скрасить его никчемное существование. — У меня есть только обезболивающее, — выпалил Каваки. — Что у тебя болит? — Голова и горло. — Ты мерил температуру?       Каваки промолчал.       Сарада выудила из небольшой аптечки градусник и таблетки, и сразу же отложила те, что почему-то показались ей неподходящими.       Комната погрузилась в молчание: Учиха достала из пакета пластиковую бутылку воды и протянула больному. Запищал градусник, и Каваки завозился, чтобы его вытащить. Сарада, только взглянув на него, покачала головой и цокнула языком. — Будем лечиться. Я пойду на кухню, ладно? — Иди, — Каваки снова укрылся одеялом с головой. Сейчас он больше всего на свете хотел исчезнуть — вот так малодушно и без всяких последствий.       Он пролежал в этой ужасной полудрёме ещё с получаса, пока не услышал, как на тумбочку рядом с его головой что-то стукнулось, и, потянув носом воздух, ощутил потрясающий аромат чего-то тёплого. Неверяще опустив край одеяла и продрав слипшиеся веки, он увидел глубокую тарелку, над которой поднимался пар.       Сарада положила рядом ложку и шуршащие блистеры таблеток и молча ушла снова.       Болезнь отупляла, и Каваки, много от себя не требуя, дал себе время переварить увиденное. В его квартире не было лекарств. Ну, были какие-то таблетки от головной боли, и они выглядели точно не так. Он бы запомнил. Любые связные мысли отбивал великолепный запах горячего бульона. Во рту тут же выделилась слюна, и парень зябко повёл плечами, кутаясь в одеяло и не в силах справиться с собой. Что за? — С чего она вообще считает себя моей сиделкой? — голос звучал хрипловато и устало, но вполне четко. — Ты болеешь. Ты даже не можешь стоять, не испытывая головокружения, — отвечает Сарада, неожиданно появившеяся в дверном проёме.       Девушка мягко толкнула дверь бедром, поставив на тумбочку кружку с чаем. Комната погрузилась в молчание: Каваки наблюдал за всеми движениями так, словно она сейчас добавит яда ему в еду. Но Сарада заместо отравы выудила из кармана своей толстовки пластиковую баночку мёда, вытряхнув всё содержимое в чай.       Каваки послушно взял из её рук чай и глотнул — вкус имбиря приятно обжёг язык.       Сарада села на пол у его кровати, упершись в неё спиной, и достала из кармана телефон. Через её плечо Каваки смог рассмотреть фотографии конспектов. Он сделал глоток чая и неловко прокашлялся. — Я часто болел в детстве, — сказал парень, уставившись на плавающий в кружке лимон. — Мне всегда было очень холодно.       Он не планировал уводить разговор в эту степь, но слова вырвались сами, — Сарада подняла голову от телефона и повернулась к нему, уложив подбородок на согнутый локоть. — Я тоже постоянно болела. Со мной бабушка возилась. Так что, скажи спасибо, что я не заставляю тебя надевать шерстяные носки и не отбираю мобильник.       Каваки ухмыльнулся; Сарада выглядела уютно, смотрела снизу вверх мягко и вкрадчиво, так, что парень испугался потока собственных мыслей.       В несколько глотков допив оставшийся чай, Каваки шмыгнул носом и поставил кружку на тумбочку, а Учиха снова поднялась на ноги, чтобы налить ему воды и вытряхнуть на его ладонь три таблетки.       Каваки проглотил лекарство и закашлялся — внутри всё ещё неприятно царапало, и он не мог остановиться добрую минуту.       Еле впихнув в себя половину тарелки, но сколь бы вкусным ни был бульон, горло нещадно саднит от поступающей еды. — Это из-за тебя я заболел. — Можешь обижаться, но поешь, тебе нужны силы. — Может еще кормить начнешь меня с ложечки, как в детском саду? — Просто проконтролирую, чтобы ты все съел, а не вылил в окно. — Никогда так не делал и не собирался.       Каваки прикончил тарелку и, как только ее забрали, демонстративно завалился обратно, чтобы вновь свернуться калачиком. Он с радостью навернул ещё тарелки две, но сейчас сил просто не было. В груди и животе сладко затянуло, и неумолимый приступ радости действительно приглушил тягучую болезнь.       Пролежав так несколько минут, Каваки развернулся к Сараде, сменив чуть хмурые морщинки на любопытсво, стоило увидеть, как Учиха вновь вернулась к своему телефону. — Книжка или опять зубришь? — спросил он.       Сарада подняла удивленный взгляд, словно забыла про возможность выбора. — Я, э, читаю серию книг, она довольно хороша, — призналась та, показав Каваки экран, словно тот мог разобрать крошечный текст с такого расстояния. Щелчок пальцев и появился текст с более подходящим для приглушенного освещения комнаты шрифтом.       Парень тянется к Сараде, чисто на автомате наклоняясь поближе, пытаясь ухватить какой-то смысл. Но выходит не очень, ему удается понять только обрывки некоторых слов. В горле до сих пор неприятно горько от выпитых таблеток, свербит и царапает, нос начинает потихоньку закладывать.       Сил не было никаких, правда. Каваки медленно, но верно клонило в сон. Он позволяет себе прикрыть глаза и, чуть поворочавшись, провалиться в мягкий сон без сновидений, утыкаясь носом в теплую шею девушки.       Сарада, переполненная смутными догадками, прикасается тёплой ладонью ко взмокшему лбу, незаметно-нежным жестом отодвигая спутавшиеся прядки от лица. Решает про себя, что этот завтрашний учебный день она пропустит, ухаживая за больным парнем.       На улице за окном начинало потихоньку темнеть, погрузив город на самые мгновения в трепетную тишину.       Все опять идет не так, как планировалось. Но ей это нравится.