Join me in Death

      На календаре уже двадцать пятое мая. Почти полгода. Пять чертовых месяцев прошло с того дня, как Алекси оказался в больнице. Больше ста пятидесяти дней и свыше трех тысяч часов. Может показаться, что это не так уж много, но только не для Йоэля. Он чуть ли не секунды считал до момента возвращения Каунисвеси домой, но так этого и не дождался, просто сбился со счета.       На протяжении всего этого времени Хокка было дозволено навещать возлюбленного от силы пару-тройку раз в неделю — и то благодаря подсуетившемуся с допусками Олли. Ведь Йоэль не семья, даже не ближайший родственник, пускай родителям самого Алекси уже кажется, что это так.       Несмотря на желание сделать эти встречи более частыми, Хокка буквально сходил с ума от каждого визита в реанимацию. Матела не зря опасался: как знал, что увиденное для Йоэля будет слишком. Чересчур больно и тяжело. Это стало очевидно еще в кажущуюся теперь далекой рождественскую ночь.       Коридоры реанимации приводят Хокка в ужас. Он торопливо шагает за Олли, изредка заглядываясь на межкомнатные окна, открывающие вид на тяжелобольных пациентов. Какого черта он снова вынужден быть здесь? Когда это наконец закончится? Разве после стольких испытаний они с Алекси не заслужили хоть какой-то передышки, паузы во всем этом безумном круговороте проблем? — Тот препарат, который нашел Йоон у вас дома, — вдруг подает голос Матела, остановившись у дверей одной из палат, — он запросто мог спровоцировать рецидив, так сказал врач. Если у Алекси были проблемы и раньше, то ему никак нельзя было пить его, а уж тем более злоупотреблять. — Я даже не знал, — подавленно шепчет Хокка, — возможно, он принимал их еще до того, как перебрался ко мне, иначе бы я точно заметил. — Уверен, так и есть. Ты не виноват, — приобняв Йоэля за плечи, отвечает Олли. — Мы на месте. Проходи, я дам вам немного времени наедине.       Когда медбрат мягко подталкивает вокалиста в спину, тот делает заторможенный шаг вперед, нажимая ладонью на дверь. Хокка понимает, что увиденное почти наверняка повергнет его в шок, но все равно едва не теряет опору, когда замечает Алекси в окружении кучи крупногабаритных аппаратов. Это оказывается куда страшнее, чем он себе представлял.       Тот факт, что еще прошлым вечером Каунисвеси беспечно ютился в его объятиях, не ожидая беды, кажется просто невозможным. Еще совсем недавно Йоэль прижимался к его крепкой груди и вслушивался в ускоренные удары влюбленного сердца, даже не подозревая о том, что оно способно в одночасье остановиться. Даже не желая об этом никогда думать.       С трудом веря в реальность происходящего, Хокка медленно двигается вперед. Бороться со стремительно подступающей истерикой оказывается непросто, но Йоэль заставляет себя засунуть все эмоции как можно глубже, памятуя о том, что иначе вход в реанимацию ему будет просто закрыт. Боль, страх, отчаяние — все потом, за дверями злосчастного отделения. — Алекси, — выдыхает блондин и не узнает собственный голос, зазвучавший непривычно никчемно и сломлено, — я не такой сильный, как ты. Я едва вывожу, малыш, — продолжает он, аккуратно коснувшись изученной до каждого мельчайшего шрама руки брюнета, — но я сделаю все, чтобы вернуть тебя.       От тишины вместо ласкового голоса Алекса едва не выворачивает наизнанку. И вокалист чувствует, что все готов отдать за его сквозящее нежностью «Йоэль». Зная, что подобное никак не случится, он заставляет себя заговорить вновь: — Надеюсь, твой давний друг хоть чуть-чуть скрасит дни, отведенные тебе здесь, — осторожно приподняв предплечье Алекси, Хокка подкладывает под него медвежонка. — Вот уж не думал, что однажды буду завидовать плюшевой игрушке, но да, — горько усмехнувшись, шепчет он, — в отличие от меня, у него есть возможность стеречь твой покой.       Пальцы, которыми Йоэль с трепетом очерчивает любимое лицо, дрожат. Должно быть, от страха, что в один момент вместо привычного тепла чуть колючей от щетины кожи ощутят невозможно пугающий холод. — Я люблю тебя, Але, — резко повысив голос, признается Хокка, жмуря глаза от подкативших к ним слез, — и я очень хочу верить, что ты все-таки меня слышишь. Как я тебя услышал однажды. — Уверен, он слышит, — раздается за спиной тоскливый голос Матела. — У тебя обязательно будет шанс сказать это снова, глядя ему в глаза, — добавляет он, мягко коснувшись плеча друга.       Кроме надежды на это, у Йоэля все равно ничего больше нет. С попаданием Алекси в больницу он вообще всего, кроме нее, лишился. Кто бы что ни говорил, он все равно винит себя в случившемся — это он спровоцировал, он не доглядел. Каунисвеси бы подобного никогда не допустил, уж он всегда был внимателен, даже когда сам Хокка клал хер на свои жизнь и здоровье. Совершенно уникальный во всех отношениях человек. И Йоэль просто не может его потерять. — Олли, а я… могу его поцеловать? — шепотом уточняет Хокка, скользнув пальцами вдоль шеи Алекси. — Я никому не расскажу об этой шалости, — тепло откликается Матела, облокотившись на дверной косяк. — Только аккуратно, чтобы ничего не задеть, — на всякий случай уточняет он, и без того будучи уверенным, что Хокка вздохнуть-то боится рядом с Каунисвеси, лишь бы тому не навредить.       Шумно сглотнув, Йоэль склоняется к лицу перкуссиониста. Если бы не монотонный писк мониторов и шум насоса где-то совсем близко, Алекси мог бы даже сойти за мирно спящего — Хокка частенько целовал его уже дремлющим, ведь почти всегда засыпал значительно позже. Вокалисту хотелось бы продолжать это делать и дальше, из ночи в ночь, и желательно всю их долгую совместную жизнь.       Нежно скользнув кончиком носа по щеке Каунисвеси, Йоэль неспешно касается любимых губ осторожным поцелуем, стараясь ненароком не задеть назогастральный зонд. Это первый раз, когда Алекси ему не отвечает, и от этого особенно горько, но блондин счастлив даже такой возможности. Вот только оторваться до невозможного тяжело. Прежде чем это сделать, Хокка еще раз тихо повторяет: — Я тебя безумно люблю. Мы что-нибудь придумаем.       С того момента Йоэль из раза в раз повторял Алекси одну и ту же фразу, искренне надеясь, что тот все-таки его слышит. Из раза в раз касался его губ, впечатывая всю сладость этого прикосновения в память, чтобы затем тешить себя воспоминаниями в пустой постели холодными ночами. Из раза в раз вглядывался в умиротворенное лицо, умоляя свой поломанный аварией мозг запомнить хоть что-то, а затем едва не выл, когда, оказавшись в одиночестве дома, не мог вспомнить ни одной обожаемой им черты.       В попытке убить время до следующего визита в больницу, Йоэль обходит почти всю округу. Неспешным шагом прогуливается по изученным, кажется, уже вдоль и поперек улицам, совершенно не замечая за мыслями ничего вокруг. Ни ярко сияющего на безоблачном небе солнца, ни пробивающейся на ветвях деревьев зеленой листвы, ни снующей туда-сюда ребятни. Ведь если он будет обращать на это внимание, то точно сойдет с ума — ему бы так хотелось, чтобы и Алекси все это вновь увидел. Уж тот всегда ценил красоту в мелочах даже в самый смурной день.       Музыка в ушах грохочет, заглушая звонкое щебетание птиц. В последнее время Хокка предпочитает потяжелее — надеется заглушить громогласными риффами собственный звучащий в голове на перебой с демонами голос. Его внутреннее «я» до изнеможения устало спорить с ними, кричать, срывая связки, доказывая, что еще есть надежда, за которую стоит бороться, что сдаваться просто нельзя, ведь это удел слабых. Алекси был очень-очень сильным ради них, он никогда не опускал руки.       На глаза попадается незнакомая прежде вывеска. Совсем неприметная, неудивительно, что раньше блондин ее не замечал. Судя по названию, какой-то старый антикварный магазин. В любой другой момент Йоэль просто прошел бы мимо, но сейчас от скуки и толики любопытства решает все-таки зайти. Всяко лучше бесконечных бутиков и однотипных кафетериев.       Деревянная дверь с кованой ручкой поддается тяжело, со скрипом впуская Хокка в небольшое, от силы пять на пять метров, помещение. Едва оказавшись внутри, блондин ощущает запах старины: нафталина, затхлых книг, запылившейся мебели и засушенных трав. Впрочем, оно и понятно — полки многочисленных этажерок едва не ломятся от изобилия раритета. Чисто внешне половина из этих незатейливых вещиц Йоэлю даже не знакома, потому он не без интереса оглядывается, то и дело всматриваясь в какой-нибудь необычный предмет. — Может, что-то конкретное ищете? — раздается за спиной голос старика, почему-то кажущийся Хокка отдаленно знакомым. — Доброе утро, не хотел вас напугать, — продолжает тот, едва Йоэль вздрагивает от неожиданности и оборачивается. — Доброе, — заторможенно откликается вокалист, задумчиво вглядываясь в лицо продавца. — Простите, а мы не встречались раньше? — Мир удивительно тесен, — скромно улыбнувшись, отвечает мужчина. — Мы встречались в Рождественскую ночь, увы, при не самых приятных обстоятельствах. Мне остается лишь надеяться, что с дорогим вам человеком все в порядке.       Теперь-то Хокка вспоминает. Мысленно прокручивает в голове тот безумный вечер, что врезался в его память с точностью до секунды раз и навсегда, и убеждается в том, что мужчина абсолютно прав. Если бы только он был прав во всем, и Алекси действительно был в порядке… — Если бы только это и правда было так, — отрешенно качнув головой, откликается Йоэль. — Но с той самой ночи ни улучшений, ни ухудшений, ни прогнозов и вообще… ничего. Полная неизвестность. Это очень-очень выматывает. — Понимаю, — печально заключает мужчина, опустив взгляд на морщинистую руку с золотым обручальным кольцом. — Когда на кону стоит жизнь любимого человека, ты готов на все, чтобы только ее сохранить. Что с ним стряслось? — тихо сглотнув и подняв глаза на Хокка, уточняет он. — Кардиогенный шок. Так это врачи называют. Его сердце готово остановиться в ту же секунду, как будет отключено от аппаратов. Нужен донор, а с ними, сами представляете, насколько сложно, — заключает блондин, огладив ладонью чуть теплое от лампы стекло витрины. — С каждым днем ему становится только хуже, а я совсем ничего не могу сделать. Вернее, могу, но если решусь на этот шаг, то уже никогда не смогу его увидеть. А мне бы очень хотелось, хоть напоследок… — Не мне судить, конечно, но разве это не эгоистично? — интересуется мужчина, явно смекнув, что именно у Хокка на уме. — Каково было бы вам очнуться и узнать, что самый дорогой человек пожертвовал собой, чтобы вашу жизнь спасти? И будет ли вам в радость жизнь потом? Навряд ли. Но и уйти, так просто наложив на себя руки, не получится, ведь тогда ваша жертва окажется напрасной. — Все так. Эгоистично, да, — вздыхает Йоэль, потупив взгляд в пол. — Но мне куда важнее, чтобы именно у него был шанс прожить долгую и счастливую жизнь. Кажется, мы оба слегка ненормальные в этом плане, ведь по большому счету он сейчас в больнице именно из-за меня, из-за всех тех усилий, что он приложил, чтобы помочь мне. — Что-то подсказывает мне, что у вас все еще будет хорошо, — вдруг улыбчиво отвечает мужчина. — Если вы прошли такой непростой путь рука об руку, все просто обязано наладиться.       Хокка неопределенно качает головой и останавливает взгляд на одном из прилавков. На глаза попадается необычное кольцо, усыпанное резными рунами. Мужчина, заметив это, отворяет стеклянную дверцу стеллажа и передает бархатную подушечку с украшением в руки недавнего знакомого. — Вот, возьмите, — предлагает мужчина. — Уж не знаю, сколько этой вещице лет, но поговаривали, что она приносит только удачу. Кажется, вам сейчас она особенно сильно нужна.       Склонив голову к плечу, Йоэль внимательно разглядывает серебряный ободок. Он невольно задумывается о том, как хорошо бы тот смотрелся на безымянном пальце левой руки Алекси, и сразу же смекает, что даже по размеру оказался бы в самый раз. — Спасибо, оно очень красивое, — шепчет вокалист, сжимая кольцо в ладони. — Сколько я вам должен за это? — Всего один визит в эту самую лавку уже вместе, когда у вас с любимым человеком все наладится, — с улыбкой откликается тот. — Ценность многих подобных вещей вовсе не в стоимости, — обведя рукой помещение, добавляет он. — Да и я верю, что добро всегда возвращается. — Я так и не поблагодарил за помощь в ту ночь и даже не спросил вашего имени, — смущенно откликается Йоэль. — Михаэль. Можно просто Мик, — отмахивается мужчина. — А вас, молодой человек, я знаю, — улыбнувшись, уточняет он. — Это приятно. Спасибо вам большое, Мик, вы очень мне помогли тогда. И за такой потрясный подарок спасибо. Боюсь, мне уже пора к моему… Алекси, но надеюсь, что мы еще встретимся, — Хокка протягивает ладонь для рукопожатия, и мужчина охотно ее обхватывает своей. — Чудеса случаются, если в них верить, Йоэль, — звучит вдогонку низкий голос Михаэля, когда вокалист уже шагает за порог лавки.       И он очень хотел бы верить, но что если одной только веры недостаточно? Что если в его руках куда больше, чем кажется на первый взгляд? Идя быстрым шагом по улице в сторону госпиталя, Йоэль сжимает во вспотевшей от волнения ладони кольцо — какое решение он бы ни принял, теперь у Алекса, по крайней мере, останется символ его сильной и преданной любви.       Сидящих на лавочке у больничной аллеи друзей Хокка замечает издалека. Нисколько не стесняясь посторонних взглядов, Олли располагается в объятиях осыпающего его шею легкими поцелуями Порко и вымученно улыбается, подставляя лицо лучам весеннего солнца. Одним своим видом они согревают сердце Йоэля, ведь этим двоим тоже пришлось непросто. Впрочем, вообще всем им.       Несмотря на свалившееся совершенно неожиданно горе, группа была вынуждена продолжать выступления. Выручка с продаж билетов и альбомов была единственным способом покрыть все больничные счета, а потому приостанавливать работу снова просто не представлялось возможным. Каждый концерт давался невероятно тяжело. В особенности Йоэлю и Олли, проводящим все свое время, окромя деятельности группы, в стенах столичного госпиталя.       Каждый взгляд на пустующий угол слева от барабанной установки отзывался в сердце Хокка тупой болью. Он невыносимо скучал по улыбкам, адресованным лишь ему одному, по задорному взгляду голубых глаз, по энергии, которая от Алекси исходила в каком-то бешеном количестве. Порой на сцене хотелось выть в чертов микрофон, опустив руки и сдавшись. Парни такие моменты будто чувствовали, обступая Йоэля с обеих сторон и заключая в неуклюжие объятия, чтобы напомнить ради чего они здесь переступают через себя.       Если Хокка был разбит морально, то Матела едва вывозил физически. Совмещать почти ежедневную работу в госпитале с делами группы оказалось крайне тяжело, но он все равно находил в себе силы. Благо хотя бы все недопонимания в вопросах семьи и личной жизни решились еще в ту злополучную ночь, когда Алекс попал в больницу. Вышло довольно иронично: в соцсетях навели шуму об очередном происшествии с одним из членов популярной группы, а родители Олли успели надумать, что в этом замешан их сын. Тот как назло всю ночь не отвечал на звонки, лишь подтверждая их опасения. Конечно, к тому моменту, когда отец басиста наконец сдался и набрал номер крайне нелюбимого им Йоонаса, ему уже было глубоко наплевать на неодобренные прежде отношения. Впрочем, на все плевать, лишь бы только сын оказался в порядке. Все конфликты кажутся полной ерундой, когда речь идет о жизни близкого человека, ведь правда? С тех пор Порко с мистером Матела даже поладил. Исправно общался, заверяя, что обязательно за своим возлюбленным присмотрит и не позволит тому окончательно замотаться в череде бесконечных больничных смен. — Йоэль! — восклицают парни почти единогласно, заметив приближающегося к ним друга. — Ты сегодня рано. Ты как? — гитарист отстраняется от Олли, освобождая место между ними для Хокка. — Не знаю, — вздыхает Йоэль, опускаясь на лавку между друзьями. — Да и неважно это. Как там Але? — должно быть в сотый раз за последние месяцы интересуется он. — Я еще не успел поговорить с доктором сегодня, — откликается Матела, погладив друга по спине. — Начнется смена, и я провожу тебя к Алекси, а сам забегу к врачу, ладно? — Ладно, — кивает Хокка и опускает голову на плечо Порко, прикрывая глаза. — Знаете, у меня сегодня была необычная встреча…

***

      В последние пару месяцев Йоэлю стало казаться, что в бездушных стенах реанимационного отделения его истинный дом. Кажется, примерно тогда он осознал, что это не чей-то злой пранк и не плохой сон, а реальность. А дом был там, где Алекси. Хокка начал жить, считая минуты от одного визита в его палату до другого. Существовать, если говорить точнее. Жизнью стали казаться короткие встречи с будто замершим во времени Каунисвеси. Разговоры, куда больше походящие на монологи. Ограниченные кучей запретов прикосновения и придающие удивительную силу, чтобы бороться дальше, поцелуи.       Парни старались хоть немного скрасить дни вокалиста. Томми и Нико, ни в коем случае не желая оставаться безучастными, в особенности. Лалли временно перебрался в столицу и остановился в квартире Хокка — это стало огромной поддержкой, ведь только за разговоры с ним тот зачастую и хватался из последних сил. Да и в целом его появление заполнило образовавшуюся без Алекси хотя бы физическую пустоту.       Моиланен же в первые дни терялся. Не знал, как себя вести в сложившейся ситуации, и почему-то где-то глубоко внутри ощущал необъяснимую вину. Спустя неделю-другую, однако, стал буквально тенью Йоэля, всячески стараясь помочь даже в мелочах. Чаще всего блондин срывался именно на него. Не из старых обид или чего-то подобного, а скорее напротив, потому что Нико был ему ближе остальных, знал эти грани его характера и знал — вся стойкость друга напускная, а на самом деле он ломается, как хрупкая шарнирная игрушка, под натиском всех свалившихся на него проблем.       Если бы не парни, Йоэль сдался бы в ту же секунду, как услышал приговор встретившей Алекси у госпиталя бригады. Бросился бы под колеса первой попавшейся машины, несущейся по ближайшему шоссе, или вернулся бы домой и, упиваясь любимым запахом, исходящим от одной из десятка толстовок перкуссиониста, вскрыл бы вены — уж на этот раз вдоль и до конца. — Доктор говорит, что наши опасения относительно некроза были оправданы. Боюсь, ему становится все хуже, — едва слышно шепчет Олли, остановившись за спиной Хокка и с тоской взглянув на бессознательного друга. — Мы попытаемся передвинуться по очереди выше, но далеко не факт, что это будет возможно — тяжелых случаев, как у Але, тоже хватает, — безнадежно заключает он.       На секунду Йоэля охватывает несправедливая по отношению к Матела ярость. Он едва не восклицает в ответ, что устал слышать от него лишь негатив, лишь плохие новости. Еще ни разу не было такого, чтобы Олли сказал хоть что-то обнадеживающее. Однако почти сразу берет себя в руки и, стиснув челюсти, отрешенно качает головой, усыпляя вспыхнувший внутри гнев. Его друг не заслуживает такого. Никто не заслуживает. Никто не виноват в том, что их никак не оставит в покое этот злой рок.       Однако как можно сдержаться, когда сердце буквально разрывается от понимания того, что это конец? Не для Алекси, конечно. Нет, этого Йоэль ни за что не допустит. Зато для него и для их и без того ставшего мнимым будущего — да, как бы эгоистично это в конечном счете ни было. — Дашь нам еще пару минут наедине? — дрогнувшим голосом уточняет Йоэль, даже не обернувшись на Матела.       Олли не отвечает, только молчаливо отступает за дверь и аккуратно ее за собой прикрывает. Хокка тихо вздыхает в попытке собраться с мыслями и, шагнув ближе к окруженной аппаратурой постели, опускается на колени у ее изголовья. Склонившись к чуть теплой руке парня, опутанной многочисленными проводами и трубками, он оставляет на тыльной стороне ладони нежный поцелуй и поднимает взгляд на его заметно осунувшееся за несколько месяцев лицо. — Почему жизнь несправедлива настолько, что лишает меня удовольствия увидеть твою улыбку хотя бы напоследок? — шепчет Йоэль, потершись щекой о тонкие пальцы Алекси. — Знаешь, добрый человек, который помог мне добраться до больницы в ту ужасную ночь, Мик, думает, что я эгоист. Наверняка и ты так решишь, когда наконец проснешься, правда? Но я не эгоист, Але, я просто слабак. Я знаю, что ты намного сильнее, что ты обязательно без меня справишься. А я без тебя нет, понимаешь? — кусая губы, признается Хокка. — Я хочу оставить тебе кое-что на память.       Шумно сглотнув, Йоэль лезет дрожащими пальцами в нагрудный карман и вынимает оттуда поблескивающее острыми гранями в приглушенном свете палаты кольцо. Его губы вздрагивают в подобии улыбки, когда он аккуратно надевает ободок на безымянный палец Алекси. Как Хокка и решил еще в лавке, он оказывается точно впору. — Прости, что не спрашиваю согласия, но у меня просто нет такой возможности, — продолжает вокалист, уже не сдерживая жгущие глаза слезы. — Уверен, ты сказал бы «да» через пару-тройку лет и наверняка был бы очень-очень счастлив. А уж я тем более. Но, видимо, хэппи-энды не для нас, — совсем уж жалко заключает он. — Может, хоть тебе повезет?       Медленно поднявшись с колен, Йоэль склоняется аккурат над лицом Каунисвеси. С трепетом пригладив прядь отросших волос, целует его лоб, щеки, переносицу и замирает у губ. — Помни, что я всегда буду рядом, мое солнце.       Прикосновение к губам оказывается дольше всех прежних. Хокка ощущает, как слезы, скатываясь по его щекам, орошают и лицо Алекси, но все равно не находит в себе сил отстраниться так быстро. Лишь когда за спиной раздается щелчок открывшейся двери, резко отступает назад и, в последний раз взглянув на обожаемое лицо, быстрым шагом направляется на выход. — Эй, в чем дело? Ты куда? — растерянно уточняет Олли вдогонку удаляющемуся другу. — Я напишу, — бросает Хокка, даже не обернувшись на так и замершего посреди палаты Матела, и скрывается за дверями, ведущими на выход из реанимационного отделения.

***

      Некогда сквозящая теплом и любовью квартира встречает холодом. Быть может, это лишь иллюзия паникующего разума заставляет мурашки бежать по коже. Вздрогнув от них, Йоэль кутается в кожанку и проходит вглубь помещения, громче, чем следует, зовя друга по имени: — Эй, Томми!       К счастью Хокка, ответом ему служит лишь разрезавшее звенящую тишину эхо. Лалли и правда уехал по делам. Останься тот дома, воплотить в жизнь давний план оказалось бы просто невозможным. В последнее время моменты, когда Йоэль мог остаться наедине с собой, стали особенно редки — друзья будто чувствовали, что вместе с ухудшением состояния Алекси он теряет последние сохранившиеся крохи здравомыслия.       Прикинув, что возвращение друга должно прийтись на определённое время, Хокка набирает его телефон. Томми требуется лишь пара секунд, чтобы ответить. — Слушай, я тут подумал, мне нужно с тобой поговорить. Ты до какого часа сегодня занят? — Все в порядке? Я мог бы приехать прямо сейчас, если надо, — взволнованно уточняет Лалли. — Нет-нет, это совсем не срочно, — спешит успокоить его Йоэль. — Мне просто… хочется поговорить с кем-то, накопилось опять, сам знаешь, — усыпляет подозрения друга он. — Как насчет поесть пиццы дома за приставкой? Я закажу. Через час подъедешь? — Звучит отлично, — откликается тут же Томми. — Тогда жди, через час как раз смогу добраться.       Никакой пиццы Хокка, разумеется, не закажет. Жалкий предлог, чтобы заманить друга домой точно к тому времени, когда что-то предпринять будет уже слишком поздно. Томми единственный, кому Йоэль может позволить увидеть нечто подобное, и Томми единственный, кто почти наверняка его поймет. Ведь именно Лалли все это время был особенно ему близок и видел то, что было скрыто от остальных — уж он-то знал, насколько жизнь Алекси дорога его другу. Куда дороже своей собственной.       Забившись в излюбленный Каунисвеси угол дивана, Хокка торопливо вставляет наушники в уши и открывает историю их с ним сообщений. Он знает, что сделает себе только больнее, услышав любимый голос в многочисленных голосовых сообщениях и видео, но просто не может удержаться от соблазна — ему жизненно необходимо вновь ощутить бегущую по коже от тембра парня дрожь.       Последнее из видеосообщений записано, кажется, на ходу по пути из магазина. «Не терпится тебя увидеть», — произносит Алекси между порывами зимнего ветра, бьющего в лицо. — «Я успел страшно соскучиться», — добавляет следом. — И я по тебе ужасно скучаю, — бормочет Йоэль в ответ, когда глаза от ностальгии вновь начинает щипать. — Ты не представляешь, насколько.       Каждое открытое сообщение режет по сердцу без ножа. На всех видео Алекси невозможно красивый, светящийся счастьем и любовью к Хокка. Той самой любовью, которую смог разжечь и в сердце Йоэля тоже. Вокалисту остается только надеяться, что однажды голубые глаза Каунисвеси вновь заискрятся счастьем, пускай уже и не рядом с ним.       Нож, все это время валяющийся без дела на полу, оказывается во взмокшей от страха ладони. Прежде Хокка никогда не боялся — бездумно исполосовывал предплечье, совершенно не парясь о том, не будет ли задета артерия. Было плевать, ведь смысл жизни казался потерянным. Всем, что держало на плаву и не давало начать резать вены вдоль, были группа и общие, одни на шестерых, мечты.       С появлением в сердце Йоэля Алекси все кардинально изменилось. Каунисвеси научил его любить жизнь, радоваться мелочам и ценить каждое мгновение. Даже за тот небольшой период времени, что был отведен им вместе, ярких моментов было очень и очень много.       Ночные прогулки в легкий снегопад, после которых приходилось часами отогреваться в горячей ванной. Дурацкое караоке почти до самого утра, чтобы наверняка достать всех соседей. Сериалы, которые то и дело приходилось отматывать назад из-за бесконечных отвлечений на поцелуи. Кофе из ближайшей кофейни по утрам перед репетицией. Хокка предпочитал без сахара в то время, как Алекси постоянно выбирал самый сладкий сироп из всех. Какими бы приторными не считал их Йоэль, а все равно с удовольствием целовал затем губы Каунисвеси, сохранившие на себе их вкус.       От воспоминаний еще сложнее — рука с трудом поднимается, чтобы сделать первый медленный, но глубокий разрез. Хокка заставляет себя думать только об одном и крутить в голове единственную мысль, что это даст Алексу шанс. Возможно, призрачный, да, но все же. Исходя из того, что он читал в бесчисленных научных статьях, книгах и слышал от Олли, он вполне мог оказаться подходящим донором. Такие выводы он сделал вовсе не бездумно: блондин прошел в тайне от друзей все необходимые анализы, которые мог, а потом провел немало времени, сверяя их с теми, что по счастливому стечению обстоятельств однажды заснял в кабинете лечащего врача Алекси. Вот только от этого не менее страшно, ведь когда-то боль, причиняемая холодным лезвием, приносила облегчение и ощущалась совсем иначе.       Решимости прибавляет лишь время, отображаемое на горящем дисплее телефона — до прихода Томми остается от силы полчаса. К тому моменту Йоэль не должен оставить ему и шанса хоть как-то помочь. Одна глубокая полоса появляется за другой на левом предплечье, минуя лишь самую дорогую сердцу татуировку. Напор правой руки усиливается прямо под ней — короткая фраза оказывается подчеркнута особенно сильно кровоточащим порезом. Это последнее послание, которое Хокка оставит этому миру, и оно буквально кричит о любви и боли, с которыми тот не смог в одиночку справиться.       Это не первый раз, когда Йоэль балансирует на тонкой грани жизни и смерти, но первый, когда он не думает ни о ком, кроме того, ради кого идет на эту жертву. Первый, когда в угасающем сознании нет ни мысли о разочарованной грядущим распадом группы толпе фанатов, ни мысли о трепетно любящих его друзьях, ни мысли даже о поддерживающей его всеми силами в последние полгода семье. Все это не имеет никакого смысла: сожалеть слишком поздно и обратной дороги уже нет.       В глазах стремительно темнеет, когда наносящая порезы рука роняет из пальцев рукоять ножа. Йоэль порывается взяться за нее вновь, но не находит сил в своем истощенном теле. Губы искажаются в нервной улыбке: он был уверен, что это окажется сложнее, что страх смерти и инстинкты самосохранения не позволят ему совершить непоправимое. Однако никакого страха больше нет. Чувство выполненного долга затмевает собой все, и в последние минуты вокалисту остается только молиться, что все это не окажется напрасно, и однажды Алекси простит его, поймет и научится быть счастливым.       Тишину квартиры разрезает телефонный звонок. Глаза отказываются фокусироваться на имени абонента, высветившегося на дисплее вибрирующего мобильного, однако по отдельно подобранной когда-то мелодии Йоэль легко понимает, цепляясь за остатки затухающего сознания — это Олли. За прошедшие пять месяцев Матела ни разу не звонил просто так, точно знал, что это лишний раз заставит друга заволноваться при одном взгляде на его имя. Этот звонок не может быть исключением.       Собрав последние силы и остатки воли в кулак, Хокка предпринимает попытку ответить на вызов. Гребаный айфон лежит лишь в нескольких сантиметрах от израненной руки, но та никак не подчиняется — остается безвольно лежать, не позволяя нажать на заветную кнопку. Йоэль не знает, сколько длится его борьба с собственным телом, но очередной вызов по счету, кажется, уже пятый. В конце концов, он просто сдается. Ведь Олли совершенно точно не сказал бы ничего хорошего. Если Алекси стало еще хуже, то какой тогда толк? Напротив, весомая причина, сомкнуть, наконец, веки и отдаться уже хорошо знакомой тьме, за которой на этот раз уже точно не будет никакого света.