Обратимая травма

- Доброе утро, Шерлок! - Доброе утро, Джон! Вчерашнего дня нам хватило, чтобы отсидеться по норам и прийти хотя бы к видимости равновесия, если не равновесию. Мой сосед, как всегда, держался с наигрышем – что творится за этим фасадом, поди прочитай. На меня же во время прогулки снизошло спокойствие человека, сделавшего всё, что от него зависело. Дальнейшее решение – за Шерлоком. - 26 апреля ожидается полное солнечное затмение. К сожалению, отсюда мы его не увидим. Наилучший обзор представится из Антарктиды. - Не вижу особого повода для сожалений. - Я подумал, в свете проснувшегося интереса к наклонению эклиптики… - Каким бы образом это затрагивало вас, меня или преступность в Лондоне? - Пишут, что психически нестабильные люди почувствуют обострение. Так что нам с вами вполне может перепасть какое-нибудь аппетитное убийство. Вечера проходят как обычно: я пересказываю больничные байки за день, Шерлок излагает дела, раскрытые не сходя с места. 23:00 – мой неукоснительный наусник.* 0:00 – его позабытая скрипка. Задумчиво-прерывистая, вопросительная жалоба. Переложена в мажорный лад – как надежда. Возвращается, составленная из коротких нервных нот – как тянущееся и подгоняемое время. Трансцедирует во что-то большее себя и набирает обороты – как предупреждение. Наливается задорной злостью… и распахивается величественными парящими крылами.** * Это пат. Мы, будто два чёртовых короля, оставшихся на доске, можем кружить до бесконечности, не в состоянии приблизиться на одну чёртову клетку. Так что за неделю я решился на последний ход – сбрить чёртовы усы. Я вздёрнул подбородок, прошагал в ванную и включил медную колонку «гейзера», который тут же злобно заревел и пыхнул паром. Шерлок, набивавший трубку ароматным табаком из персидской туфли, проводил мой демарш безразличным взглядом. С самого утра на нём фасонные брюки с высоким жилетом, свежие рубашка и воротничок, и узкий, как ошейник, галстук. Если бы не домашние туфли и халат верблюжьей шерсти вместо фрака, то хоть сейчас на приём к Её Величеству Королеве Виктории. Спустив с плеч подтяжки и рубашку с видом самурая перед харакири, я свершил свой обычный ритуал бритья отточено и церемониально, проживая каждый жест. А когда поднёс бритву к усам, в зеркале встретился глазами с Холмсом. Совершенно голым. Нет, он не выкинул ничего театрального, вроде коленопреклонения перед моей ширинкой, стремительного поцелуя или ещё чего-то в том же духе. Шерлок сел на бортик наполняющейся ванны, утвердительно расставив ноги, развернул жёсткие плечи, дыбя грудь, и исподлобья беспомощно-сердито смотрел мне в лицо. Я улыбнулся бесконечно ласково, надеясь, что меня не заподозрили в насмешке, встал между веретёнами идеальных бёдер и прижал зализанную голову к своей груди. Эх, плакали мои манжеты. - Шерлок, я согласен на размен. Мои усы против вашей причёски. Идёт? Он кивнул, оттаивая. - Тогда полезайте в ванну и грейтесь. Я сейчас. * Это было нелегко. В смысле, чисто физически, избавиться от буйной окультуренной растительности над губой. Сложнее было только вымыть макассаровое масло из густейших шерлоковых дебрей. Но насколько же приятнее! В ванне едва хватало места на одного (единственного в мире) консультирующего детектива. Я стоял сзади, раздевшись до кальсон, и поливал, и мылил, и массировал. Такой уход расслабил бы кого угодно, но Шерлок внезапно ссутулился и спрятал лицо в ладонях, уперев большие пальцы в скулы, а локти до мелкой дрожи вдавливая навстречу подвздошным костям. Я медленно сжал его дельтоиды, словно придавал плечам понятные физические границы. Хотелось сказать: «Это я, Шерлок, ты в безопасности здесь и сейчас». Только слова оскорбили бы человека, никому не позволявшего видеть себя менее чем безупречным, а моё сердце говорило то же самое сквозь тело. Не отпуская рук, я приблизил нос и губы к бархатно-упругой щёточке градиентно подбритого затылка, чтобы выцеловать каждый позвонок, не погружённый в воду. Шерлок выдохнул, сложил предплечья на подтянутых к груди коленях и устроился теменем на них. Я поднялся к его лопаткам, позволяя поцелуям расцвести влажной изнанкой губ, отчего дыхание друга вновь перехватило, но уже легко и сладостно. Каким-то шестым чувством я знал, что его обострённые нервы сейчас просто завывают от восторга, оправдывая название «кошачьего места». Комок железных мышц передо мной разжался, развернулся, как морская лилия на отмели, когда за штормом наступил солнечный штиль. Шерлок отлёг на спинку ванны, расправляя ноги, сколько позволял изрядный рост. Прогладил бортики, устраивая руки поудобнее. Закинул голову и повернул ко мне лицо с закрытыми глазами. То ли шею подставлял для поцелуя, то ли блаженно приоткрытый рот. Я выбрал – губы. Кажется, сегодня свою ежеутреннюю трубку Шерлок даже не зажёг. * Чёрт побери, а он умеет целоваться! Мягко и лениво, будто бы застенчиво, он встретил мой язык своим. Я поддержал его затылок и упился допьяна. Одним рывком я пододвинул к изголовью ванны этажерку с полотенцами, как раз на высоте головы сидящего, а сам опустился на коврик у борта. Прижимал к своей щеке, ещё прохладной и чувствительной после бритья, его такую тёплую ладонь и целовал её, вылизывая названные и неназванные линии. Одновременно кончиками пальцев гладил основание запястья, следовал по венам – вдоль предплечья, к сгибу локтя, вверх по бицепсу, по краю дельты, – шевелил напрягшийся сосок. Шерлок был тих, и только по дыханию я чувствовал, как он присутствует в каждом моём движении. Хотелось большего. Реакции. Стона. Оргазма. Я на время приоткрыл сток ванны, чтобы из обмелевшей воды показался риф эрекции. Полил его миндальным маслом и, по-прежнему успокоительно целуя аристократическую кисть, надел расслабленный кулак на твёрдую подрагивающую плоть. Скользящими пожатиями – как снимают кожистые колпачки с серёжек вербы, обнажая серебристый мех – вернулся от основания к головке и сосредоточился на верхней трети Шерлока-в-масштабе, чтобы мои пальцы всякий раз проглаживали по уздечке. Бесконечно долго, а потом двумя руками вперемежку, чаще и сильнее. Шерлок стонал, не умолкая, и кончал за все засушливые годы разом. В бесконтрольных конвульсивных сокращениях пресса его колотило спиной об эмаль. Казалось, вместе со спермой он извергал из себя застарелую боль и запретную память. Я отпустил его, когда уже ни капли не осталось, и одними губами поцеловал в уголок рта. Счёт закрыт, и неважно, что я открыл новый.