День гнева

1 глава. Предчувствие.

      Тиша плохо умела подбадривать людей, она не сумела приобрести этот навык в школе, в училище он так в ней и не проснулся, а к моменту двадцати трёхлетия казался уже и не таким необходимым. В конечном счёте состраданием сыт не будешь, а игнорирование внешних страданий сторонних людей в некотором роде облегчало жизнь — не стремящаяся утешить всех без разбору она выстроила вокруг себя образ сосредоточенного, усердного и стрессоустойчивого человека. И это её неумение сострадать трактовалось многими как холодность и отстранённость, хотя и было ложным понимаем сути, потому что внутри она откликалась на боль других и даже сочувствовала в той мере в которой умела, но не могла эта вылить в свои жесты, эмоции, взгляды.       Правда теперь, в сложившихся обстоятельствах, отсутствие умения успокаивать или мало-мальски поддержать человека казалось катастрофой. Сидя рядом с Димой на диване, сжав ладони между коленями и сгорбившись, стараясь расположить своё лицо рядом с его, склонившимся и осунувшимся, потерянным и полностью опустошённым, вот теперь-то она ничего не могла сказать. Прикусывала нижнюю губу и глаза опускала, ничего не могла высказать и никак успокоить.       — Димка, — она шумно выдохнула, — да чего ты? Ну… ты виноват, бесспорно. Но страх — это естественная реакция на стресс, оптимизация всех функций организма и прочее… в твоём случае ты правда слабо соображал, но в этом нет ничего предосудительного. А твой этот майор Молния просто не понял тебя, не хотел понять.       Дубин поднял голову и взглянул на подругу печально выразительно, как Пьета Микеланджело снисходительно, жалостно, сострадая, обречённо-понимающе. Он всегда так смотрел, считая её несмышлёной и по-детски наивной; щёлкая пальцами по носу и напоминая, что он не так глуп и всё ещё может трезво мыслить, просто совесть его главный враг — этим всё сказано.       — Я знаю, Тиш, только попробуй это Грому доказать, он же не поверит мне. Видела бы ты его глаза, выражение лица, — он опускает голову, почти утробно шепчет, — напарник… да какой я напарник? Кто так поступает? Разве мог я вот так вот поступить, я ли это? Испугался, а страх мне не товарищ, не друг мой — не могу так поступать, а делаю, делаю понимаешь? И с кем? Перед кем выслужился? Кому угодить пытался? — он резко поднялся с места, прошёл к окну. — Да как я так мог-то? И зачем, для чего?       Тихомира откинулась на спинку дивана, положила руки на живот и головой помотала, точно мамочка. Она вообще не видела вины Димы — он же простой полицейский, что он мог ответить вышестоящим органам? У тех и полномочий больше, и ведомством покрупнее они управляют, к тому же столица любит лезть туда, где шумиху при щелчке пальцев удаётся получить. Чрезвычайно легко они входили, устанавливали свои порядки и растворялись — Тиша сплёвывала противное послевкусие во рту каждый раз, когда слышала о москвичах, пытающихся навести свои порядки в Ленинграде. А ещё неприятнее становилось за Диму, он же слишком хороший для этого мира, как медвежонок, покинутый всеми, а всё пытается ломать из себя непонятно кого.       Дубин для неё сродни нерадивого младшего брата, в следствии чего его наивность и простота становятся само собой разумеющимся. Мальчишка, переступивший черту двадцати одного года, между ними годы крепкой дружбы, общий быт, желание быть самостоятельными и склонность к стагнации, превращающей их в усталые и серые отблески некогда счастливых школьников, деливших заботы о домашнем задании и смеющихся над учителями в коридорах школы.       Дима не был таким дёрганым тогда.       Они ходили в один кружок рисования, Тиша дружила с Верой, его сестрой-двойняшкой, а ещё, кажется, их мамы хорошо общались и ходили вместе в бассейн. Сейчас двое молодых людей выброшены во взрослую жизнь, опутаны заботами и измучены работой, полное отсутствие веры в себя и будущее с её стороны; безразмерное чувство вины и самобичевание — с его. И хорошее в жизни есть, но они неврастеники и чересчур совестливые, чтобы легко переживать мелкие дрязги в жизни.       В трёшке тихо, как-то слишком спокойно и неправдоподобно чисто — Тишин выходной выплеснулся в генеральную уборку. Она не то, чтобы любила наводить чистоту, но ненавидела грязь и брезгливо относилась к пыли на полках. Дима чистоту ценил, ему не так важно было видеть чистые окна и сияющие полы, но сверкающая посуда и чистый стол, заправленная свежим стиранным бельём кровать и чистая ванная определённо придавали шарм и создавали домашний уют. Он не акцентирует внимание на обстановке дома больше отдаваясь атмосфере откровений, но внутри благодарит, невербально сообщая о своей признательности.       Дубин смотрит на Тишу, она сидит на диване, глядит на него безотрывно своими потерянными от незнания глазами, давит улыбку, вымученную на уголках ломающуюся, совершенно противоестественную для её милого лица. Дима думает, что поступает эгоистично, вываливая на неё весь ушат того, что испытывает, но она единственный человек после Веры кому он может доверять, с кем может делиться и у кого можно попросить совета. В них Тиша тоже не сильна, хотя старается исправно со всем присущим ей усердием. Он впервые задумывается в этот момент так ли он одинок, раз подруга дней его суровых всё ещё рядом после всего того, что им пришлось пережить.       — Димка, прекращай себя мурыжить, — она хлопает себя по коленке и поднимается на ноги. — хочешь загладить вину? Ноги в руки — и пошёл, все в твоих руках, мальчик мой. А сидеть и сопли на кулак наматывать как-то не по-дубински.       По-дубински. Она выдумывает это причудливое слово будучи в десятом классе, когда два восьмиклассника (он и Вера), начинают общаться теснее и оба влезают в какую-то заварушку, отстаивая честь одноклассницы перед девятиклассником. Тиша тогда хохочет полдня, обрабатывая раны обоих и грозит рассказать всё их матери, но обещание не сдерживает, правда её вечные напоминания и шутки по этому поводу продолжаются на протяжении месяца до очередного приключения двойняшек.       — Когда ты с Алиной расстался не был же таким, а её куда больше было жалко, чем твоего напарника. Лучше бы подумал не о том какой ты плохой и скверный человек, а как восстановить репутацию всеми любимого Димочки.       — Ты говоришь здравые вещи, мне начинать бояться?       — Ой, да иди ты, Дубин, я может и выгляжу наивной дурочкой, коей точно не являюсь, по собственному убеждению, но в отношениях коллег кое-что понимаю. Напомнить в каких коллективах мне приходилось работать?       Дима закатывает глаза — дурная привычка Тихомиры превращать всё в трагедию, а особенно то, что было связано с работой. Трудолюбие в ней было, но терпимость к коллегам напрочь отсутствовала, если уж ей человек не понравился — не понравится уже никогда и причины могли быть разными: мировоззрение, убеждения, какие-то принципы или же дурной характер. Тиша сама не особо покладистая, потому и с людьми всегда на стороже. Порой Диме даже нравится эта её стороны, не так уж и плохо всегда быть на чеку.       — И что ты мне сейчас предлагаешь? Не могу же я сорваться с места и бежать в обезьянник словно полоумный. Не корчи лицо, я безрассуден, но не безумен.       Тиша плечами пожимает и к Диме подходит, она гладит его по предплечьям, сжимая напряженные мышцы, отстраняется и шаркает на кухню, откидывая волосы назад. Он следит за ней, вслушиваясь в щелчок конфорки и в резкий шум воспламенение, металл чайника неприятно перещёлкивает от нагрева — он слышит всё это, его дёргает и немного ведёт, плохо от собственной несостоятельности и некомпетентности, а ещё хуже от правоты Тихомиры и её спокойствия естественного и уместного, чрезвычайно нужного в этот момент, но раздражающего.       На кухне она уже готовит чай, сосредоточенно рассматривая надтреснутый заварочный чайник, который пора было менять, но за неимением лишних средств и отсутствием желания лишний раз выползать в хозяйственный в их жизни это недоразумение до сих пор было. Дубин любил эти невпопад употребляемые слова Тиши: чайник у неё недоразумение, жёлтые шторы в комнате Димы — кошмар модельера, а трещинки на стенах в туалете, неумело закрашенные коричневой краской — бред маляра. Подруга всегда веселила его чем-то подобным, резким и неверным, но отчего-то забавным и любопытным — она точно ребёнок, который находил слово и путал с чем-то или лишний раз называл его.       — Бе-зра-ссу-ден! — она морщится, смотрит на длинные пальцы, сжимающие пластмассовую ручку чайника, и наливает кипяток в кружки. — А я тогда ненормальная раз живу с таким как ты, дружище.       — В каком-то смысле мы все безумны, так что не вешай на себя ярлык, солнце. Вот увидишь — сыщутся и куда безумнее тебя.       — Ты подкалываешь или подбадриваешь? — она пьёт не сладкий чай, смотря на овсяное печенье в пиале, — прекращай комедию ломать и давай за ум браться.       «Браться за ум» — фраза так остро бьёт по ребрам обоих, ни один из них не живёт по наставлению разума, все они идут на поводу сердечных чувств и мгновенных желаний, они оба не умеют управлять ни чувствами, ни эмоциями — ничем.       — Я пытаюсь быть правильным человек, Тиша, не хорошим, но честным хотя бы с самим собой. Не выходит.       — Мало у какого героя это получается. Ты же не картонка, чтобы соответствовать только одной характеристике, идти лишь по одной модели поведения, ей-богу, честность хороша и ценна, когда к месту, а так… бессмысленно быть хорошим, если мир погряз во лжи и лицемерии.       Дима кивает, улыбается, меланхоличный голос Тиши успокаивает, окутывает какой-то небрежностью тихой столичной жизни в спальном районе Питера. Вот так трепаться сидя за круглым столом и разговор вести обо всём и ни о чём одновременно: ему необходимы пустые разговоры, а она просто любит говорить.       — Мы все ведём себя как-то не так, живём не так, едим не так, даже работаем не там и не с теми или не можем понять, где наше место или место нас принять не может. Мы странные, потому что разучились принимать нашу жизнь такой какова она есть, — Дима улыбается, он шепчет, и эта интимность разговора дребезжит в углах кухни. — Да и если все будут лжецами и лицемерами — жизнь поперёк горла встанет.       — Ой, Димка, если ты так глубоко будешь задумываться обо всём на свете — думалки не хватит, — она откидывается на спинку стула и смеётся. — Думай о хорошем — мысли материальны. Вера вообще считает, что ты самый милый медвежонок из всех, так соответствуй, камикадзе.       — Савушкина, договоришься когда-нибудь с таким длинным языком.       Тихомира передразнивает его, дурачится точно ребятёнок — она всегда так делает, когда аргументы заканчиваются, ведёт себя как пятилетка и корчит рожицы, пожимая плечами, мол не волнует её все его загоны, она верит в него и не интересуется, как он относится к самому себе.       Дима прикипел к Тише всеми фибрами ранимой мальчишеской души: она улыбчивая, любит баловаться и ещё в ней есть нечто незримое от Веры, что-то светлое и родное, потому он ощущает желание защищать её как сестру, как друга, как кого-то родного. Дубин не влюблялся в Тишу наперекор всем канонам, а она была слишком увлечена своей первой любовью, чтобы разглядеть в Диме мужчину. Они так и застряли в отношения «лучшие друзья» со средней школы и положение дел не менялось с годами. Они тесно общались на протяжении семи лет, делили быт последние два года и знали друг о друге слишком много, чтобы встречаться — только подколы и ссоры из-за последнего куска пиццы.       Тихомира дёргается, когда слышит, как во дворе кто-то громко сигналит — весь двор точно резонирует от этого звука, из окна кто-то орёт, а под окнами подростки медленно расходятся, испугавшись громкого гудка и последующих действий жильцов близь лежащих домов. Савушкина поднимается с насиженного места и идёт к окну, разглядывая дорогую хорошенькую машинку иностранной сборки. С третьего этажа в полутьме практически невозможно разглядеть водителя, но это и не столь необходимо сейчас.       Дима подходит сзади и заглядывает через плечо, он узнает машину и смутно понимает к чему всё ведёт.       — Это Юля, — выдыхает и переводит взгляд на озадаченное лицо Тиши.       — Юля? Кто такая Юля? — тон какой-то ехидный и смятённый одновременно, только она может сочетать совершенное неподходящие вещи в одно целое.       — Пчёлкина, — он неотрывно глядит в окно. — Пытается отыскать нашу квартиру, видимо в подъездах запуталась. Отойди, я ей крикну.       Тихомира уступает место Диме и поднимает руки вверх, точно её на мушку взяли, отходит от окна и возвращается на кухню — посуду помыть, вслушиваясь в громкий крик Димы, который горланит на весь двор, сообщая квартиру Юле. А завтра она будет выслушивать от Надежды Геннадьевны упрёки в сторону несносного мальчишки, который нечета благовоспитанной семье Савушкиных и нравоучения о необходимости отыскать женишка получше.       — Да, телефон ведь для кретинов придумали, — смахивая воду с кружки шипит она, отправляя ту в сушилку.       Дима мотает головой и идёт в коридор к домофону.       Тиша не раз говорила Диме, что его друзья и знакомые могут бывать здесь сколько хотят и когда хотят, ведь коммуналку они делят пополам, хоть квартира и оформлена на Савушкину (досталась ей от почившего деда). И почему-то именно сейчас хочется его кольнуть этим, наверное, из-за того, что впервые он не спрашивает разрешение на приглашение гостьи в их квартиру. Это раздражает куда больше, чем все сетования Дубина на свою несчастную и несправедливую жизнь.       Она ощущает себя не на своём месте, когда в квартиру вплывает красивая молодая женщина в деловом костюме с сумкой на плече. Несомненно, привлекательная и яркая она ловко затмевает всю домашнюю и растрепанную Тихомиру, но уйти в свою комнату — значит дать слабину и показать неловкость, а она не хочет смущаться и выглядеть неуверенно в глазах этой журналистки. Гордость не позволит убежать, поджав хвост.       — Юлия, это моя подруга — Тихомира, мы живём вместе, — Дима улыбается, представляя их друг другу в гостиной.       Тиша тянет ладонь, вытерев её о хлопковые пижамные штаны и улыбается, смущенно, но всё же естественно, почти по-дружески. Почти, потому что в уголках губ играет надломленность и растерянность.       — Обращайся ко мне Тиша, — она говорит быстро, словно сбежать хочет, пожимая руку блогера, — надеюсь ты не голодна, но чаем угощу.       — Да, спасибо.       Она кидает взволнованно и вместе с тем просто, весь её образ какой-то дёрганный и немного искажённый. Юля сразу начинает говорить о сегодняшнем случае с майором, усаживаясь на диван и пересказывая свой новоявленный план.       Савушкина готовит чай для Пчёлкиной, она поглядывает в проём на двух персонажей, что нарисовались со своими безумными и смелыми ходами в её доме и теперь неясно за кого ей волноваться больше — за себя бедную и несчастную, находящуюся рядом с сумасшедшими или за двух смельчаков, что решили лезть на рожон в логово легавых.       Тихомира ставит чай на кофейный столик, купленный в Икее полгода назад, как раз тогда ей выдали премию, и смотрит на разложенные бумаги, удостоверение адвоката и прочее в чём мысли путаются. Она не смыслит в этих официальностях ни капли, а потому молчит, не слушает, сидит в кресле и косит взгляд на подлокотник, царапает короткими ногтями мягкую обивку. Ей неинтересно, но покидать образовавшуюся в квартире компания неохота; желание набрать Вере, нажаловаться на её брата и вызвонить сюда растёт в геометрической прогрессий, когда Дима подрывается с места и сумбурно машет руками что-то доказывая, кажется.       — Ну нет, я с тобой, Пчёлкина. Отдел откроется через три часа, так что собирай свои вещи и давай подумаем о плане по дороге — заедем заодно к тебе за париком.       Тиша смотрит на циферблат часов — три ночи или уже утра? Судя по рассвету, можно предположить, что утро наступило рано, а Дубин — пусть мчится куда хочет, она ему в конце концов не нянька и останавливать, осаждать или остерегать от необдуманных решений точно не её компетенция.

***

      Тихомира выходит из подъезда рассеянно не выспавшейся, после того как Дима уехал утром она с трудом сомкнула глаза — совесть проснулась поздно и теперь она металась в догадках, думая о том, что может случиться с этим идиотом в их криминальном Петербурге. По крайней мерее таким он рисуется Тише после всех рассказов друга о следственных мероприятиях на работе.       — Милая, что-то ты рано, — вздыхает Надежда Геннадьевна, — семь часов утра. Работёнки много?       Савушкина улыбается и кивает, тормозя у лавочки. Да, а эта женщина уже на скамейке сидит, выглядывая всех подозрительных личностей — никакой охранной системы не надобно. Ей правда нечем дома заняться?       Тиша дышит прогретым солнечными лучами и выхлопами машин воздухом, смотрит на цветущую клумбу и ловит нотки свежескошенной травы, видимо дядя Паша уже покосил с утречка пораньше, странно что она не слышала газонокосилку. Видимо, последние три часа сна (вернее единственные в её сегодняшнем расписании часы) были очень глубокими, раз ничто не смогло её разбудить, а ведь она с открытым окном умудрилась уснуть.       — Да всё примерно так же, — жмёт плечами и смотрит на подъезжающий опель, — я с подругой решила поехать, чтобы время сэкономить.       — А, Верочка, ой, дак ступай, не буду задерживать… Шалопаю своему голосистому передай чтобы пел днём, а то слышать его ночные завывания особого желания нет. Я человек пожилой — сама понимаешь.       Тиша кивает, дав себе зарок отвесить побольше тумаков Дубину за соседские ехидные взгляды — это надо же так подставлять владелицу квартиры! Её возмущению нет предела.       Она садится на пассажирское сиденье, хлопнув дверью. Вера улыбается, кивает соседке, которая точно сова в ночи следит за всем происходящим, и трогается с места резче чем обычно. Тиша пристёгивается, смотря на бледное лицо подруги: та, как призрак бела и излишне взволнованна, что-то знает или подозревает о Диме?       Без поспешных выводов.       — Бабушке плохо, мама с отцом в Киров уехали… Тиш, ну что происходит?!       Час от часу не легче, думается Савушкиной, глаза которой тут же стекленеют и делаются излишне безразличными — Тиша гладит подругу по ноге и поджимает губы.       — Всё обойдётся, милая, я верю в это, а ты голову дурными мыслями не забивай, а следи за дорогой и думай о хорошем.       — Мне бы твоё спокойствие, — они стоят на светофоре, когда Вера обнимает подругу, — я боюсь, что она… не молодая уже, да и проблемы у неё с сердцем и прочим — старческое, плюс жизнь положила, работая на заводе, да в колхозе батрача. А если она…       — Прекрати, Вер, ну ты же умный человек, разумная девушка… нос не вешай.       — Ладно, ты, наверное, права, нечего панику раньше времени наводить, — она кивает, заслышав сигналы сзади, — заедем за кофе, я не успела выпить с утречка. Кстати, о птичках, как там мой братец-кролик? Не обижает тебя?       — За кофе едем, а Димка в порядке, ведёт себя как божий одуванчик — не буянит и не пьёт, даже не курит.       Вера смеётся, вспоминая как тогда ещё казавшаяся взрослой Тиша учила их делать первую затяжку за гаражами, недалеко от школы — она тогда уже была на первом курсе, а они только в десятый перешли. Парень Тиши баловался ими, а она приучала себя терпеть запах табака и горький привкус на языке — друзья попали под колпак никотиновой зависимости вместе с ней: Дима правда бросил, когда решил поступать в полицию, а Вера время от времени баловалась по мелочи, когда её окутывало волнение.       — Верю, всё такой же хороший и добрый, недоделанный камикадзе.       Тиша думает, что Вера стреляет не наобум, а точно все цели видит, каждую карту знает — меченные что ли или дар экстрасенса в ней проснулся неожиданно? Так или иначе Тихомира ненавязчиво улыбается, согласно кивает и глядит на свои пальцы, порой заглядывая в сосредоточенное лицо Веры — в её позе эпицентр напряжённости и тревоги, только губы шевелятся, подпевая незамысловатой песенке, слов которых Тиша даже разобрать не может.       — Думаешь, ему правда стоит заниматься всем этим? Чумной Доктор и прочие неурядицы в его жизни… этот его Игорь, который оказался не пойми кем.       — Не гони ты лошадей, я тут слышала, что подставили майорчика-то этого, — Тиша смотрит на пешеходов, не обращает внимание на тоску и тревогу в голосе Веры, — вот увидишь, наш казачок ещё себя покажет.       — Ты в него так веришь, мне аж ревновать захотелось, — тянет натуженную улыбку Дубина, — да только он у нас мальчик такой… не думающий о последствиях своих действий, идёт на поводу эмоций — сама знаешь.       — Знаю, поэтому и хочу верить в его справедливую натуру, которая непременно спасёт всех и вся от злостных негодяев, — улыбается, саму себя обнимая.       — Не уж то холодно? — Вера стучит по печке, — сломалась что ли? Ай, ладно, сейчас кофейком согреемся.       Тиша думает, что ничем они уже не согреются, ведь Дима — чурбан неотёсанный даже не пытался никому из них позвонить, он смылся из дома и пропал, точно под землю провалился; а она должна высиживать свою тушку на работе и дома места себе не находя. Справедливость его решений поражает своей бесчестностью и гуманностью. Но поделать ничего нельзя — она не может заявиться в участок и не может требовать чего-то от Димы, а уж тревожить нервную и без того взволнованную Веру скоро одним из её постоянных грехов станет.       Не волнует и не тревожит. Лишь думает, накручивая себя и пугая различными исходами этого дела с участием Дубина или всё же стоит поменять ударение в фамилии и наконец-то правильно называть этого недотёпу?       Горький кофе без сахара заставляет скрутиться желудок в несколько узлов, но она пьёт, потому что горечь — часть жизни и она не может отказать себе в удовольствии помучить свои рецепторы, позабыв на мгновение о муках совести и недосказанности между ней и подругой. Винить себя как смысл жизни, но пока вина твоя не доказана — ты просто подозреваемый. Тиша хочет захохотать, но лишь давится воздухом и горячим напитком — законы с Димой приходилось учить вместе, порой засиживаясь за кодексами до рассвета.       — Блин, мне не нравится этот шоколад, нужно было покупать в нормальной кофейне, а не на заправке, — мычит Вера, обжигая язык.       — Лучше ничего нет на свете, чем кофе из автомата за сорок рублей, — смеётся Тиша, вспоминая как они вечно толпились у подобных автоматов, выпивая стаканчик за стаканчиком и страдая болями в желудке после — бедным студентам и школьникам редко удавалось съесть или выпить что-то сносное.       — Мы травили свой организм им, — улыбается Вера, ставя стакан в подстаканник и заводя машину.       — Но он был вкусным и дешёвым, спорим Дима до сих пор травит себя этой гадостью на своей работе? От него всегда им так разит — запах въедчивый, да и серые футболки всегда в нём пачкаются, аккуратность точно не его конёк.       — Не-а, он больше по спасению кошек с деревьев и вызволению из опасностей нуждающихся. А запах кофейка и замаранные футболки — издержки профессии.       Савушкина прыскает, Вера права как никто и это удивительно, ведь как бы близки брат с сестрой не были у Веры была своя жизнь, а у Димы своя и пересекались они крайне редко.       Некоторые Верины слова почти что пророческие и от того или из-за холода, но по Тиши спине крадутся мурашки, они набирают скорость и бегут вверх, щекоча кожу и нагоняя неведомого страху. Ощущение что Вера всё знает и просто оттягивает процесс казни, засовывая в долгий ящик то, что можно сделать прямо сейчас без существенных эмоциональных потрясений.       Настороженность и беспочвенный страх приводит в немой ужас, но из него Савушкина выходит моментально, заприметив вывеску ателье. Мажет губами розовыми Веру по щеке, отстёгивается и быстро выбегает, рукой машет — внутрь, скорее, спрятаться и забыться.       Ещё бы совести глотку пережать и жить можно.