Уязвимость

Он — как поэма. Как дуновение ветерка, сошедшего на землю около огромного-огромного моря; песок, что в моменты слабости пропускаешь сквозь пальцы. Как любовь, пронизывающая бедняка сверху донизу. Как само вдохновение, терзающее души тысяч людей по всему Тейвату. А Сяо — как камень, которого точит вода, как в старых пословицах. Как невзаимная любовь, когда в ответ на признание получаешь крик и битую посуду. Как песчаные равнины, в которых ни ветра, ни воды: как бы ни хотел, выжить не получится. А если и выживешь в первую неделю, то обратишься в пыль под взором грозного, могучего солнца, что не терпит слабости. А Венти сам — олицетворение слабости. Беззащитности, бесполезности даже. Ладно бы, тысячу, две лет назад говорить что-то о нём. Тогда и сказать можно было многое: могучий архонт, освободил Монштадт, перевернул жизнь всех с ног на голову. А сейчас-то что? Вот Венти и остаётся существовать за счёт пережитков прошлого. Развлекаться, петь песни и пить вино; а сейчас, например, сидеть напротив Сяо за столом и совершенно ненавязчиво, с очаровательной ухмылкой давить почти голой ступнёй (чулок не считается) на пах. Да, они в «Доле Ангелов». Да, рядом вполне возможно кто-то есть. Как минимум Чарльз этажом ниже, за стойкой, Шестипалый Хосе у двери и тот мужчина за столом в восьми метрах от них, который, кажется, немного вдребезги. Да, это всё максимально глупо и по-детски в каком-то плане, но Венти всё устраивает. А глаза напротив, горящие праведным гневом, лишь подогревают интерес. Провести вверх-вниз, сжать и напрячь пальцы, отпустить и дать пару секунд, чтобы успокоился, — с лица, как бы ни хотелось, задорную улыбку убрать не получается. У Сяо хорошая выдержка; чтобы добиться чего-то поистине прекрасного, придётся постараться. Поэтому Венти не брезгует повторить. — Так зачем, говоришь, Моракс послал вас в Ли Юэ? — непринуждённо, так, чтобы звучать одновременно легко и обволакивающе. И вытянуть ногу посильнее, чтоб жизнь сказкой не казалась. А то выглядит чересчур спокойным. Бесит. — Меня называют «Защитник Якша». Ничего в голову не приходит? — Не-а. Объяснишь? Закипает. Приятно.

***

— И где, говоришь, ты остановился? — «Ваншу». Венти не любит быть сверху. Венти любит коленно-локтевую, любит, когда ноги подкашиваются и обожает, когда затыкаешь сам себя подушкой, а ради особо громкого вскрика отодвигаешь её подальше. Потому что его это бесит. А бесить Сяо — сплошное удовольствие. Потому что злой Сяо — это зубы на загривке, это шлёпок бёдер о бёдра, это когда входит полностью и резко, да так, что сил держаться больше нет. И прогибаешься в спине сильнее, сам двигаешься навстречу, сам стонешь и сам подкладываешь обратно подушку, чтобы ухмыляться в неё, а не ему напоказ. Потому что ухмыляться — это наглость. А наглостей даже Венти себе позволить не может. А вот сжимать собственный член, водить рукой вверх-вниз, пока Сяо слишком занят, чтобы заметить, — это да. Его. А потом, когда, навалившись, Сяо встретит его ладонь своей, отодвинет её и потребует убрать руки, — это тоже его. Потому что Сяо дрочит отменно, и не Венти с этим спорить. Дрочка от Сяо — это обязательно в такт толчков; это когда сжимают, поглаживают и водят вверх-вниз с разницей в секунду; это когда большой палец размазывает предэякулят на головке так, что хочется умереть от счастья. Это когда властно, медленно и быстро, точно и размашисто. Сяо — как сумбурная поэма. Такую сложно и жарко читать, её экспрессия манит и влечёт, но в то же время отталкивает. Это как танцевать в метре от жерла вулкана, не зная, взорвётся он или продолжит стоять в спокойствии ещё ближайший век. Вот только Венти тот ещё любитель извержений. И когда лава затапливает, убивает мигом всё живое в радиусе километра, он подставляет ей лицо, словно яркому солнышку. Настоящему солнцу в мире Венти не место. Хотя вот же оно, прямо под носом. Стоит взять того же Итэра — в отношениях с ним Венти не может отыскать ни одного минуса. Простой, свободный, как слабый морской ветерок, как бриз: сначала подует в одну сторону, а через пару-тройку часов сменит направление. Он мил и податлив, и, Венти в этом уверен, был бы совсем не против отношений. Венти даже представляет: вот они, встретившиеся после своих приключений, лежат под каким-нибудь широко раскинувшим листву деревом, ветер щекочет их руки, а иногда и спины. Они тонут в неудержимой ласке и заботе, целуются быстро, мягко. Венти может себе позволить откинуться назад, на удобную траву, и дать Итэру навалиться сверху. Губы щекочут теперь уже шею, Итэр смотрит с восхищением и множеством слащавых чувств в глазах, а Венти разглядывает крону ближайших деревьев и улыбается. Вот только настоящему Венти от этих мыслей тошно. Он давно понял, что нормальные человеческие отношения не для него. Он давно понял, что губы непроизвольно складываются в улыбку при виде только одного-единственного человека. Ну, как человека… адепта. Последнего из Якшей. Одним словом — Сяо. И какая разница, что улыбка выходит издевательской? Вот и сейчас он — с закрытыми глазами, подрагивающим телом и тихим-тихим мычанием в такт. Он слишком много думает иногда, и это его убивает. Он хочет снова — как к солнцу, как к самому яркому и доброму светилу, как к источнику и другу всего живого. Как нормальные люди, короче говоря. Вот только взрослея, проживая тысячи лет на свете, понимаешь, что солнце жжёт похуже темноты. Оно ярко, жестоко и непритязательно. Ему всё равно, кто и как подставляет ему веснушчатое лицо. Оно выжжет живое своей идеальностью, заставит страдать, прикрывая ладонями болезненные ожоги. Оно убивает всё, что стоит рядом слишком долго, и Венти находит в этом какую-то болезненную символичность. — Эй. Из мыслей его выдергивает тихий, но не терпящий молчания в ответ голос. Венти ловит себя на том, что не хочет отвечать. Да и не уверен в том, что получится. Хочется дальше прогибаться в спине, дальше утыкаться лицом в подушку и делать вид, будто всё нормально. Не хочется тревожить того, кому плевать. Не хочется делать себе ещё больнее. Ну что же он так. Совсем расклеился. — Я к тебе обращаюсь, — снова, но уже чуть более мягко. Венти улавливает другую интонацию, другой посыл, но не хочет додумывать лишнего. Всё равно где-то ошибётся, а потом останется в дураках. Когда его силой (проще сказать, что он не особо сопротивлялся) переворачивают на спину, Венти шмыгает носом и стыдливо смотрит в сторону. Сяо повторяет траекторию взгляда, но, не найдя ничего интересного, возвращается обратно. — Что происходит? — в голосе проскакивает толика волнения и недовольства, и Венти вполне бы мог подтвердить или опровергнуть свои догадки, но ни сил, ни желания смотреть Сяо в глаза он не находит. Пытается укрыть лицо ладонями, но его вовремя останавливают и перехватывают чужие руки. Его сажают, позволяя спине опереться на изголовье кровати, и садятся между расставленных ног, чтобы вглядеться в лицо получше. — Венти? Венти не может связать и слова. Венти снова всхлипывает. Он тонет в луже отвращения к самому себе. Он чувствует, что плачет, и не испытывает и тени сожаления. Ему больно. До сжатых губ, до дрожащих пальцев, до, чёрт возьми, заикания и сбитого дыхания. Больно. — Чёрт, — доходит до ушей с трудом, слышится на задворках сознания. Если бы не характерный голос, Венти бы и не понял, что говорит Сяо. Голова слишком затуманена, а смотреть прямо и точно мешают слёзы, ставшие завесой на глазах. — Чтоб тебя!.. Голос звучит злобно, агрессивно вновь, и чувство вины берёт своё. Венти пытается успокоиться сам, стыдится, задерживает дыхание даже, но вновь шмыгает, и истерику, слабую, тихую, сдержать не получается. Сяо встаёт, уходит куда-то в даль комнаты, едва ли не хлопает дверью, и Венти думается, что тот сейчас и вовсе сбежит, только бы не видеть его отвратительное лицо. В голове будто щёлкает. Нет, называть отвратительным это лицо нельзя. Лицо Венти — произведение искусства, символ свободы и лучшее, что сам он когда-либо видел. Именно с таким лицом, с такими же глазами избавлял Монштадт от боли один бард, весёлый и не терявший веру несмотря ни на что. Он красив, красив до безумия, а уродливы лишь слёзы, льющиеся сейчас по щекам, стекающие по шее, ключицам. Уродлив наверняка раскрасневшийся нос, лопнувшие капилляры в глазах и жалко трясущееся тело. Лицо — нет. — Эй, лови, — слышится неожиданно близко, и Венти едва успевает поймать кусок ткани, прилетевший прямо ему в руки; понять, что это, получается не сразу. — Надевай. Следом, на кровать, летят ещё несколько. Цвета кажутся очень знакомыми, родными даже, но сообразить у Венти не выходит. Очередной порыв, истеричный, испуганный, застревает в глотке и останавливается там окончательно. Удивление занимает своё место уверенно и бесповоротно. Сяо успел одеться: надел штаны, майку вроде бы, — плохо видно. Венти резко дёргает головой, чтобы прийти в себя. Кладёт ткань подле своих ног, смахивает слёзы, чтобы видеть хоть немного. — Зачем? Голос дрожит, чтоб его. Конечно, скрывать, что он рыдает, смысла нет, но терять достоинство настолько сильно Венти не планировал. Разглядеть то, что подал ему Сяо, всё-таки получается, и Венти повторяет вопрос. Бельё, его собственное, и практически все одежды: корсет, рубашка, шорты — выглядят неуместно, ошеломляют. Хочется отнести их обратно в комнату, развернуться к подушке лицом и приподнять бёдра по привычке, только бы не позориться ещё больше. Он даже начинает это делать, правда, его сразу же останавливают. Сяо бескомпромиссен: хватает его за плечо, как только Венти сползает на край кровати, свешивает подрагивающие, ватные ноги и переносит на них вес. Давит, чтобы встать не получилось, и Венти ничего не остаётся. Венти смотрит на него снизу вверх, поджимает губы, видимо. Даже вызывает жалость, если судить по Сяо и его напряжённому лицу. Потеряв всякую надежду, Венти отбрасывает вещи в сторону, скидывает руку с себя и отползает обратно. Стыдится, чувствует, как лицо краснеет сильнее, как волнение пульсирует в ушах и затмевает снова всё восприятие. «Давай продолжим, всё нормально», — говорит, и не слышит никакой реакции в ответ. Прячет лицо в подушке, как и хотел. Только бы получилось, только бы Сяо не разозлился сильнее… Венти приподнимает бёдра, закрывает глаза и, кажется, даже перестаёт дышать. Замирает в ожидании момента. Может, он не сможет удержаться? Сдастся и позволит не ворошить проблемы? Не станет раскрывать наскоро зашитые раны, не раздерёт старые швы в клочья? — Совсем сдурел? Ты меня за насильника держишь или за извращенца? Нет, извращенец скорее Венти. Беспросветный, самый ужасный на свете извращенец. Так довести себя, чтобы забывать о прошлом только через секс, ещё постараться нужно. Обычно Венти даже не старается. Его хватают за талию, подтягивают к себе, и Венти уже надеется на спасение, на то, что всё пройдёт и он сможет забыться вновь, но разочарование приходит быстро, даже слишком. Его снова сажают на кровать, только теперь хватают за лодыжку, притягивают к себе и скидывают обе ноги вниз, оставляя свисать, почти касаясь пола. — Сяо… — даже сам Венти слышит, насколько его голос слаб и сорван. Его это уже не пугает: сама ситуация, руки, что подтянули его к себе и шершавость, сила пальцев, обхвативших ногу, давящих на косточку, делают ситуацию куда напряжённее, — что ты делаешь? Хочется смахнуть слёзы снова, но бесполезно: они не перестают течь. И почему он решил сдаться именно сейчас? Почему перед Сяо? Почему именно этот порыв остался не сдержан? Наверное, сил терпеть не осталось; вся энергия, уходившая ранее на улыбку, задорные песни и бесконечные развлечения, одну сплошную жизнь-сказку, жизнь-праздник, вмиг исчерпалась. Мысли заняли свою нишу, вырвали место у чего-то обыденного, вроде спокойствия или непоколебимости. Со всеми бывает, правда. С Венти — нет. — Подними руки, — говорит Сяо, кажется, но до ушей всё равно слова доходят кое-как. Венти ничего не делает, смотрит в точку где-то на стене и молчит. Влажность щёк, косичек, живота должна раздражать, но внутри ничего не происходит. Пустота после резкого выброса эмоций приходит слишком легко, Венти оказывается к ней не готов. Не двигается, не ощущает сил на это. — Чёрт с тобой, сам сделаю. Его руки и правда приподнимают, чтобы с трудом, но надеть снятую второпях рубашку. Пуговицы расстёгнуты наполовину, а пальцы Сяо неочевидно дрожат, но Венти чувствует себя достаточно созерцательно, чтобы подмечать детали. Когда Сяо садится на пол, встаёт на колени, Венти тяжело вздыхает. Оставшуюся одежду он предварительно положил на кровать, на край, чтобы брать в случае чего было проще. Следом бельё, и сразу видно: старается не прикасаться лишний раз. Сначала приподнимает одну ногу, просовывает в отверстие, потом — вторую. Подтягивает вверх, и Венти чувствует себя младенцем, ребёнком, одеть которого — задача не из простых. Шорты, зелёные, светло-изумрудные, — Венти никогда раньше не подмечал, насколько ярко одевается, — становятся последними. Сяо сам дышит глубоко, смотрит внимательно, глаза в глаза, — у него они отливают янтарём, красиво так, чутко. — Я бы принёс… чулки, но один порван, — говорит с паузами, задумывается. — Если хочешь, возьму. Мне не трудно. Венти качает головой отрицательно. Сяо приподнимается, смотрит всё равно снизу вверх, но дистанцию сокращает. — Эй, — подаёт голос вновь. Зовёт, просит обратить на себя внимание. В ответ на молчание вздыхает, думая быстро, точно, как умеет, и приглашающе разводит руки. — Иди сюда. Венти молчит, чтоб его. Не знает, что ответить, да и надевать привычную маску, отшучиваться и улыбаться, говорить, что всё нормально, не хочется. Он искренен, — впервые думает об этом так, впервые чувствует, что ни защищённости, ни стены, которую можно воздвигнуть за секунду, нет. А оно нужно? Желание податься вперёд, прикрыть глаза и расслабиться перевешивает всё остальное. Он, кажется, успел забыть, что сидит на кровати, а Сяо — на собственных коленях. Падение выходит резким, слегка болезненным, даже прерывистый выдох выбивает изо рта, но Венти не хочет жаловаться. Вместо этого он пододвигается ближе, хотя, казалось бы, куда ещё. От чужой груди отдаёт тёплом, а плечо под подбородок оказывается подставлено будто специально. Думается, выпрямить ноги, обхватить ими талию Сяо и сомкнуть сзади, около копчика, — единственный способ сделать позу удобнее. А если просунуть свои руки под его, скользнуть по грудной клетке, коснуться спины, будет ещё лучше. Наверное. Венти вздрагивает, когда руки Сяо ползут по спине, оглаживают её, пальцы проходят вдоль по позвоночнику. Он сначала останавливается, не хочет давить, видимо, но Венти не против. Ощущение тепла, своей важности наоборот успокаивают, и он выдыхает с шумом, почти скулит, но прижимается ближе, ещё и ещё. — Ты можешь не рассказывать, если не хочешь, да и я не смогу тебя поддержать, — начинает Сяо осторожно, прощупывает. Не хочет навредить, это заметно, и Венти прячет улыбку в изгибе плеча. — Но знаешь, как по мне… никто и ничто не заслуживает твоих слёз. А дальше следует долгий, волнительно-спокойный, противоречивый, но до умиления приятный разговор. Конечно, он односторонний, и Венти лишь слушает вполуха да посмеивается, когда Сяо уж слишком запинается, понимая, что только что сказал. Пустота заменяется умиротворением, наслаждением и теплотой внизу живота и в груди. Венти улыбается, когда берёт Сяо за плечи и смотрит на него, в такое растерянно-чудесное лицо, и ловит в нём удивление. Видимо, улыбка слишком искренняя. Венти снова придвигается ближе, позволяя Сяо продолжить. Настроение хорошее-хорошее, улыбка сама находит на лицо и исчезать не хочет, и Венти хочется поделиться, отдать часть своего счастья, только бы увидеть хоть что-то подобное у Сяо. Хочется сделать его счастливым, и искренность, сопровождающая все слова после, пробирает. Обнимает его за шею, зарывается в густые, мягкие волосы. Успевает поймать румянец на щеках, вдыхает глубоко, выдыхает, вызывая у Сяо мурашки по коже. Подносит губы близко-близко к уху, чтобы быть тихим, ведь собирается сказать близкое, интимное, приятное, непривычно отдающееся в груди: — Спасибо.