Глаза цвета темной печали

Пусть не понял ничего ещё Но ты в себе хоронишь чудо света для чудовищ темноты В своем безумстве присутствует голод и повод есть Собраться снова, а значит — ад пуст и все бесы здесь Яблочко подгнило и надкушено Их красота и эстетика как оружие Мир лучше не видел, не знает хуже И если ад пуст, то гости слетелись на званый ужин

Из комнаты на третьем этаже доносились приглушенные всхлипы. Такие, которые, если не прислушиваться, в принципе невозможно было расслышать. Но Отбросы — по крайней мере, некоторые из них, — слышали прекрасно. Но всё же заглядывать и пытаться заговорить с Инеж не решались. Так, ёрзая, не в силах усидеть на месте, Джесперу с Ниной хотелось подняться, зайти в комнату сулийки и утешить её. Однако колючего взгляда чёрных глаз с лихвой хватило, чтобы с неохотой сдержаться. И вовсе не потому что их до жутких мурашек настораживал угрожающий вид Бреккера, что сидел, прикрыв глаза и вытянув больную ногу… Спрятавшаяся в четырёх стенах своих «шикарных» апартаментов, Гафа поджала к себе колени и обняла их руками, голову понуро опустив. Глаза, пустые и опечаленные, сосредоточились на невидимой точке. Кожа вокруг них покраснела от слёз, что без устали стекали по худому лицу. Она действительно сделала это — убила человека, запачкав руки и душу в том, что отмыть никогда уже не выйдет. Знала, прекрасно знала, что тем же гришам из Второй Армии приходилось куда хуже, ведь они ежечасно убивали по дюжине людей во благо и в защиту Равки. Но ведь он был невинен, заслуживал жить, как и все. Донельзя горькая правда разрушала, раз за разом заставляя сулийку утыкаться лицом в подушку. Упаси, Боже, если кто-нибудь услышит непрерывные всхлипы — её попрут из Отбросов сразу после вступления. И тогда смерть не заставит себя долго ждать. Вариантов у Гафы было не то чтобы много: либо сгнить на улицах Кеттердама, без дома и какой-либо защиты, либо вернуться, попавшись в руки Танте Хелен. При любом раскладе она умрёт, не дожив и до двадцати. Пребывание в «Зверинце» не было случайным поворотом судьбы — так считала Инеж. Уверяла, что с ней ничего не случилось бы, что пережитого там ужаса не было бы, будь она по-настоящему хорошим человеком. Ей с четырнадцати лет приходилось внушать себе, что ад, в который она попала, был заслуженным. Возвращение в «Зверинец» могло равняться божественному дару, если оно даст прощение Святых и лёгкость на душе за содеянное — Инеж чувствовала тошноту, ловя себя на подобных мыслях. Сердце сжималось, отбивая болезненный ритм на рёбрах — кажется, какие-то из них были сломаны. Сулийка рвано глотнула воздух в попытке успокоить себя и тело, что било крупной дрожью вот уже несколько часов. Вложив одну свою ладонь в другую, она проводила, натирая, по подушечкам пальцев, точно под гипнозом. На самом деле ей просто мерещилось, что чужая кровь, отмытая сразу, всё равно где-то осталась. Люсьен. Милый и добрый. Даривший покой и улыбки тем, кто приближался к нему хотя бы на шаг. Заряжал светлой аурой, ловя на себе даже секундный взгляд со стороны. Он улыбался всем и каждому, добираясь до самых глубин души. Заставлял Инеж улыбаться по-настоящему. Вновь глаза защипало от яростных слёз. Но боль в груди была дьявольски сильной, невыносимой, сжигая изнутри и не давая дышать. Вжавшись сильнее в подушку, Инеж закричала, пронзительно, громко. Но не так, как могло быть, не заглуши она нарочно звук.

***

Место для пощады и жалости не должно остаться в тебе, когда его жизнь окажется в твоих руках. Не «если», а «когда». Он знал с самого начала, в какую инвестицию лучше и выгоднее вкладывать деньги. Затачивая новую пару ножей, названных в честь Святых: Санкта-Анастасии и Санкта-Елизаветы, девушка исподлобья смотрела в спину Бреккера. И взгляд её не предвещал ничего, что связано было с добротой и заботой, нет. Там, куда заглянуть не представлялось возможным, затаились злость, звериная ярость. На что сам лейтенант Отбросов, по мнению Гафы, не обращал внимание вовсе. Сделав из неё чудовище, он и глазом не моргнул, когда отдавал приказы разузнать о том и об этом. Окрестил её «Призраком». «Святые, дайте мне сил», — неустанно молилась она, всякий раз взывая к божествам при виде подтянутой фигуры и хорошо известного стука трости. Закончив с Майло и Большим Боллигером, отсылая их на очередное дежурство в «Клубе Воронов», Бреккер нашёл взглядом Инеж. Всегда находил, безошибочно и точно, и неважно было, сидела она в капюшоне или затерялась среди толпы, учитывая невысокий рост. Он буравил её взглядом минуту, а то и две, но так и не удостоился хотя бы кроткого внимания со стороны  — делала вид, будто сосредоточена на заточке кинжалов. На самом же деле просто-напросто не желала оглядываться в его сторону, нарочно игнорируя. С той ночи, названной стариком «проверкой», она смотрела на Каза, как на пропащего ублюдка, не скрывая презрения, либо не смотрела вовсе. Пускай подобное мнение не являлось для юноши чем-то новым и удивительным, но в лице Инеж… отчего-то ему не хотелось терять того единственного человека, что разглядел в нём не только подлого лжеца и вора. Каз тотчас одёрнул себя. Подобное уже давно не трогало Грязные Руки. Да что там — никогда не коробило, так отчего же сейчас начало? Девчонка должна была понимать, что шла не в сказочный мир волшебных существ, а в Обруч выплачивать долг перед Хаскелем за освобождение из «Зверинца». Во всём должна быть выгода, не так ли? Он пообещал, что если Гафа проявит себя, то сможет присоединиться к ним — инвестиция обязана была окупить себя, показать, что заслужила своих денег. Каждый потенциальный Отброс должен был предоставить доказательство собственного преступления во избежание… казусов. На тот случай, если кому-то из них резко вздумается предать банду, у лейтенанта имелся припасённый туз в рукаве. Мало кто осмеливался идти против него себе же во вред — не только из-за этого, а потому что меньше всего хотелось драться за жизнь, зная, что может учудить старик для собственного удовлетворения. Так поступили с Инеж, отказавшейся от вступительного испытания, возможности лёгко заполучить доверия. Она не знала, просто не была готова к тому, что поджидало её. Чего греха таить, Каз сомневался на мгновение, подумав: «Она не справится, не сможет пойти против воли своих святых», — однако Призрак приятно удивила его. Сразу вспомнилось лицо Хаскеля: при виде обуздавшего сулийку гнева, жажды бороться за собственную жизнь, он просиял. Остальные же были уверены в том, что Демон, подчинивший своей власти разум и волю Гафы, стоял среди них и опирался на трость, но то была самая что ни на есть чепуха. Каз был ребенком, хотя представить подобное всегда трудно, и мальчишкой он обучался карточным трюкам, пытался повторить фокусы, проделанные профессионалами. Одним из самых сложных был гипноз, подчинение человеческого разума своей воле, манипуляция — не сказать, что Бреккер овладел всем этим в совершенстве, однако… Инеж прошла «проверку». Заслужила своё место в Отбросах и по-прежнему работала на них, хотя имела столько возможностей избавиться от всего и просто уйти. Отказаться, наконец, от гниющей преступной жизни. Никто её не заставлял, насильно не вынуждал остаться. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни думал, точно так же никто не заставлял её вонзать в горло тому юнцу кинжал. Потому что иначе было не выжить. Тогда откуда это поганое чувство, будто Каз запятнал нечто прекрасное, растоптав и уничтожив? Первые пару дней Инеж вовсе не выходила из своей комнаты — разве что, через окно, быстрым ветром проносилась по крышам Кеттердама, либо исчезала в ночи. А когда возвращалась, то её присутствие среди Отбросов можно было счесть поистине удивительным. По истечении нескольких месяцев, Призрак, вроде как, свыклась с новой жизнью. Она кормила ворон за окном. Среди них выделялся один. Не только потому, что крыло его срослось как-то не правильно, а потому, что всякий раз ворон пялился на Бреккера так, словно впитал всю злость к нему от своей хозяйки. «Чудище пернатое», — думал он, сетуя на капризность Фефтера — так его прозвали, — если не ежечасно, то ежедневно. И нет, Каз искренне любил этих птиц, даже уважал, ссылаясь на ум и особую привязанность к людям, спасших и давших им ласку. Но именно Фефтер вызывал в нём ряд противоречивых эмоций. Казалось бы, всё тот же ворон, ничем не отличающийся от остальных… за исключением аномального дефекта, одного-единственного глаза. Нелюбовь чернокрылого к брюнету была чересчур, даже слишком взаимной. Например, в день, когда Бреккер подошёл к сулийке, наказав ей разузнать, как обстоят дела с посещаемостью нового игорного дома в Западном Обруче — Фефтер захорохорился, расправив крылья и ущипнув Каза за руку. Не больно, конечно, и всё же предупреждающе. Ворон не единожды ревновал свою хозяйку, оттого всякий раз пребывал рядом и сторожил, никого к ней не подпуская. В особенности — его. — Дьявол! Болезненно зажмурившись, Гафа прижала палец к губам, слизывая проступившую кровь. Лезвие впервые сыграло против неё и, проехавшись, резануло по нежной бронзовой коже. Сама виновата, видать, увлекшись заточкой, призадумалась. Она чувствовала прикованный к себе взгляд карих глаз, темнее и крепче горького кофе. Это опять повторилось! Опять пришлось зализывать раны из-за человека, в которого ей так и хотелось метнуть кинжалом, Санкт-Петром, — им же подаренным — с такой силы, чтобы ощутить знакомую тянущую боль. Сотнями иголок она разносилась по телу от резкого, внезапного движения кисти во время броска. В такие моменты складывалось ощущение, что она с лёгкостью может выскочить из сустава. Эта маленькая ранка на её пальце — ничто в сравнении с литрами крови, в которую девушка была вынуждена окунать руки, пачкая до самых локтей. Собственно говоря, никто и не обещал, что она останется безучастной к извечному насилию, живя в Бочке и работая на Отбросов. Работая на старика. Работая на Бреккера. Думать о том, какими подвигами лучше вымаливать прощение перед святыми, ей пока не хотелось. Сколько раз Инеж применяла силу, пускала в ход ножи, достигшие заветного числа четырнадцать? По правде говоря, она со счета сбилась, скольких в лучшем случае сильно покалечила. Кажется, общая сумма остановилась на числе «непростительно много». И всё это случилось из-за него. Она терпела, долгое время терпела. Ждала, когда её гнев поутихнет. Исходя из советов других Отбросов, со временем подобную жизнь принять станет легче. Но как же глубоко они ошибались. Легче не стало, и вряд ли Инеж смирится с постоянным обманом и насилием. Нарушив данное себе обещание, она повернулась и вперилась долгим, уничтожающим взглядом в спину Бреккера. Дыхание сбилось, стремительно меняясь — из привычного и размеренного оно стало тяжёлым и рваным. Её затрясло от мелкой дрожи, разрывая изнутри. От ненависти, что бурлила, растекалась по телу, так и норовя вырваться безжалостной лавой. Любому терпению рано или поздно приходит конец. Инеж сорвалась с места. Стремительно сократила расстояние, пролёгшее между ними будто в защиту от несокрушимой бури. Ею она мечтала обрушиться на лейтенанта. Рука отточенным движением выхватила кинжал, прикреплённый к бедру: один из четырнадцати, которым не единожды приходилось беспрекословно убивать. Если не проделает то же самое с Бреккером, то хотя бы запечатлеет на нём увечье вкупе с парой рубцов. Но мысль об этом отчего-то совсем не удовлетворяла. Хотелось разбить его, уничтожить, оставить на душе такую рану, от которой во век ни один корпориал не избавит. Успев лишь выбросить руку, кинжалом Инеж рассекла воздух совсем рядом с лицом парня, прежде чем тот увернулся. Резво схватил её за запястье и, крутанув упругое тело акробатки, припечатал к своей груди. Та задёргалась в попытке высвободиться из чёртовых объятий и вскрикнула оттого, как болезненно Каз выкрутил ей руку, разжал пальцы и выбил из них оружие. Вроде бы хорошо, но не стоит забывать — при ней ещё тринадцать, а в кармане недавно приобретённый кастет. Он не хотел каким-то образом навредить ей, не хотел причинить боль — всё это вынужденная мера, ничего личного. — Забудь об этом, я не стану… — тихий скрежет сорвался с уст прежде, чем парень получил локтем в печень. Крепкая хватка ослабла, что дало Инеж преимущество в виде капли свободного пространства. Следующий болезненный удар не заставил себя долго ждать: ребро ладони, в самую последнюю секунду сжавшееся в кулачок, точным движением врезалось в адамово яблоко Бреккера. — Прошу тебя, Призрак, успокойся! — кряхтя, он зашёлся в кашле. — Возьми себя в руки, ну же! Ему ничего не оставалось, кроме как попытаться воззвать к здравому рассудку Гафы. В любом случае, он не желал драться. Очень благородно, но крайне бестолково для того, кого звали Грязные Руки. Было не понято, что на неё нашло. Хотя нет, он прекрасно всё понимал и даже больше — парень ждал, когда переполненный, уже изрядно потрескавшийся сосуд девичьих нервов взорвется. Так должно было случится. В каком-то смысле Инеж поступала правильно: нужно воздавать по заслугам тем, кто причиняет тебе боль. — Поверь мне, уже взяла, — пророкотала она. С того самого момента, как нечто возымело над её разумом безоговорочную власть. Некогда нежный голос сейчас походил больше на звериный рык. Развернувшись, девушка замахнулась ногой и попала точно по берцовой кости Бреккера. Единственное по-настоящему слабое, уязвимое место. Да простят же, сжалившись над ней, святые, но эйфория, что окутывала тело и разум удовлетворительной волной, заставила её поистине насладиться подкошенным видом парня. Кряхтением и тяжелым дыханием, участившимся из-за звенящей дрожи в больной ноге. Но этого мало. Она хотела, чтобы Каз прочувствовал всю ту агонию, через которую ей, живущей молитвами и верой в святых, пришлось пройти после нарушения главной заповеди «не убей». Быть может, для него подобное не имело значение — он же Грязные Руки, верно? — но для Инеж это было сравни с цареубийством. — Теперь ты понимаешь меня, м-м? Я тоже защищалась в ту ночь, не желая биться с ним, но вам всем было наплевать, — в словах быстродействующими ядом сочилась вся ненависть к этому человеку. Она хотела скользнуть пальцами в кастет и, погладив прохладой метала, что есть сил врезать ему по щеке. Но вместо этого спустила крючки на ножнах под мышками и почувствовала знакомую, приятную тяжесть в ладони. Санкт-Пётр. Первый кинжал, подаренный тем, чьей кровью с минуту на минуту окрасится. «Может, я воспользуюсь им против тебя», — поклялась она тогда. Лезвие, наточенное специально для этого момента, по кривой рассекло кожу на шее парня, продолговатой ранкой заканчиваясь на подбородке. Нестрашно. Даже ярёмную вену не задела, но шрам, безусловно, останется. А все потому, что Каз, найдясь с силами, вовремя поднялся. Обезоружил и обездвижил Инеж, вновь прижимая к себе, но только уже не спиной, а лицом — так, чтобы две пары глаз цвета терпкого виски встретились. — Ты ведь наслаждаешься этим? Чувствуешь адреналин, бурлящий в крови. Чувствуешь прилив радости всякий раз, когда твои кинжалы защищают тебя, оберегая… — Его голос быстродействующим ядом проник ей под кожу. — Тебе нравится причинять боль тем, кто её заслужил. Девушку точно током прошибло. Фраза, так идеально подобранная, заставила красную пелену перед глазами рассеяться. Каз всегда знал, за какие ниточки дёргать и умело этим пользовался. Стать бесчувственной машиной для убийств, без возражений выполняющей приказы — было слабостью и самым что ни на есть страшным кошмаром сулийки. Нет, ей никогда не приносило удовольствие забирать жизни людей, видеть, как она вытекала из них, покидала, от чего взгляд стекленел. Она читала молитву перед очередным взмахом ножа, за каждого умершего молилась по приходу в Клёпку. Либо ты, либо тебя — неизменный закон улиц, которым она тщетно пыталась утешить саму себя. Со спины вдруг послышался чей-то топот. Дверь порывисто открылась, и с лестничного пролета в комнату к ним забежал кто-то. Всего пара секунд ушла на то, чтобы он очухался и поспешил оттащить Гафу от обездвижившего её Бреккера. — Ты погрязнешь во лжи и лицемерии! — проскрежетала Инеж, отчаянно пытаясь вырваться из чьей-то хватки. — В этом твоё проклятие, и оно станет твоей погибелью! Через нос рвано дыша, парень смотрел на то, как Зенник пытается утихомирить её. Однако, задача была не настолько простой, как могло показаться изначально. Потому как Гафа дёргалась и брыкалась, оттоптав сердцебитке все ноги и вырвав пару клоков каштановых волос. Один раз даже заехала ей по носу. Нина упала на колени, со спины прижалась к девушке и, неловко свалившись на копчик, прижала сотрясающееся в злобе тело к своему. Едва ли ей удастся слишком долго удерживать Инеж, но вскоре, по её подсчетам, грохот и крики должен был услышать Стрелок. Покончить с наглым лжецом и вором, увы, не получилось. — Мне не нужно освобождения от грехов. — Каз пожал плечами и напряг челюсти. Шумно вздохнул и покачал головой. Взор его сосредоточен был на той, что взревела от собственной беспомощности. — Я не ищу этого. Сулийка громко рассмеялась, вцепившись ногтями в руку Зенник, что давила ей поперек груди, лишая возможности вырваться. — Освобождение? — она фыркнула, не скрывая отвращения. — Есть люди, которые его не заслуживают! Ублюдок из Бочки с чёрствым сердцем и прогнившей душой — подавно. Однако это желание, огнем горящее на душе и отражающееся в глазах, начало пропадать, медленно и неторопливо ускользать, словно песок меж пальцев. Все благодаря гришу, чья магия проникала под кожу Инеж. Последующие несколько мгновений она продолжила высказывать не своё мнение, не жалея скверных слов, за которые святые навряд ли похвалят… — Дыши, милая, дыши со мной, — неустанно шептала Нина и уткнулась кончиком носа в густые волосы подруги. Сделала глубокий вдох, призывая повторять за ней. Поначалу упрямо воспротивившись, Инеж ни в какую не желала сдаваться. Единственное, что могло успокоить её и привести в чувство, был звук переломанных костей лейтенанта Отбросов, что воззрился на неё и не отворачивался ни на секунду. Покоившаяся на макушке сулийки, доселе мягко поглаживая, рука сердцебитки пустила едва ощутимый импульс, похожий на водную рябь. Мозг — это всего лишь орган, да, намного более сложный, но орган. Точно иголка, пронзившая стремительно и внезапно, Гафа вздрогнула. Агония, что билось в теле от желания свернуть Бреккеру шею, рассеивалась. Стиралась, как грифель с бумаги. Вот она, магия корпориалов, ордена Живых и Мёртвых. Нина успокаивала её пульс, заставляла веки тяжелеть. — Все хорошо, Инеж, расслабься, — голос, прозвучавший убаюкивающей колыбелью, пробрался в самое сознание Призрака. Покачиваясь вместе с ней из стороны в сторону, сердцебитка глубоко дышала, всё ещё принуждая Инеж повторять за ней. — Вот так. Уже лучше, ja? Но у сулийки не было сил ответить. Она почувствовала, как тянущие мышцы в теле расслаблялись. Боль рассеивалась — то же самое было с ней, когда после раската грома боль от переломанных ребер внезапно рассеялась, притупилась в день «проверки». Мысли начали путаться, а в глазах всё темнело, плыло. Инеж кое-как умудрилась поднять внезапно потяжелевшую руку. Нащупала прохладу кинжала, но ухватиться за него не успела. Опустившись на корточки, кто-то разжал её утонченные пальчики. К ушку склонился, прошептав что-то успокаивающее на ломаном сулийском. Вкрадчивый голос проникнул в сознание, с такой легкостью ускользнувшее от контроля самой девушки.