Шесть тысяч и еще четыре года

POV Кроули Бросаю последний взгляд на реку жизни. Я ещё приду сюда, но сейчас пора возвращаться. Вначале в сон, потом в мир. Открываю глаза. Пейзаж изменился. Сижу на мокрых, подгнивших досках лодочного причала. Проржавевшие опоры его поросли нитчатыми водорослями. Они изгибаются, формируя причудливые узоры на поверхности воды. Косой дождь, падающий с унылого низкого неба, превращает воды озерца в колеблющуюся пленку. Мое досчатое пристанище окружает топь поросшая камышом. Он качает почерневшими кистями, в такую пору уже лишенными семян. Бронзовые его листья, содрогаются от прикосновения к ним капель. Тихо шелестит, раскачиваясь и кивая своим осенним мыслям. С нетопкого торфяного берега, оплетенного корнями деревьев, к воде склоняются ольхи. Их ветви, со свисающими коричневатыми сережками, раскачиваются и поскрипывают. Этим унылым осенним «цветам», суждено раскрыться только следующей весной. Но до этого, им предстоит пройти долгий и нелегкий путь, через ноябрьскую слякоть и декабрьские морозы, чтобы в марте, осыпать гладь озера золотой пыльцой. Мир вокруг меня, утихает, тонет в кисие дождя. Чернодонное торфяное озерцо, практически круглое. Я когда-то читал про такие. История была страшная и печальная. У этих водоемов, сформированных выгоревшими кавернами торфа и бурого угля, есть особенность — двойное дно. Это плотный слой сросшихся водорослей, разделяющий воды. В придонную глубь не проникает ни один лучик света. Если неосторожно нырнуть, в такое озеро, то можно прорвать покров ложного дна и остаться навечно во тьме, без возможности всплыть на поверхность. История прочитанная мной, была как раз про это. Молодой парень, красуясь перед дружками, прыгнул в воду «рыбкой». Его ждали. Долго. Сперва желая поаплодировать смелости. Затем, чтобы обругать за безрассудство. После уже не ждали… В то время, пока менялось настроение приятелей, он задыхался в кромешной тьме, тщетно пытаясь найти путь на поверхность. В дождливой серости, за озером — клочья низких облаков цепляются за остовы погибших елей. Повисают на них, будто клочья парусины, на мачтах выброшенного на скалы фрегата. Рядом со мной, на замшелом пирсе, моя Дагон. Мы сидим в желтых прорезиненных дождевиках, поверх охотничьих камуфляжных костюмов. У обоих на ногах резиновые сапоги, заправленные в пятнистые затертые штанины. На головах у нас отросший ежик седых волос, покрытый желтым саваном капюшонов. Между нами термос и фляжка. В этот раз я точно знаю что в них: в термосе — горячий сладкий черный чай, во фляге — самогон. — Скоро придёт зима, да? — спрашиваю я. — Не замерзла, маленькая? — Зима близко. Нет, мой хороший, она еще только грядет. Однако перед хладом и горем, нас ждет еще сезон тоски. Сейчас же, тепло на душе и тихо на сердце. — Да, маленькая. Мир укрыт пеленой дождя, — киваю я, откручиваю крышку термоса, наливаю в неё чай и протягиваю Дагон. — Чаю? — Да, спасибо. Пьем чай, по очереди передавая друг другу «чашку». С капюшонов в нее стекают струйки дождя, даря чаю особенную прелесть. Улыбаюсь, картина получилась до одури умиротворяющая. Крышка термоса с исходящим паром чаем в тонких пальчиках Дагон смотрится очень гармонично. Откручиваю крышечку фляжки и делаю глоток. Ядреный самогон на секунду обжигает горло и распускается теплом в желудке. Идеально. — Меняемся? — Мгм, — протягиваю ей флягу и принимаю чай. Запивать самогон горячим чаем, конечно, забавно. Дегон берет ее, сразу же отхлебывает мутноватую жидкость. Слегка морщится, потом улыбается. — Или что-то, все-таки остается неизменным? — Что-то да, что-то нет. И то и то неплохо. — Неплохо — это уже хорошо. Отсутствие вестей — добрые вести. — Я знаю, что делать, маленькая. Местами это будет даже забавно. — Хочешь поделиться, или не хочешь спугнуть? Помнишь, как славяне говорили идя на медведя: «Мы идем на кабана!». В ответ охотникам желали удачи в этом конкретном деле. Считалось, что так духи леса не подслушают и не испортят охоту. А мы с тобой кстати на кого, или на что охотимся? Я — бледный аксолотль, вечная и древняя личинка, никогда не становящаяся взрослой особью. И ты — вышедшая из куколки, имаго — хищная стрекоза. На кого нам охотиться? — говорит она, оглядывая нас. — На журавля в небе, — усмехаюсь. — С синицами, конечно, проще. Но их и так легко позвать. — Разве такая вольная красота заслуживает стать нашим трофеем? — говорит она и начинает тихо напевать: " Настанет день, и с журавлиной стаей, Я поплыву в такой же сизой мгле. Из-под небес, по-птичьи окликая, Всех вас, кого оставил на земле…» Склоняю голову к плечу, слушаю и осознаю, что я тоже знаю эту песню. — Он не будет трофеем. Просто позволит подержать себя в руках, прежде чем снова расправить крылья. — Тогда мы не охотники, а ловцы? Не хищники, а исследователи? Хотел бы ты окольцевать этого журавля, чтобы не потерять его среди других пернатых? — Думаю, что и так его не потеряю. Когда-то давно у меня зимовала пара лебедей. И этих двоих я легко узнавал из всей стаи. Так будет и с журавлем. — Что ж, такой подход делает нас не холодными учеными, а скорее юными натуралистами любителями. Это хорошо, даже слово, кажется, сделано из любви. — Да, маленькая. Потому что без любви ничего не выйдет. Если Армагеддон не начнётся, клетка Люцифера останется закрытой. Поэтому он должен начаться. Но не должен свершиться. — Значит еще понадобится Вера, что журавль не сломит крылья в наших руках. И Надежда, что он не падет наземь сраженный рукой настоящего охотника? Да, для того, чтобы нам — юннатам, противостоять противнику вооруженному не фотоаппаратом, а гладкостволом, придется призвать в союзники Софию — премудрость Божью. Все может и получиться, ведь враги наши недооценивают эти четыре компонента. Веру они отрицают. Любви страшатся. Надежду считают лишней. А Софистикой называют учение о лжи. Знаешь, у нас есть шанс. — Есть. И очень даже неплохой шанс, — киваю я с улыбкой. — Мне придётся много притворяться. Никому кроме тебя я не смогу сказать, что именно собираюсь сделать. Часы нужно будет перевернуть. Ровно в тот момент, когда последняя песчинка отправится в полет. — Это будет непростая задача. Но мы должны справиться, у нас нет другого выхода. С кем из нас ты решил поделиться своим планом? — С тобой, маленькая. Это в большей степени вопрос веры, а не разума. Сын Люцифера будет богом. И он будет расти на Земле, среди людей. Желательно избавить его от возможного влияния ада и небес. Ему нужно будет полюбить Землю, завести друзей. Быть человеком. — Тут нужна сложная комбинация. Для того, чтобы никто не мог на него повлиять, все должны быть уверены, что уже на него влияют. — Да, верно. Здесь пригодится мой монастырь. Знаешь, довольно популярный сюжет у человечества, когда новорождённых меняют местами. Случайно или намеренно. Влиять на смертных не сложно, но выглядеть всё будет вполне естественно. — Хорошая мысль, только руководить этим проектом, должен не ты. Окружающие должны считать тебя простым исполнителем. Тебе придется… Подожди, в этой части нужна не я. — Твой брат? — Здравствуй, Кроули. Угостишь? Дагон показывает на флягу. — Здравствуй, конечно, — протягиваю флягу второй сущности Дагон. Он отпивает большой глоток. — Позволь, я сразу продолжу ее мысль. Тебе придется сделать так, чтобы тебя подставили и отобрали этот монастырь. Пусть он перейдет под управление Хастура. Его все равно нужно привести к нам. — Думаю, после моего художества на кладбище Эдинбурга меня как раз таки лишат некоторых привилегий, — киваю я. — Должности посла не лишат, но кураторство над Монастырем отберут. — Отлично. Но нужно сделать так, чтобы его курировал именно он. Ты должен будешь спровоцировать его. Заставить захотеть отобрать у тебя часть власти. Он идеальный кандидат — легко управляемый и достаточно примитивно мыслящий. Мы не можем позволить себе усложнять эту ситуацию и вводить еще одну переменную. — Это будет не сложно. Он, конечно, желает мою должность, но и монастырь подхватит с радостью. — Прекрасно, но есть проблема, на решающем этапе, он должен будет остаться один. Сейчас его товарищу приходится думать за них обоих. Его нужно будет убить, но в строго определенный момент. — Когда сыну Люцифера исполнится одиннадцать и в аду поймут, что мальчик — не тот, за мной придут. Лигур и Хастур захотят лично притащить меня на расправу пред темны очи Великого Князя. — Это будет хороший момент для осуществления этой части плана. Тебе понадобится святая вода. И эта необходимость, приведет нас к еще одной части плана. Тебе нужно на время расстаться с Ангелом, в его нынешнем состоянии это будет просто. Но нужно сделать это именно таким способом: когда ты выйдешь отсюда, ты должен с ним встретиться и попросить у него святой воды. Он тебе точно откажет, но так мы заложим эту мысль в его голову. Чтобы, когда придет время, он счел это единственным способом вернуть твое доверие и расположение. Это одновременно станет первым шагом к восстановлению ваших отношений, а также сделает его соучастником плана. Тебе после ссоры нужно будет надолго уйти от дел. Забыть историю ваших отношений, иначе ты не сможешь отыграть свою роль. Потом ты вернешься «спасти» его. Это тоже не сложно, влипает в неприятности он постоянно. Действовать придется по обстоятельствам, но это не страшно. Ваша измененная психика сделает все за вас. Главное внести верные корректировки. Затем ты должен будешь спровоцировать уже его. Ты сделаешь так, чтобы он узнал, о твоем намерении добыть святую воду самому. Он придет и отдаст ее тебе. На тот момент твои воспоминания будут изменены практически полностью. Четко и точно, с полной достоверностью, ты будешь помнить только то, что происходило здесь и план который мы сейчас формулируем. Не бойся, мы защитим эти твои воспоминания ото всех и даже от Владыки. Никто не сможет ни прочесть их ни стереть. — Спасибо, Дагон. И да, я понимаю. Я уйду в спячку. Это будет долгий зимний сон. Я попрошу Самаэля изменить мою память, у него в этом большой опыт, — я усмехнулся. — После апокалипсиса, который не произойдет, у меня будет немного времени. Но это будет ещё не конец. Ангелам и демонам нужно будет вкусить с древа познания. — Нет необходимости просить Самаэля вмешаться. Это вносит лишнюю погрешность. План слишком сложный. Нельзя вводить новых игроков. Нельзя раскрывать план. Самаэль умен, нельзя давать ему даже косвенные данные для анализа ситуации. Он должен быть в неведении. И это входит в план Владыки и Иисуса. Корректировки слишком специфические, по ним можно просчитать план наших действий. А он перекликается с основным планом. К тому же Самаэль силен, а мы и так будем действовать на пределе наших ресурсов. Недопустимо вводить такую практически бесконтрольную составляющую. Принимая во внимание все вышесказанное, есть только один выход. С твоей памятью должен работать я. — Хорошо, я согласен. Но как быть с остальными? Вельзевул и Самаэль много знают о моем прошлом. Я никогда не скрывал от них это. — Очень просто. Ты выйдешь отсюда с уже измененной памятью. Это легко объяснить пережитыми тобой пытками. — Да. Вельз будет в ужасе. — Мне жаль. — Мне тоже. Она справится. — Нам всем придется справляться. А тебе часто приходить к нам, чтобы мы могли вносить изменения в план, в соответствии со складывающейся обстановкой. — Хорошо, Дагон. Мы не имеем права на ошибку. Я буду приходить так часто, как это будет нужно. Через пространство сна. В остальном, мне придётся делать вид, что я тебя боюсь. — Это верное решение, оно создает правильное представление о том, что здесь происходило. На данный момент, мы распределили роли, и минимизировали количество игроков. Все остальное нужно итерационно дорабатывать, сверяясь с обстановкой. После выхода отсюда, тоже нужно будет кое-что отредактировать — снизить регенерацию, оставить на твоем теле следы от всех пережитых пыток. Башка у тебя и так седая, сойдет. Сразу же отредактируем память, после чего, ты сделаешь вид, что пытаешься нас спровоцировать на твое развоплощение. Мы сделаем так, чтобы это почувствовала Вельзевул и забрала тебя. Я поздравляю тебя, Брат мой, все последующие мучения не станут для тебя ни наказанием, ни испытанием, ты уже познал все что должно. Ты встал на путь и к тебе пришла мудрость. Та, которая я, конечно найдет как и из этих бессмысленных страданий, извлечь для тебя пользу, но это уже просто полировка готового изделия. Дай мне еще выпить и я зову ее. Мне тяжело быть долго рядом с тобой. Встретимся по выходе из сна. — Держи, — я передал ему флягу. — И спасибо. Тебе. Вам. Он выпил, посмотрел на меня печально. Я так же печально улыбнулся. Не в моих силах была дать ему то, что он хочет. Или думает, что хочет. Но это не значит, что я не найду способ помочь и ему. Им двоим. — Братик, дай выпить и чаю. — Держи маленькая, — я протянул ей фляжку и налил свежий чай в крышку. — Спасибо. План готов, а мы можем посидеть и поболтать еще. Не поделишься со мной размышлениями, что посещали тебя у реки жизни? — Я думал о том, как сохранить баланс. О том, что нельзя спасти насильно. О том, что Ад и Небеса не отличаются друг от друга в своей сути. — Ты многое переосмыслил. Я вижу как ты изменился, тебе стало легче концентрироваться, ты отринул привязанности ради дела. Я горжусь тобой. Она замолчала. Потом стала тихо напевать: «Соловьи умолчите на миг, Что свистеть до утра без конца? Я смирился к утратам привык. Обретаю в утратах Творца. Улетучились думы мои, И омылась душа тишиной. Пусть о чем-то поют соловьи, Я приветствую голос Иной» — Да, маленькая. Но без вас я бы не справился. — Спасибо, хочешь споем о чем-нибудь вместе? Или просто посидим и посмотрим на дождь? — Про журавлей, может? — предложил я. Она начинает тихо мурлыкать напев, потом в него вплетаются слова: «Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей. Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей…» Она протягивает мне фляжку, продолжая напевать. Делаю глоток, возвращаю тару и подпеваю ей. Хорошо. Вода с капюшонов стекает на колени, собираясь лужицами на дождевике. Дождь шуршит по глади пруда, созданный им белый шум разбавляют наши голоса. Песня смолкает, тишь наполненная шелестом, шорохом. Запах дождя и озерной воды. — Нам придется перехитрить судьбу. Хочешь, я расскажу тебе про это сказку? — Расскажи, маленькая. Мне редко рассказывают сказки. — Давным-давно, на белых скалах и в зеленых холмах, на землях Коннахта правил один очень добрый король. И было у него три беспутных сына. Так часто случается с мудрыми правителями и великими философами, помнишь каким был сынок Марка Аврелия? — Помню, маленькая. — Звали этих оболтусов — Диклан, Дармид и Дати. Рядом с королевским замком, в старом дубовом бору, жил в своей хижине колдун — повелитель ворон Кромахи. Это был мудрый живой, но знаешь, даже нашего знакомого «повелителя ворон», можно довести до белого каления. — Знаю, да. И они это, конечно, сделали. — Когда старый Кромахи, топил печь, и готовил себе ужин, они взобрались на крышу и камнем заткнули дымоход. Бедный колдун, чуть не задохнулся в дыму. И выбежав на улицу погнался за этими поганцами. Гнался он за ними, аж до самого тронного зала, где на троне восседал не менее усталый и несчастный, чем Кромахи, король Коннахта. — Который, видимо, слишком потакал драгоценным чадам. — Паскудники спрятались за королевский трон. Ты не представляешь, как отцу было за них стыдно. Он попытался утешить колдуна, но тот не стал его слушать. Как ты совершенно верно заметил, он сказал, что король сам виноват, что плохо воспитал сыновей. Кромахи, в гневе встал посреди тронного зала и произнес страшное проклятье. Он сказал: «Ты старший, Диклан — станешь вором, и тебя всю жизнь будет преследовать закон. Ты средний, Дармид — станешь убийцей, и всю жизнь не будешь выпускать ножа из рук. А ты младший, Дати — станешь нищим, и всю жизнь будешь жить подаянием. Ты же, король — будешь жить так долго, что увидишь, как злая судьба настигает твоих детей, одного за другим.» Заплакал король от такого пророчества ибо верил в силу Кромахи. — Могло бы быть и хуже. — Могло, и будет. На следующий день, король не смог встать с постели от горя. Тогда в открытое окно королевской спальни влетели четыре ворона. Они расселись на четырех столбиках кровати и начали каркать. — По одному на каждого виновного, — кивнул я. — Каркали они не переставая день за днем, и ночь за ночью. Все в замке сходили с ума от этого ужасного звука. Так продолжалось до тех пор пока весть о беде не дошла до Донегольских гор и не достигла ушей темного Патрика. Кстати, это он тебя или Левиафана выкинул в сундучке в море? А потом всем миром разбирались с локальной экологической катастрофой, связанной с исчезновением змей в Ирландии? — Леву. Возможно, тот самый, — я пожал плечами. — Во время его жизни я отдыхал в Лимбе и эту восхитительную историю пропустил. — Да, Лева тот еще попаданец, — улыбается она. — Ну, он сам был виноват. А я на зелёный остров попал только в тринадцатом веке. Зато подарил монахам рецепт виски. Они на мне потом своих юных послушников тренировали. — По изгнанию тебя? — Не совсем. Я их всячески искушал, в основном к рисованию похабных картинок на полях переписываемых книг, а они должны были этим искушениям не поддаваться. У нас было очень выгодное сотрудничество. — Аааа, значит, ты изображал Лохнесское чудовище? — Вот его да. Мы тогда с местным монахом передегустировали вина из его родной итальянской деревни и я полез купаться. А потом пришел настоятель меня изгнать. У меня как раз отпуск заканчивался, так что я ему подыграл и успешно изгнался. — Чудесная история! Мне очень нравятся твои сказки из жизни. Ну так, слушай дальше. Я склонил голову к плечу, ожидая продолжения. — Темный Патрик извинился перед своим картофельным полем, за то, что долго не будет его рыхлить и пропалывать, собрал котомку, и отправился в замок. К тому моменту, когда он пришел, все так отчаялись, что любого готового помочь немедленно проводили к королю. Представ перед владыкой Коннахта, Патрик сказал: «Расскажите мне подробно все что было, и на что конкретно обрек ваших сыновей Кромахи». Король рассказал как все было. Темный бедняк крепко призадумался, и попросил позвать сыновей. Те явились, и Патрик стал спрашивать. Первого, старшего принца он спросил, как его звать. — Меня зовут Диклан. — А какое проклятье наложил на тебя Кромахи? — Он сказал, что я стану вором и всю мою жизнь меня будет преследовать закон. Темный Патрик повернулся к королю, и сказал: — Тотчас отошлите Диклана в лучшую школу законов. Пусть станет судьей, и ни один законник к нему не придерется! И в тот же миг ворон, что сидел в изголовье на левом столбе кровати, испустил пронзительный крик, от которого у всех мороз пробежал по коже, расправил крылья и вылетел в открытое окно. Тогда Темный Патрик обратился ко второму принцу: — А как тебя зовут? — Мое имя Дармид. — Какое ты заслужил проклятье? — Я стану убийцей и всю мою жизнь не буду выпускать ножа из рук. Темный Патрик повернулся к королю и сказал: — Немедленно отошлите Дармида в лучшую медицинскую школу. Пусть учится и станет врачом! Тогда его нож не будет ножом убийцы. Тот ворон, что сидел в ногах кровати на правом столбе, издал пронзительный крик, от которого у многих замерло сердце, раскинул крылья и вылетел в окно. Тогда Темный Патрик обратился к младшему принцу: — Как твое имя? — Дати. — На какое проклятье обрек тебя Кромахи? — Я буду нищим и всю мою жизнь буду жить подаянием. Темный Патрик повернулся к задыхающейся от волнения королеве. — Не теряя драгоценного времени, — сказал он, — отошлите этого юношу в университет. Пусть он станет поэтом, и все, что ему дадут за труды, он возьмет себе по заслугам! Ворон, сидевший на левом столбе в ногах кровати, издал пронзительный крик, расправил крылья и улетел. Радость, постепенно заполнявшая королевское сердце, заставила его подняться в постели и закричать от счастья. И в тот же миг четвертый ворон испустил душераздирающий крик, который наверняка уж разнесся на все четыре стороны коннахтского королевства, и тоже вылетел в окно. А темный Патрик, вернулся к своему, весьма обиженному картофельному полю, в Донегольских горах. — Хорошая история, маленькая, — я улыбнулся. — Нам тоже предстоит обернуть проклятье себе на пользу и переиграть сильных мира сего, на их же поле и при этом не причинить никому вреда. Знаешь, к этой народной мудрости, была присказка, в старину ирландцы говорили: «Трех вещей опасайся: рогов быка, копыт лошади и улыбки англичанина» — Англичане вполне заслужили свое место в этой присказке. — Да, только в нашем случае, эта присказка звучала бы по иному. До конца операции тебе придется опасаться не только врагов и опасностей, но и друзей. Почти две сотни лет тебе предстоит играть свою роль, каждую секунду. Только во снах ты сможешь снять маску. Когда ты пьян, ты должен оставаться трезвым. Когда тебе больно, должен улыбаться. Когда захочется говорить, должен молчать. Когда хочешь молчать, придется говорить. Это будут двести лет жизни под прикрытием личины, которую мы создадим. Когда мы выйдем отсюда — из этого сна, я научу тебя, как это делать. — Да маленькая, я понимаю. Спасибо тебе. — Прости меня, за все что будет или не прощай, если от этого тебе станет легче. Если не захочешь нас видеть после завершения операции, мы поймем. Демон Кроули, ты готов услышать, что будет дальше? — Да, маленькая, — кивнул я. Пора было возвращаться. И не то чтобы мне хотелось, но откладывать было бессмысленно. — Когда мы выйдем из сна, наши тела перестанут регенерировать практически полностью. Ты должен выйти отсюда в таком состоянии, чтобы ни у кого не возникло вопросов, почему ты потерял память и разум. — Я знаю, маленькая. А почему твоё тоже? — Вернувшись в тело, предложу тебе снова выбирать, выбор для тебя будет сложным, так как я предложу изменить одно из трех решений принятых тобой, после выхода из Вечной Тьмы. — Хорошо. — Потому, что я не выдержу смотреть на то, как ты страдаешь один, даже у меня есть предел терпения и он достигнут. Если я не буду отвлекаться на боль, я просто не смогу исполнить то, что необходимо. — Я понял тебя, маленькая сестра. — Затем, я буду мучать тебя, и физическую оболочку и твою демоническую суть. Только твой дух и разум я буду поддерживать и оберегать. — Хорошо, я понимаю. — А сейчас, давай выпьем за это ужасное но неизбежное дело. — Давай, — согласился я. Отсалютовал ей флягой сделал глоток и вложил в тонкие пальчики. — За наше терпение и смирение! Она допивает самогон, убирает фляжку и термос из пространства сна. Берет меня за руку. — Пойдем. — Пойдём, — киваю я. Первой в реальности нас встречает боль. — Ммм… Я уже успел отвыкнуть, — заметил я. — Как ты, сестрёнка? — Отлично, так даже лучше, с учетом того, что нам предстоит. Ты сам-то, как? — Тоже отлично. Крещение Константинополя подарило незабываемые ощущения. После них все куда проще. — Начнем, или хочешь чуть адаптироваться? — Начнём, маленькая. Нет смысла откладывать. Всё хорошо. — Смотри, говорить я с тобой буду просто спокойно и четко. Я предложу тебе выбор, в зависимости от того, что ты выберешь, изменится то, чему я буду тебя учить, но не методы. Я буду все тебе разъяснять: что будет происходить и для чего это нужно. Мы будем учить тебя контролировать себя в состоянии опьянения любого: наркотического или алкогольного или под воздействием психотропных препаратов, в состоянии отравления, или под действием чужой воли. После этого мы будем учиться терпеть боль разного рода. Желательно корректировать память в последнюю очередь. Тогда к этому моменту ты научишься точно знать, кто и что делает с твоим мозгом, так ты сможешь быть уверен в том, что мы делаем ровно то, о чем договорились. Сама не верю, что говорю это, но тут Вера — это лишнее, она только навредит и заставит сомневаться. Потом брат откроет завесу и Вельзи придет за тобой. Это станет началом твоей партии. Ты должен будешь убедительно пытаться заставить меня тебя убить. Ты должен будешь меня оскорблять и провоцировать, так чтобы она поверила, будто я на грани срыва. — Хорошо, маленькая. Я тебя понял. Я всё сделаю, — ободряюще улыбаюсь. Это будет сложно. Но выбора у меня нет, придётся справиться. В том числе и ради неё.