Шесть тысяч и еще четыре года

POV Жанна После коронации Карла всё изменилось. Только совсем не так, как мне мечталось. Совсем не так, как мне виделось. Азирафель и Кроули, с которыми я познакомилась в самом начале моего похода, те, что, казалось, незримо оберегали меня и наше войско, вскоре отбыли в родные страны. И похоже, именно с их отбытием всё и началось. Нам не удалось взять Париж. Потому что основная армия, которой руководил Жан Бастард Орлеанский, не пришла на помощь нашему отряду. Я, Орлеанская Дева, осталась практически одна. Всего с сотней верных воинов. Вместо девятитысячной армии. — Послушай, Жанна, ты много сделала для Франции. Но пришло время снять доспех, — сказал мне мой король. — Возвращайся домой, Жанна, пришло время дипломатии. Рядом с его троном улыбался граф де Розье. Я почему-то была уверена, что идея сложить оружие и перейти к переговорам — его идея. Но как я могла? Как я могла вложить мой меч в ножны, когда мой народ продолжал страдать? Когда в осаждённых англичанами и бургундцами городах люди умирали от голода? Я не послушала. И когда из осаждённого бургундцами города Компьеню пришел зов о помощи, я с моим отрядом тут же бросилась к ним. Мы обошли осадные укрепления, ворота города открылись для нас, мост опустился. А потом это случилось. Когда большая часть моего отряда уже вошла в город, бургундцы ударили нам в спину, и решётка ворот моментально опустилась. Я с горсткой солдат оказалась зажата на узком мосту, мы отбивались отчаянно и так же отчаянно я взывала к Богу, моля о спасении. Я плохо осознавала происходящее, звон мечей, крики умирающих и шум крови в ушах словно накрыли меня туманной пеленой, потом я ощутила, как чужие руки стаскивают меня с коня. Ещё минута бесполезной борьбы, и на меня обрушилась тьма. В себя я пришла от звонкой пощёчины. Вместе с сознанием вернулась боль, кажется, болела каждая клеточка тела. Я с трудом разлепила склеившиеся от своей и чужой крови веки. Полутёмная холодная тюремная камера, руки и ноги скованы кандалами. Из одежды мне оставили только нижние штаны и простую рубаху. И сорвали нательный крестик. Я сдержала отчаянный стон. — К тебе посетитель, Орлеанская Шлюха, — презрительно бросил тюремщик. Я гордо подняла голову. По крайней мере, постаралась, скрывая боль и сдерживая тошноту: от движения стены моей камеры качнулись. В двери вошёл богато одетый мужчина, на его шее поблёскивала герцогская цепь. Несложно было предположить, что это герцог бургундский Филипп Добрый. Не явившийся на коронацию Карла VII, предпочитавший поддержать его сестру, жену английского короля. — Тебе стоило вернуться домой, когда это было возможно, — вместо приветствия заявил герцог. — Ещё не поздно признать законного короля. Сейчас ты идёшь против страны и Бога, — отозвалась я, глядя ему в глаза. — Бога? Я не верю в бога, — криво ухмыльнулся он. — Зато я верю в золото. — Мой король, Карл, заплатит за меня любой выкуп, — уверенно ответила я. — Чем? Твой «король» воюет на чужие деньги. У него нет ничего. А вот англичане щедро заплатят за ведьму, что колдовством заставила их солдат отступить. — Колдовством?! — возмущённо воскликнула я. — Это была Божья Воля! Это было ниспосланное Им чудо! — У кардинала Винчестера другое мнение, как и у епископа Бове. Церковь обвиняет тебя в ереси и сношениях с дьяволом. Тебя ждёт суд инквизиции. — Суд? — выдохнула я. — И в твоих интересах сознаться в ереси и отречься от неё, — заявил он, — иначе тебя отлучат от церкви и предадут светскому суду. — Я исполняла волю Господа нашего, я не стану от этого отрекаться, — ответила я. — У меня был крест. Я прошу вернуть его. Герцог не ответил. Развернулся и вышел из моей камеры. Мне оставалось только молиться и уповать на Бога. Переговоры о передаче меня англичанам, видимо, затянулись. Я всё же не оставляла надежду, что мой король не бросит меня, я ведь исполнила своё обещание, исполнила Божью волю. Я молилась целыми днями, просила послать мне видение, послать мне знак. Но видений больше не было. Я плохо понимала, сколько прошло времени. Но когда меня наконец вывели из камеры, всё в тех же кандалах, и запихнули в клетку, установленную на телеге, я увидела голые деревья и пожухлую траву. Я ощутила, как колючий ветер пробирается сквозь прорехи моих лохмотьев и больно жалит кожу, а с хмурого неба то и дело срывается снег. Когда меня схватили бургундцы, весна подходила к концу. Значит, прошло полгода. И за полгода мой король ничего не сделал для моего спасения. Осознавать это было горько. Через два дня, которые запомнились мне постоянной тряской и жутким холодом, не позволяющим даже толком уснуть, но недостаточным для того, чтоб замёрзнуть насмерть, меня заперли в башне руанского замка. В камере было ненамного теплее, но был хотя бы тюк, набитый прелой соломой, и тонкое шерстяное одеяло. Первое, что я сделала — выцарапала при помощи своих же кандалов крест на стене и опустилась перед ним на колени. Потянулись дни заключения в новой тюрьме, тихие и однообразные, сливающиеся в один долгий, практически бесконечный день. Мои волосы отросли и сейчас достигли подбородка, неопрятные пряди постоянно лезли в лицо. Больше всего я боялась насилия со стороны моих тюремщиков-англичан. Я боялась, что они захотят действительно сделать из меня шлюху, отобрать мой статус девы. Благодарение богу, они этого не сделали, не стали лишать последнего, что у меня осталось, кроме жизни. Наконец за мной пришли. — Прошу вас, позвольте мне исповедаться священнику, который говорит на моём языке, — тихо попросила я. — Ты идёшь на суд святой церкви, нет нужды в исповеди перед ним, — ответил один из моих конвойных, одетый в рясу монаха. Меня ввели в зал, полный людей, так и не сняв цепей даже с моих ног. Поставили перед длинным столом, за которым сидели представители церкви в богатых одеждах. Их лица были румяны и упитаны. Некоторые из них перешептывались, бросая на меня брезгливые взгляды. Я гордо подняла голову. Не моя вина, что я стою перед ними в лохмотьях. — Я — Пьер Кошон, епископ Бове и буду вести твой суд, — произнес тучный мужчина, одетый в атлас и бархат. — Задача суда святой инквизиции вернуть заблудшую душу в лоно церкви. Ты должна присягнуть на библии, что будешь отвечать на наши вопросы правду и только правду. — Я буду отвечать на вопросы о себе, о мирском, но не о своих видениях! — четко сказала я. — О них я говорила только с моим королём и моим исповедником. По залу прошла волна шёпота. — Ты отказываешься подчиняться церкви? — спросил он, вскинув брови. — Я подчиняюсь воле Божьей! Господь не велел мне раскрывать таинство видений публично. Шёпот в зале перерос в шум. Епископ хмыкнул и стукнул ладонью по столу. Стражники, окружающие зал, принялись успокаивать толпу свидетелей. — Что ж, назови своё имя, — продолжил епископ через несколько минут. — Жанна Д’арк или Жаннетта Роме, на моей родине девочек часто зовут по прозвищу матери. — Сколько тебе лет? — Девятнадцать или около того. Я не знаю, сколько провела в плену, — мой голос был твёрдым, и я тщательно следила за ответами. Мне нельзя было позволить им обвинить меня во лжи. — Где ты родилась? — В Дореми. — И именно там Господь повелел тебе вступить в войско и войну, отринув роль женщины? — Господь повелел мне спасти Францию. — Ты считаешь, что господь ненавидит англичан? — Мне этого неведомо. Я знаю только, что англичане потеряют здесь всё, не минет и семи лет, — твердо сказала я. В зале снова поднялся шум, и епископ прервался, пока стража успокаивала свидетелей. — И что же, ангел небесный витал над Карлом во время вашей встречи? — Если он и витал, я этого не заметила. — Как же ты узнала, кто именно в зале тебе нужен? — Меня вел Господь. — Господь ли? Ты уверена, что знаки и видения тебе посылал Господь, а не демоны? Что рука твоя была направлена Богом, а не Дияволом? — голос епископа сейчас звучал громче. — Я… да. Демоны не совершают благие дела. — Ты считаешь войну благом? — на его лице отразилось торжество. — Нет! — воскликнула я. — Я хотела её прекратить! — Так ты хотела или Бог? — Бог! И я, — я немного растерялась. — Я выполняла волю Господа нашего. — Или поддалась влиянию Диявола. Это мы и выясним. Прочти «Отче наш»! — резко потребовал епископ. — Я прочту молитву во время исповеди! Исповедуйте меня, — попросила я в ответ. Надежда была слабой, но… Тайна исповеди защитила бы меня. Я могла бы сказать ему больше, не нарушив воли Господа и своих клятв. — Ты на суде святой церкви и снова отказываешься подчиняться её воле! — Если служители ставят волю церкви выше воли Господа, я отказываюсь подчиняться такой церкви! — вскрикнула я. Шум в зале поднялся до небывалой высоты. Выкрики «Ересь!» И «Отлучение!» звучали со всех сторон. — Уведите её!!! — епископу тоже пришлось поднять голос, перекрикивая толпу. Меня подхватили под руки и выволокли из зала, через несколько минут выталкивая в ту же камеру. Больше публичных судов не было. Зато начались бесконечные допросы. Иногда меня приводили в кабинет епископа, иногда служители церкви приходили в мою камеру. В исповеди мне по прежнему отказывали, мотивируя это тем, что сначала я должна признаться в ереси и вернуться в лоно церкви. Вопросы шли по кругу и повторялись по сотне раз, допросы могли начаться в любой час дня или ночи. Они пытались меня запутать, они уговаривали меня отступиться от моей веры и моих клятв. К весне они выпытали у меня подробности моих видений. Я уже сама была не уверена, были ли эти видения, и действительно ли мне посылал их Бог. Видений больше не было. А потом меня вывели на улицу и показали сложенный для меня костёр. Епископ протянул мне бумаги и потребовал подписать отречение от ереси и согласие удалиться в монастырь до конца моих дней. Я была вымотана и напугана, и я поставила крестик внизу страницы. Меня вернули в камеру. В полночь в мою камеру явился незнакомец в чёрном балахоне. Он прошёл сквозь решётку и стоял, опираясь на косу, как на трость. Человеческий череп вместо головы белел в темноте, а на месте глаз светились два льдисто-голубых огонька. Я видела его раньше, всего раз, тогда, при взятии города Пата, но отлично знала, кто это был. — Господь повелел забрать меня? — тихо спросила я. — Я не успела исповедаться, они отказали мне. Я не боялась смерти. Я беспокоилась о душе. Я ведь действительно совершила много всего: я поддавалась ярости боя и убивала людей; я поддавалась гордыне и верила в свою исключительную избранность… — Нет, я здесь, чтобы спросить тебя… знаешь ли ты, что подписала вчера перед будущим костром? — голос Смерти был тихим и… усталым? — Епископ сказал, это признание, что я заблуждалась, и согласие принять постриг в монастыре во искупление грехов. Я не умею читать, — ответила я немного смущённо. Жнец печально покачал головой. — Жаль, что не умеешь, тем более на английском. Ты подписала своё признание в ереси, тебя обманули. Завтра тебя сожгут. Моё чутьё никогда меня не подводит. Твои часы… странные, но на них мало осталось. — Обманули? Они отлучили меня от церкви и не дали исповедаться? — я в ужасе отшатнулась к стене и прикрыла рот рукой. В этот момент меня уже не пугал костёр, меня пугало вечное адское пламя, в котором будет гореть моя душа после смерти. В следующий миг я рванулась к нему и ухватилась за край балахона. — Ты ведь тоже ангел! Отпусти мои грехи! — Я не волен решать, куда попадёт душа после смерти, я и есть Смерть. Я не помогаю ни тем, ни другим, — сухо отозвался Жнец, от него веяло могильным холодом. Я без сил опустилась на пол и разрыдалась. — Я могу сказать тебе лишь одно, Жанна… Я не вижу, куда ты пойдешь, на моём веку это впервые. Молись, чтобы это было вечное безмолвие Лимба, — он тихо развернулся и прошёл через решётку так же, как и в первый раз, растворившись во тьме. Всю ночь я и провела в молитвах, а утром за мной пришли. Священников среди конвоя не было, только судебный исполнитель, сухо зачитавших приговор. Меня отлучили от церкви и приговорили к сожжению на костре как еретичку, вероотступницу и ведьму. И я снова впала в какое-то полуобморочное состояние. В себя я пришла от густого, удушающего дыма и острой боли, пламя уже лизало мои ступни, балахон, в который меня обрядили, начал тлеть. С каждым мигом боль становилась всё сильнее, я молилась о том, чтобы потерять сознание или задохнуться дымом. Из моего горла вырвался крик. — Иисус! — в отчаянии прокричала я, чувствуя, как лопается кожа и шипит кровь, запекаясь от жара. В этот момент в меня хлынули воспоминания, и затем наступила тьма. — Понравилось? — поинтересовался знакомый голос. Я открыла глаза и обнаружила себя в толпе перед костром. Моё человеческое тело догорало. Иса стоял рядом и смотрел на костёр. Самаэль вышел к костру из портала и привычно поднял косу, но удивлённо замер на полпути. — Пустое? Уже? — и перевёл взгляд на нас. Опираясь на косу, он приосанился и всё же отпустил ее, медленно перебирая босыми ногами. — Моя Богиня и Сын Её, — он поклонился, словно нехотя выравниваясь. — Что произошло? — Мама оказалась слишком самоуверенной и не дотянула до того момента, когда к ней должна была вернуться память, — вместо меня отозвался Иса. — Это была месть, да? — я склонила голову к плечу, глядя на сына и стараясь не сорваться в позорную истерику. Он покачал головой. — Это был закономерный результат твоих игр. Я ведь предупреждал тебя. Самаэль замер на пару долгих секунд и щёлкнул челюстью. — Война… закончилась? — спросил он словно ничего не слышал. — Нет, — фыркнула я, — она закончится через семь лет полной победой Франции. Я… недооценила смертных. Жнец перевёл взгляд на моего сына. — Мне нужен перерыв, Иса. Сто лет без обеда и выходных, я не вывожу столько. Иисус кивнул ему. — Можешь отдохнуть, я сам провожу души. — Спасибо… — и Смерть снова исчез во тьме.