Цветы

— Вот, принёс твои любимые цветы. Жаль, ты не услышал… — Леонтьев улыбается так ярко и заразительно, что даже не очень радостному жизни Яше — хочется сделать то же самое. Кудрявый прижимается к нему, обнимает, искренне пытаясь обрадовать и Сашу своей улыбкой. Такой редкой, даже когда он чист, но такой нужной обоим и появляющейся только благодаря Леонтьеву. Маленький букетик ромашек в вазочке, стоит на заваленном продуктами кухонном столе их маленькой хрущёвки. — Когда ты успел сходить в магазин? На часах только девять утра, — говорит Яша тихо, и невнятно, но Саша привык к этому кошмару, ведь этот дефект речи явно не самое худшее в их жизни. Прямо сейчас Яков в очередной раз притворяется, что только встал, выспался, всё в жизни прекрасно. Только всё прямо напротив. — Яш, я встал в шесть часов, потому что лёг в десять. А кое-кто был со своими дружками, чёрт бы их побрал. Ты наверняка даже не помнишь во сколько домой явился! — Саша вскипает быстро, когда дело касается этой темы, а прямо сейчас он раскладывает продукты по полкам. Из рук валится всё, а на него с верхней полки падает открытый пакет гречки, которую сам Александр даже в руки не берёт. А оттуда — пару таблеток, самых ненавистных в их квартире. — Что это… — перед носом Яши зип-лок с колёсами внутри, — Что это, я у тебя спрашиваю? — Таблетки, — с абсолютным безразличием снаружи, и жутким желанием получить их прямо сейчас внутри, отвечает Яков, глядя на пакетик со своей смертью., — Это пакетик со снотворным. — Я блять вижу, что это таблетки, я блять вижу, что это снотворное, — Саша одёргивает руку, кладёт содержимое в карман и приземляется на табуретку, задумчиво печальными глазами смотря на туманное утро. Он не открывает взгляд от окна, смотрит сквозь отражение в нём, и чётким, монотонным голосом говорит: — Сейчас я ухожу, оставляю это дерьмо с тобой один на один. Если я вернусь, а их здесь не будет, ты уж извини, но я тоже не железный… Наши пути разойдутся, — Саша поворачивается и смотрит на собеседника. С уверенностью, что видит его без мала последний раз. — Я понял, — кратко отвечает Цвиркунов, не отрывая глаз от заветного пакетика, вновь лежавшего в метре от него. Кажется, Леонтьев просто садист-мазохист — адекватные люди таким не занимаются, зная, что живёшь в одном доме с торчком. Две минуты после хлопка входной двери достаточно, чтобы таблеток не оказалось на столе; в зип-пакетике; в этой квартире. В воздухе сильный запах Сашиного одеколона и сильного разочарования. Выходя на воздух, Леонтьев способен только вспоминать, о том, как раньше было хорошо. Хорошо, пока партнёр его не связался с этой дрянью, благодаря «компании на одни выходные». Хорошо, пока Яша был только с ним рядом. Как по вечерам смотрели вместе глупые российские драмы; глядели на закат тёмно-оранжевый; встречали рассветы; пили какао, которое так «профессионально» готовит Яшенька. Та самая романтика Америки. Только сейчас это будни грустной России. Саша садится в трамвай — ему лишь бы уехать отсюда, желательно вообще переехать в другую Вселенную прямо вот сейчас. Он устал, просто устал от вечных Яшиных обещаний, срывов, постоянного хамства в свою сторону, плохого настроения партнёра. Больше так продолжаться не могло, и возможно, сейчас он принимал самое важное решение в своей жизни. Либо остаться, либо уйти, дороги назад не будет. Трамвай ехал, Саша думал. Стук колёс давил на мозг хуже питерской погоды и на одной из остановок он просто вышел и зашагал по узким питерским улочкам, наступая ботинками в лужу. С понуренною головою и завешаный длинными волосами. Сам волнуется, бледный, как смерть. Неизвестно, сколько часов был он ещё так ходил, да только решил зайти в ближайший бар. Напиться-забыться. Забыть о всех Яшиных обещаниях и срывах, прийти домой и наконец сказать всё в лицо живому человеку. Да, оно бы возможно и свершилось, если бы к тому времени Цвиркунов всё ещё был в мире этом. Сидел спиной к двери входной на стуле кухонном, ромашки разглядывал свои любимые. Воткнул одну в свои кудряшки, достал все закладки колёс из всевозможных балконных шкафчиков, из-под кресел, горшков с цветами и прочими предметам интерьера. Ещё несколько… Передознуться барбитуратами в одиночестве, без малейшей возможности помочь себе и надежды на выживание. Он точно знал, что это последние его часы. Саше не звонил, в скорую тоже — существование его бессмысленно. Обещания — пусты, в любовь не верится уже давно, есть чувство привязанности и безопасности. Но любовь не только в этом заключается, и Саша под параметры не подходил, как не крути. Зато наркота подходила идеально. Саша идёт домой мысленно подготавливая речь, волнуясь, как школьник рассказывающий стих у доски. Гневная тирада о том, как всё его достало была отложена на сладкое, да и забыться в баре не получилось — только выпить для храбрости. Теперь он храбр, как Лев из сказки про изумрудный город. Но сам железный. Железный дровосек. Почему стук и трель в дверь квартиры своей — не дают никаких результатов? Леонтьев связку ключей из кармана достаёт, и начинает ковыряться в замке. Ключ прокручивается три раза, впуская Сашу в царство зверской боли. — Цвиркунов, поговорить надо… — шатена напрягает поза Яши, удивительная молчаливость его и ноль реакции. Александр ближе подходит, трогая партнёра за руку — кожа липкая, а холодный он как кубик льда. Осознание током бьёт прямо в мозг через несколько секунд раздумий — щупает пульс. Мир рушится на глазах, земля уходит из-под ног, и последнее, что он видит — цветы в его волосах. Последующие пару дней Саша только и слышит, какой он сильный, мудрый, молодец. Как он любил своего друга, что даже после столь трагических событий организовал все так хорошо, а не просто по тихому. Хотя, что в этом хорошего? Да ничего. Кладбище тихое и печальное, летом напоминающее сквер со странными украшениями. Туманное утро четырнадцатого июня даёт в голову больнее остальных. Сорок дней прошло, а Саша почти в числах потерялся. Боль ни алкоголь не смог заглушить, ни верные друзья. Саша шагами тихими пробирается меж надгробий в поисках того самого. В руках ромашки. — Вот, принёс твои любимые цветы. Жаль, ты не услышал… — Леонтьев улыбается так ярко и заразительно, что даже не очень радостному жизни Яше — хочется сделать то же самое. Только фотография на камне улыбается теперь всегда.