Ксендз

Наемник отреагировал на появление Вовки тихим восторженным матом на своем языке. В его руке был пистолет, видимо, на то, чтобы удержать дробовик, сил уже не хватало, но сдаваться без боя Ксендз не намеревался. — Пошли. Я договорился. — Сучий сын, я думал, что ты уже не вернешься, — мерк поднялся со ступеньки и ухватился за стену. — О чем вы говорили? — Да так, перетерли о том, о сем. Устал? Ничего, сейчас отдохнешь. Ну-ка, обопрись на меня. Вот. Мне нужно будет прогуляться в одно местечко… — Стоп. Ты что, ведешь меня туда? — Угу. Не очкуй. То есть, не бойся. Ему это не нравится. Страх, видите ли, пахнет неприятно. Прямо как ты со своим «смердит», — он попытался спародировать шепелявый выговор наемника. — Все будет нормально. Я не дотащу тебя до врача, но лекарство для тебя раздобыть постараюсь. Он поможет. — Стах? — Стах. Излом по-прежнему сидел на полу эдаким индейским божком и наслаждался теплом костра. Чем ему «жарка» не понравилась? То же тепло, только огонь поддерживать не надо — само по себе то тлеет, то вспыхивает. Но, видимо, в том то все и дело, что ему хотелось обычного, а не аномального, огня. Вовка успел несколько раз сбегать наверх, чтобы обеспечить Ксендзу более-менее комфортные условия для ожидания: подсобрал дровишек, отыскал и приволок несколько сухих досок, поверх которых постелил собственную куртку, чтобы не на бетоне лежал, заварил столь желаемый изломом крепкий чай. Сам он, хоть и вымок, как мышь, усталости и холода не чувствовал — друг адреналин исправно его поддерживал и не давал раскисать. Наемник тоже держался довольно бодро для человека, которому распороли ногу в трех местах и пырнули в оба плеча. Килька на его месте уже валялся бы в отключке, а этот сидит, печенюшки жует да сладкий чаек потягивает, только морда бледная, как у покойника. — Ну что, рассказывай, где искать, — нарушил уютную тишину Вовка. — Показывать надо. Сам ты погибнешь, — излом со вздохом поднялся и, склонив голову набок, внимательно посмотрел на наемника своими черными и бездонными, как открытый космос, глазами. — Она без тебя не умрет. — Уйди из моей головы, телепат. — Я не телепат. Я не умею читать мысли, но распознаю самые тонкие эмоции. Ты переживаешь больше не за себя, а за человека, который далеко. И это, скорее всего, девочка — слишком нежное чувство, о женщине думают по-другому. — Я сказал, не лезь в мою голову. Или, хотя бы, не говори об этом вслух, пожалуйста, — голос Ксендза дрогнул. — Человеческие страсти. Иногда я даже рад, что меня от них избавили. — Вова, подожди. Возьми, на всякий… — Ему не пригодится оружие. Ни свое, ни твое, — перебил его излом. — Я сам -оружие. Подумав, Вовка снял с плеча ружье и поставил его в угол, без его тяжести уже даже непривычно стало, и шагнул вслед за Стахом. Ветер унес тяжелые тучи в сторону Припяти. Небесный покров стал рваным и в нем часто проглядывали яркие, мерцающие звезды. Вспышки молний периодически выхватывали виднеющийся вдалеке мертвый город энергетиков. Было довольно свежо, холод настойчиво лез под сырую рубашку, заставляя вздрагивать и ежиться. Килька немного пожалел об оставленной куртке, но тут же отмел эти мысли, сосредоточившись на дороге. К тайнику излом привел его минут через пять, бесцеремонно прошлепал по колено в воде и указал на обломки деревянного моста, под которыми обнаружилась черная пластиковая коробка с медикаментами, среди которых россыпью лежало десятка два патронов калибра 5,45. Вовка отобрал только нужные ему лекарства и бинты, и доложил в тайник немного своих патронов, хозяину вещей, в качестве извинения. Путь к артефакту оказался неблизким. Быть может, для Стаха это и было «неподалеку», а вот Вовка быстро про холод забыл, пока шлепал за ним, продираясь сквозь высокие, в человеческий рост, упругие камыши. Один бы он до утра здесь заблукал, и еще неизвестно, нашел бы, или нет, а если бы и нашел, не факт, что смог бы выбраться обратно. Вокруг было полно аномалий, в основном, химических, типа «холодцов», «газировок» и «кислотных туманов». Реже встречались гравитационные. Излом бодро шел вперед, легко обходя аномалии, нисколько не боясь ядовитых испарений, и признаков усталости не проявлял, даже дыхание не участилось. Вовка совсем запарился в своем противогазе, но шаг старался не сбавлять, чтобы не отстать от своего провожатого. Минут через пятнадцать они вышли к небольшому болотцу, посреди которого находился глинистый островок. Само болотце сплошь состояло из аномалий — не поймешь, где заканчивается одна и начинается другая. Все это непрерывно текло, булькало, шипело, искажалось, переливаясь различными оттенками зеленого и желтого, жило своей, непонятной, жизнью. — Нам надо попасть туда, — пояснил излом, указывая на островок. — Нужно перепрыгнуть. — Я не допрыгну. — Я допрыгну. Постарайся мне довериться и не впасть в панику. Стах взял Вовку подмышку, как куль, выпростал из-под плаща длинную, гипертрофированную руку и, разбежавшись, оттолкнулся всеми тремя конечностями от земли, совершая поистине гигантский прыжок через смертельное аномальное месиво. Большую часть островка заливала ровная черная субстанция, похожая на мазут. Не отпуская Вовку, излом шагнул в самый центр этой черноты и тут же провалился в нее по пояс. Вязкая субстанция не была ни теплой, ни холодной, ни сухой, ни мокрой. Она уходила из-под ног, подобно зыбучему песку, затягивая их в себя. «Не паниковать. Он знает, что делает. Не впасть в панику…» — повторял Килька про себя и жмурил глаза, чтобы не видеть черное «ничто», которое уже дошло ему до подбородка, а излому до груди. Казалось, что у него больше нет тела. Он не мог пошевелиться, не чувствовал собственного дыхания и пульса. А потом не стало и его самого… Он возник, судя по ощущениям, в каком-то подвале, или пещере, по-прежнему удерживаемый сильной рукой излома. Получается, что даже сознание не терял, просто, на мгновение «исчез», а потом «появился». «Черное ничто» оказалось какой-то разновидностью уже знакомого «телепорта». Теперь окружавшая их тьма не была абсолютной и всепоглощающей. В ней были слышны какие-то шорохи и слабые отголоски. Кое-где виднелись маленькие светлые пятнышки. Одни из них шевелились, другие медленно перемещались. Были и пятна побольше — они были неподвижны. Вовка включил фонарик и увидел, что маленькими пятнышками были светлячки, а большими — росший на камнях мох. Он перевел взгляд на Стаха и ойкнул — у излома не было головы — сразу над плечами начиналась не пробиваемая светом чернота. Через несколько секунд из нее вылезла шея, потом показался подбородок. Наконец, тьма «испарилась» полностью. Стах без слов понял его ощущения и ободряюще потрепал по плечу своей большой шершавой ладонью. От этого жеста Вовку охватила какая-то радостная эйфория, как в раннем детстве, когда ты еще веришь в чудеса. И они действительно случаются: приходит дед Мороз и дарит подарок, зайчик передает тебе пирожок, и ты уверен, что он от зайчика, а не из ближайшей булочной. К Кильке никогда не приходил дед Мороз. Для него источником чудес был их сосед, дед Миша, старый, с корявыми руками и пышными седыми усами. От него всегда вкусно пахло табаком и «тройным» одеколоном. Он частенько забирал мелкого Вовку к себе, если в их доме происходили пьяные скандалы, причем, каждый раз это сопровождалось какой-то удивительной историей. Они уходили на ставок ловить рыбу, а потом оказывалось, что пока Вовка спал, заботливо завернутый в дедову фуфайку, приходил ежик и оставил ему большое спелое яблоко. На кожуре были дырочки от иголок. Потом они встречали «того самого» ежика и Вовка его благодарил. Весной они сделали воздушного змея и ходили его запускать в поле. Змей оторвался и улетел. Дед сказал, что он превратился в журавля. И вскоре над ними действительно пролетел журавль! Они помахали ему руками и пошли делать нового змея. На чердаке у деда жил самый настоящий домовой, а кошка умела стоять на задних лапах и танцевать вальс… Деда Миши не стало когда Вовке было восемь. Когда брат и сестра подросли, он тоже стал делать для них «чудеса», пока однажды не поплатился за это своей свободой. — Я тебе кого-то напомнил? — Да. — А кого? Вовка посадил на ладонь светлячка и погасил фонарик. Излом прекрасно видел в темноте, а он шел следом, держась за его плащ, и с упоением рассказывал о чудесах, которые творил для него дед Миша. Все вокруг было удивительным и интересным, будто бы он вернулся в детство… Пол в пещере был ровным. Кое-где от нее ответвлялись ходы, из которых тянуло то сыростью, то сухим жаром. В одном из ответвлений Килька увидел ползающие по стене и полу голубые молнии классической «электры». Вскоре они вышли в подземный зал, освещенный светом все тех же «электр». Между ними кое-где вспыхивали «жарки», зеленел «холодец». По гладким, будто отполированным, камням плясали разноцветные блики. — Как тебе дискотека? Я так это место называю. — Шикарное. Жаль, что поплясать здесь нельзя, — ответил Килька, глядя на кружащую под сводом «теслу». — Холодно? — Немного. — Почти пришли. На полу валялось множество самых разных артефактов. «Капли», «огненные шары», «бенгальские огни», «души», «пузыри». Названий многих Килька даже не знал. Целое состояние. Хотелось броситься их собирать, забыв про все от восторга, но делать это было нельзя: предостережением лежали среди них многочисленные человеческие останки разной степени целости и свежести, обрывки одежды, сломанное оружие, противогазы, ботинки, рассыпанные патроны. Излом, не оглядываясь, пробирался через аномалии. Вовка вцепился в его плащ, боясь даже на сантиметр сойти с его следа — слишком много было в этом месте смерти. — Все они пришли сюда по доброй воле, — произнес Стах, когда зал был почти пройден. — Кого-то привел я, кого-то другие. И почти всех сгубила алчность. Не нужно их жалеть. — Это и есть настоящий «Клондайк артефактов»? — Клондайк? Да, пожалуй. Народу сюда стремится много. И гибнет тоже. Единицы сумели не сойти с ума от жадности. А вот и твой артефакт, — излом подобрал плоскую бесформенную штуковину золотистого цвета, размером с ладонь, по структуре похожую на кусок резины. — Мы называем его «подорожник». Приложишь к ране своего товарища и увидишь, что будет. А вот «яблочко» от ежика из твоей истории. За искренность. Редко люди делятся со мной такими воспоминаниями, — добавил он, вручая Кильке большой «лунный свет», который аккуратно выкатил из ближайшей «электры». — Не знаю, сколько это стоит, но, думаю, хватит на парочку чудес. — Все эти люди что-то тебе рассказали перед смертью? — Да. У меня почти нет своих воспоминаний, зато есть чужие. Теперь они мои и Ее. Их тела послужат материалом для создания новых артефактов, а души слились с ноосферой, став частью окружающего мира. Ты выдержал испытание. Твоя душа свободна. Как и ты сам. Возвращаться обратным путем не пришлось. В другом конце зала был вход в еще один коридор, который привел их к еще одной черной луже. Вовка почти не запомнил обратной дороги. Помнил только пронизывающий ветер, звездное небо, шелест камышей да хлюпанье воды под промокшими ботинками. Он даже не мог с точностью сказать, в то же место они вернулись, или в другое. Все его мысли занял излом. Вот и раскрылось его коварство. Если бы он просто хотел им помочь за пару банок консервов, то сбегал бы сам в свою сокровищницу и взял нужную вещь. Но нет, он решил повеселиться. Для развлечения он сыграл с ними в игру, главной наградой в которой были их собственные жизни. Если бы Вовка поддался искушению и погиб, Стах бы не стал спасать Ксендза. — А как же твои наколки? Если бы я остался там… — Ты же не единственный умеешь их читать. Нашелся бы другой. Но теперь мне стало вдвойне интересней услышать от тебя мою историю. И тут Кильку осенило самое настоящие прозрение. С чего он решил, что он один такой «умный»? Многие сталкеры имеют судимости, из-за которых они элементарно не могут найти на Большой земле нормальную работу. Кого-то подкупает полная свобода действий и «право сильнейшего». Кого-то — возможность почувствовать себя причастным к благой цели, полезным для человечества, к таким можно отнести «Долг» и «Свободу». Еще сюда приходят люди, желающие заработать деньги быстро, наплевав на законы и принципы, такие, как Ксендз. За романтикой и поиском себя в Зону может притащиться только самый отбитый идиот, или молодой дурак, не нюхавший жизни. Здесь сплошь и рядом творится такое, что у неподготовленного человека вмиг волосы встанут дыбом. Вовка и сам неделю спать не мог, когда сюда попал. Здесь у людей очень быстро развиваются и находчивость Остапа Бендера, и внимательность Шерлока Холмса, и любовь к жизни Робинзона Крузо. Странно, что до него никто не додумался до подобного. Видимо, как сказал наемник в ночь его «второго рождения», его путь еще не завершен. «Выберусь отсюда и их найду, — подумал Вовка. — Обязательно. Даже если они меня уже забыли». И, все же, наемник оказался не железным. Такие раны кого угодно доконают. При их появлении он только ненадолго приподнялся и тут же снова улегся, примостив голову на полупустом рюкзаке. Даже слова не сказал, только вздохнул и улыбнулся. — Что мне с этим делать? — спросил Вовка, доставая «подорожник». — Для начала, разрежь на три части, — посоветовал излом. — Тебе же нужно лечить в трех местах. А по очереди будет долго. Не беспокойся, его хватит. Ксендз с интересом уставился на артефакт: — Вова, может не надо? Давай лучше продадим. — Потом другой найдем. Когда выздоровеешь. Не жлобись. — Я раньше никогда такой штуки не видел. — Мало кто видел, — пояснил Стах и взял кружку с недопитым чаем. — А из тех, кто видел, мало кто смог рассказать. После той опасной пещеры особого доверия к излому Килька не испытывал. А что, если при повреждении артефакт взорвется, или из него потечет какая-нибудь гадость? Он сделал вид, что не может справиться с упругой субстанцией и попросил помощи. Стах как-то нехорошо скривился, видимо поняв ход его мыслей, и легко разделил золотистый лист на части, откусив от него два куска. — А может, не надо? — тихо спросил наемник, когда Вовка принялся снимать с него пропитанную кровью повязку. — Надо, Федя, надо. — Я не Федя. — А кто? Ответом было молчание. Разрезав штанину, Вовка взял самый большой кусок «подорожника» и задумался: его не хватало, чтобы полностью закрыть даже самую меньшую из ран. В итоге, он положил его примерно по центру и потянулся за бинтом, чтобы закрепить, но этого не потребовалось. Прямо на глазах лист начал растягиваться, увеличиваясь в размерах и истончаясь, пока не покрыл все раны полностью, став похожим на тонкую пленку. — Что-нибудь чувствуешь? — Как будто пластырь большой налепили. И, немного стягивает. Резать рукава Ксендз не захотел. Пришлось помогать ему разоблачаться — сам наемник уже с трудом шевелил руками. Полностью раздевать его Вовка не стал, только снял «бронелифчик», расстегнул комбинезон и потянул вверх водолазку, пытаясь добраться до кое-как залатанных проколов. — У тебя холодные руки, противный, — несмотря на всю однозначность ситуации, у Ксендза нашлись силы пошутить на ненавистную для Кильки тематику. — Разве можно так ухаживать за больным? — Заткнись, придурок, — устало ответил Вовка и принялся отдирать пропитанный кровью лейкопластырь. Когда он уже собирался приложить третий кусок артефакта, наемник попросил подождать и потянулся за своим ПДА. — Сними это на видео. Думаю, что Герману это будет любопытно. Я дурак, нужно было кусочек этой штуки для ученых оставить. Может, отрежешь, пока не поздно? Хоть немного за это получим. — Я тебе сейчас в глаз «отрежу». Есть такая поговорка: «Жадность фраера сгубила». Пояснить, или сам понял? Но процесс прикладывания «подорожника» заснял. Адреналиновый всплеск прошел полностью и на смену ему пришла валящая с ног усталость. Больше всего на свете Вовке хотелось лечь, согреться и уснуть. Но, вместо этого, он подбросил дров и заварил еще крепкого чаю — себе и излому, терпеливо ожидающему, когда он прочтет его историю. Под плащом у Стаха оказалась грязная, изношенная больничная одежда, а под ней — такая «картинная галерея», что хватило бы на целую книгу. Излом слушал и невозмутимо кивал головой. Потом он встал и направился куда-то в другой конец подвала. Вовка свернулся клубком там же, где и сидел, и выпал из реальности. Сквозь тяжелый сон ему иногда слышалось шлепанье босых ног по бетонному полу. Под утро излом ушел.