
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Добропорядочный гражданин, пример для восхищения и подражания - все это описывало Эрвина Смита до одного душного вечера начала июня. Дня, когда у него появилась тайна. Тайна серых пронзительных глаз, которые он увидел в пустом коридоре собора.
Примечания
Да простят меня верующие, никого обидеть не хотела!
Да, милые мои, bottom Erwin
meditatio IV
09 июня 2021, 04:53
Новое задание — официальное разрешение не появляться в офисе минимум половину отведенного срока. Это негласное правило распространялось не на всех, но Эрвин давно выжег свое имя в списке привилегированных. Оно глубокими черными линиями разрезало поверхность, лишая дотошных возможности его стереть. Прочно и монументально как, впрочем, все, чего касался Смит.
Пользуясь минутами свободы между командой «старт» от начальства и собственной активностью в данном вопросе, Эрвин отправился на пляж. Провести половину дня на песчаном берегу, купаясь в лучах солнца и ленивым взглядом провожая девушек, казалось ему спасением. Будто попав в мир лазурной воды, гладь которой искрилась, он бы избавился от тягостных дум. Очистился, окунувшись в пучину, и возродился другим человеком.
Опасное и рискованное допущение в возможностях стихии было в стиле журналиста, в глубине которого всегда теплилась надежда на нечто лучшее и высшее. Повернуться с непоколебимой надеждой к природе и скрытой в ней мощи — отчаянный шаг, на который его почти вынудили идти. Не единожды Эрвин просил Господа помочь, однако Всевышний оставался в стороне, позволяя ему распробовать муки совести в полной мере. Возможно, Смит просто не видел знаков свыше или же неумышленно игнорировал их.
«Испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои;
и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный».*
Эти слова Эрвин услышал от Леви в один из десятков похожих друг на друга как две капли воды вечеров, когда от переполнявших чувств хотелось выть и лезть на стену. Падре, словно проникнув к нему в голову и узнав причины внутреннего раздрая, в одной из своих месс процитировал псалом. Низким с нотками хрипотцы голосом отец читал нужные слова, и многие бы посчитали это прозрением, указанием верного пути, но среди прихожан нашелся один человек, чье мнение шло им вразрез. Эрвин, ловя на себе холодный взгляд, был уверен, что это еще одно испытание, еще одна изощренная пытка над его нутром. Обнаженным, беспомощным, не имеющим защиты в стенах церкви. А Леви продолжал давить, натягивал и без того дрожащие от напряжения нервы, словно получал от этого несказанное удовольствие.
— Дьявол. Этот человек — личина демона, укрывшегося под крышей собора, — это было одно из последних умозаключений журналиста, касаемых священника. — Больше твоих издевок, изящных нужно признать, я не допущу. Достаточно ты, Смит, поплясал под его дудку.
Начало осени на юге Италии было незаметным: днем шкала термометра уверенно показывала значения выше двадцати семи, ветер еще не успел окраситься холодными нотками, а вода приятно ласкала кожу теплом. Единственный признак смены времен года — уменьшение туристов и молодежи, праздно проводящих сутки напролет.
Мужчина быстро добрался до знакомого места, которое несколько лет назад посещал с заядлой регулярностью. Молодость и отсутствие настоящей должности с обязанностями сказывались на его образе жизни. В последнее время подобные мысли посещали журналиста с регулярной частотой. Будто кто-то составил план и в наглую, не спрашивая разрешения, повесил его на внутренней стороне лобной кости. Чертово руководство к действию для мыслей, которое знали все, кроме самого Смита. Это бесило и раздражало, но все, что ему оставалось, — тяжело выдыхать, прокручивая заезженные строки круг за кругом.
Однако несмотря на приятную погоду и отсутствие полуголой толпы на пляже, лазурный берег не радовал. Влажный соленый воздух щекотал ноздри, обдувал влажную кожу, но Эрвину все казалось невзрачным и блеклым. Словно все его рецепторы ослабли в миг, оставив хозяина в мире полукрасок, полузвуков, полуощущений. Такая серая вопреки буйству красок жизнь котировалась существованием.
В голове все время всплывал образ Леви. Греясь под солнечными лучами на шезлонге, Смит видел хмурого и мрачного священника. Падре контрастировал со всем, чем была богата набережная. Черная сутана перечеркивала белизну песка, сталь глаз уничтожала безупречную синеву неба, бледная кожа перекрывала лазурную воду, а холодность, с которой тот сросся, обращала в пыль витающую на побережье веселость и легкость. Одним своим существованием мужчина перевернул мир Эрвина, превратив привычные вещи в нечто чужеродное и настораживающее. На такое был способен кто-то воистину особенный. И журналист давно перестал обманывать себя в том, что Леви был именно таким. Пусть сам Дьявол — все равно. Он намертво прикипел к этому странному, манящему и пугающему священнику.
Смит закрыл глаза предплечьем и выпрямил ногу, скользя пяткой по белому пластику. На соседние с ним шезлонги присели две девушки, явно положившие на него глаз. Несколько месяцев назад он бы не упустил возможности пофлиртовать с ними, но сейчас его естество противилось подобному. Упрямилось, упиралось всеми конечностями, но не позволяло вернуться к прежнему.
Эрвин не раз обрушивал проклятия на падре, на себя, на мир, на невезение и на все, что мог вспомнить или выдумать, а когда список заканчивался, он начинал сначала. В сердцах коря себя за первый визит в собор, попутно посылая в адрес священника нелестные слова, Эрвин не был уверен в том, что на Леви его гнев как-то отразится, ведь тот ежедневно замаливал свои грехи и творил добро.
По крайней мере, так он полагал тогда и сейчас, стирая выступившие капли пота со лба.
Идея прийти к морю с каждой минутой казалась ему ошибкой. Время тянулось медленно, а размеренный ритм шума волн лишь усугублял ситуацию, вгоняя в своеобразный транс. Осевшая белыми полосами соль стягивала кожу и щипала глаза. Эрвин зачесал волосы назад, открывая лицо палящему солнцу, позволяя ему выжечь дурные мысли. Девушки спустя долгие минуты споров, разговоров и хихиканья, чередующегося со смущением, решились на знакомство. Смит смерил их отстраненным взглядом, будто смотрел на что-то искусственное. Милое, ладное, но совершенно не цепляющее нутро.
— Извините, но мне пора. — Дежурная улыбка, и мужчина, собрав вещи, направился в сторону выхода с песчаного пляжа. Мелкий песок прилип к влажной коже ног, заставив журналиста отряхнуть его крупной ладонью перед очередным путешествием.
Охотницы за счастьем явно остались неудовлетворенными, провожая голодным взглядом недостигнутую цель. Если Эрвин в одежде выглядел как горячая мечта, то полуобнаженный в плавках со сверкающими каплями воды на коже он становился объектом воздыхания для всех, даже фригидных особей.
Рубашка и шорты неприятно липли к телу. Журналист проворно заскочил в первый подошедший автобус, что за несколько минут должен был примчать его к дому. Голова от духоты и пекла отяжелела, мысли медленно выплывали из тумана и, не задерживаясь, исчезали в нем же. Холодная минералка приятно растекалась по рту, пищеводу, падала на дно пустого желудка, утяжеляя его подобно камням.
«Живительная сила воды во многом преувеличена», — с сожалением заключил Смит, сминая пластиковую бутылку и выкидывая ее в каменную урну.
Откладывать запланированную встречу смысла не было, как и разрабатывать новый план, потому Эрвин быстро принял душ, выбрал излюбленные льняные брюки и рубашку и с видом мученика отправился по проторенному пути. Духота начала спадать, с побережья, неся ароматы моря, дул прохладный ветерок, приятно щекочущий распаренную кожу. Мощеные улочки все еще радовали глаз разнообразием цветов и сочностью зелени. Город жил собственной жизнью, разговаривал с обитателями, пел песни природе, и на фоне этого великолепия Эрвин чувствовал себя ничтожно малым. Даже на узкой улице, где с трудом расходились двое людей, журналист виделся себе песчинкой.
Встретить священника будничным вечером было достижением, что больше походило на невероятную удачу. Но Смит упорно приближался к знакомым гранитным ступеням, замечая группу ребят сбоку от собора. Мальчики и девочки одного возраста играли в «Лакомый кусочек», они беззаботно смеялись, следя друг за другом, сидя в кругу.
Дверь с громким звуком захлопнулась за его спиной, и в ноздри ударила смесь ладана и дерева. Эрвин машинально опустил пальцы в кропильницу и перекрестился, смеясь глазами найти кого-нибудь из служащих. На его удачу через несколько минут из бокового нефа появилась высокая фигура мужчины в сутане. Выразительные карие глаза с интересом смотрели на журналиста, замершего у витражного окна.
Подошедший священник так же как и Леви не вписывался в личные представления Эрвина о служителях церкви. Высокий, с длинными светлыми волосами, убранными в хвост на затылке. В его образе только бородка соответствовала ожиданиям Смита.
— Могу я вам чем-то помочь? — падре первым нарушил тишину, оказываясь рядом с журналистом.
— Добрый вечер. Я бы хотел встретится с отцом Леви, — Эрвину было приятно произносить имя мужчины, но он старался держать лицо перед незнакомцем.
Священник прищурил глаза, но через несколько мгновений кивнул и негромко проговорил:
— Пойдемте за мной. Отец Леви сейчас в кабинете.
Эрвину ничего не оставалось кроме, как подчиниться предложению служителя церкви. Каждый шаг отдавался эхом от высоких стен. Огоньки свечей дрожали от предвкушения их встречи или от сквозняка. Они молча шли вдоль коридора, но в ушах журналиста стоял шум собственной крови и шуршания одежды. Новый шаг к кабинету падре Смиту давался с трудом, словно на лодыжки прикрепили десятикилограммовые гири, и кто-то невидимый через каждые несколько метров увеличивал груз.
Священник остановился у темной двери с латунной ручкой в конце коридора. Лучи закатного солнца прорезали резные окна и причудливым узором ложились на деревянную поверхность. Пыль клубилась в столпах света, завораживая и гипнотизируя. Эрвину хотелось смотреть куда угодно, лишь бы не на последнюю преграду между ним и мужчиной.
Постучав костяшками о дверь, падре заглянул внутрь кабинета:
— Отец Леви, к вам посетитель.
Священник сделал несколько шагов в сторону, пропуская Смита вперед. Журналист в последний раз заглянул в карие глаза, вздохнул, ощущая тесноту свободной рубашки, и зашел внутрь комнаты. Его встретила аскетичная обстановка: грубый стол, пара стульев, низкий двухместный диван, стеллаж и узкий шкаф. На стене висело распятие, небольшое окно было одним из имеющихся источников света.
Эрвин сглотнул жесткий ком, смотря на сидящего за рабочим столом человека. Леви смотрел на него в ответ со смесью удивления и удовлетворения. Серые глаза бликовали в вечерних лучах, бледная кожа приобрела персиковый оттенок. Мужчина отложил ручку, продолжая непрерывно смотреть на вошедшего. Журналист не мог — не смел — отвести глаз от сидящего. Сутана привычно скрывала его фигуру, а белый светящийся прямоугольник колоратки покоился на шее мишенью для голубых глаз.
— Не ожидал вас здесь увидеть, синьор Смит, — подал голос Леви, привставая с места и протягивая руку.
— Обстоятельства вынудили, — силясь из последних сил сохранить спокойствие, выдавил из себя Эрвин, отвечая на крепкое рукопожатие. — Позволите мне к вам обратиться за помощью?
— Конечно, присаживайтесь, — но вопреки словам, прохладные пальцы продолжали сжимать ладонь журналиста, а ртутные глаза прямо, с вызовом, смотрели на гостя.
Воздух за считанные секунды стал густым, едким и физически ощутимым. Он отказывался проникать в легкие, лип к коже и слизистой, заставляя дышать чаще и быстрее, ускоряя сердце до баснословных цифр. Место соприкосновения их ладоней жгло и вибрировало, отзываясь во всем теле дрожью. И если бы не массивный стол между ними, Эрвин не знал, чем подобная провокация со стороны падре могла окончиться. Очередная провокация, которую каждый мог интерпретировать в меру собственной испорченности. Однако контакт прервался быстрее, чем Смит успел полностью сформировать мысль и как-то отреагировать. Леви скользнул обратно на стул, ожидая от собеседника того же, жестом указывая на стул подле него.
— Внимательно слушаю вас, Эрвин Смит, — голос тихий, вкрадчивый, а в глазах разгорался огонь, первые всполохи которого появились при первой их встрече в коридоре собора.
Эрвин разместился, отмечая неудобство обыкновенного деревянного стула из местного магазина. Сиденье больно врезалось в бедра острым краем, вынуждая мужчину продвинуться вперед и упереться коленями в заднюю панель стола.
Журналист поправил светлую челку и принялся выкладывать свою просьбу отцу, который по удачному стечению обстоятельств оказался настоятелем прихода. Только в конце своего монолога он задался вопросом: действительно ли должность падре была благословением, а не хлестким проклятием? Слишком гладко все получилось, чересчур быстро священник согласился приютить его в церкви, с легкостью разрешил приобщиться к иной жизни не из любви к Богу, а из собственной корысти. Профессиональной, но оттого не менее гадливой.
— Если это поможет просветить несведущих и воодушевить верующих, то я не вижу проблем, синьор. Наоборот, буду рад, если наша скромная обитель сможет вдохновить вас и дать сил в новом начинании, — серые глаза смотрели с хитрецой, тонкие губы тянулись в улыбке, пока пальцы крутили аккуратную кружку с чаем, стоящую на блюдце.
— Отец Леви, могу я завтра приехать с вещами? — внутри мужчины все сжалось в тугой ком, стоило священнику встать и обойтись стол, оказываясь на непристойно близком расстоянии.
— Как вам будет удобно, синьор Смит.
— Эрвин. Отец, зовите меня по имени, — голос мужчины дрожал от нервного напряжения. Священник действовал далеко не успокаивающе, наоборот, будоражил сознание, тянул сверхчувствительные нервы, выворачивал наизнанку, но оттого его присутствие не оставляло после себя зияющую пустоту. Ему казалось, что Леви набрасывает на него невидимые хомуты, постепенно затягивая их все туже.
Падре прищурился, а после резко отвернувшись и отойдя к двери, произнес:
— Пойдем… Эрвин.
Смит во второй раз за вечер брел за служителем церкви. Шаги Леви были бесшумными, как у дикой кошки, и только подол сутаны, развивающийся на ходу и бьющий по ногам тихим, гипнотизирующим шорохом выдавал его присутствие. Мужчина смотрел на миниатюрную фигуру отца, борясь с внутренними демонами. Его не отпускало ощущение, что он совершает ошибку. Не обыденную оплошность, на подобии выбора не того сорта кофе или зубной пасты. Он совершал роковую ошибку, которая либо уничтожит его с потрохами, либо переиначит в нечто новое.
В череде тягостных дум, он не заметил, как они подошли к еще одной двери. Точно такой же, как и десяток других, что попадались им на пути. Голубые глаза скользнули по темной макушке, опустились ниже, отмечая более светлый затылок с короткими волосками. Взгляд остановился на вороте одежды, безнадежно скрывающим шею. Внезапное желание прикоснуться и почувствовать гладкость длинных прядей, колючесть ежика и теплоту кожи вынудило Смита вздрогнуть и мотнуть головой с таким рвением, что в шее раздался хруст.
— Жилая зона находится на цокольном этаже, — открывая дверь, уведомил священник и ступил на открывшуюся взору лестницу. Эрвин последовал за ним, придерживая дверь, чтобы та не хлопнула его по лицу.
— Будь осторожен, ступени уз…
Леви не успел договорить, поскольку нога Эрвина на втором шаге соскользнула со ступеньки. Мужчина потерял равновесие и в попытке устоять на ногах ухватился за единственную опору — падре. Все произошло настолько быстро, что ни отец, ни гость не могли сказать, а что именно и как случилось.
В узком коридоре с лестницей, ведущей на цокольный этаж, в полумраке они стояли прижавшись друг к другу. Леви крепко держал Эрвина за плечо и спину, в то время как руки Смита мертвой хваткой впились в плечи священника. На подогнутых ногах Эрвин был почти одного роста с падре, и потому они прямо смотрели друг на друга, а сбившиеся дыхания путались и смешанным клубком ощущались на их лицах.
Эрвин облизнул пересохшие от пережитого стресса губы, сильнее стискивая плечи мужчины. Пальцы приятно ощущали под одеждой крепкие напряженные мышцы. Леви держал его, затаив дыхание, блуждая ртутными глазами по лицу и останавливаясь на влажных от слюны губах.
Эрвин поражался, как в таком маленьком человеке могла скрываться такая сила. Он явно весил в полтора или больше раз больше мужчины, но тот уверенно предотвратил его падение, удерживая на весу.
Прикрыв глаза, Эрвин отметил, что ему приятны чужие прикосновения. Раскрытая ладонь отца лежала на спине, словно так и было задумано изначально. Две части скульптуры, идеально подогнанные друг под друга, сошлись в единую композицию.
-…ие. Ступени узкие, — еле слышно, пробормотал падре.
— Извините меня, отец, — зашептал Эрвин, смотря в серебряные глаза. Его пальцы непроизвольно сильнее обхватывали сильные плечи, скользили вниз к локтю и поднимались вверх, образовывая складки на одежде.
— Леви. Зови меня так.
Не сговариваясь, они не хотели нарушать сложившуюся атмосферу, говорили тихо, почти беззвучно шевелили губами, не прерывая зрительного контакта. Эрвин никогда не мог представить себя в таком положении, в невольных объятиях другого мужчины, и тем более не мог даже представить, что чужие прикосновения, в корне отличающиеся от трепетного касания девушки, могли не вызывать в нем злобы, неприязни и желания вступить в драку. В ворохе мыслей, внутренних противоречий он с ужасом осознавал ответ на тревожные вопросы. Все потому что это Он. Леви. Его персональный Бог и Дьявол. Человек, державший его сознание и душу в крепкой звериной хватке.
— Будь осторожнее, — руки исчезли, оставляя после себя пустоту. Ртутная пелена глаз утонула во мраке коридора.
Спустившись, они оказались в широком коридоре, освещаемом современными лампами. Из его конца слышались приглушенные голоса. Если бы Эрвин не знал, что находится в здании собора, то по интерьеру догадался бы далеко не с первой попытки. На щеках все еще горел румянец после инцидента на лестнице, и единственным утешением для него стал факт, что виднеющиеся сквозь темные пряди уши падре были алыми.
— В основном у нас живут дети и подростки, — не оборачиваясь, начал монолог Леви. — Редко под нашу крышу приходят состоявшиеся личности. Но мы рады всем заблудшим агнцам, — в его голосе Эрвин уловил улыбку.
— Это живущие здесь дети играют на улице?
— Видел их? Да, они, — священник кивнул, хотя и шел впереди собеседника. — Они живут в общей спальне, — он остановился у двустворчатой двери и привычным движением распахнул ее. — Коек не много, но на всех хватает.
— Мальчики и девочки вместе ночуют? — оглядывая застеленные кровати поинтересовался журналист, отмечая, что на трех кроватях лежат куклы.
— Да, они семья. — Леви внимательно посмотрел в лицо мужчины. — Мы воспитываем их, кормим, обучаем, развиваем не только с духовной стороны, но и физически. За храмом есть небольшое поле с воротами и баскетбольным кольцом. — Он поманил Эрвина рукой, ступая дальше по пустому коридору.
— А что с ними дальше происходит?
— Они попадают к нам с улицы, комнат полиции или детских домов по просьбе директоров. С брошенными щенками происходит лишь одно — взрослеют… — он сделал паузу и потер шею, не останавливаясь ни на секунду. — Наша задача научить их не огрызаться на мир, который изначально отвернулся от них. Стараемся найти им семьи, которые смогли бы продолжить наше дело и растить их как собственных детей. А тем несчастным, кто в наших стенах стал совершеннолетним, мы помогаем с обучением или трудоустройством. За многие годы наш приход обзавелся достаточным количеством связей, да и волонтерский центр только рад нам помочь. Взаимная выгода с двух сторон, Эрвин.
— Хорошее дело, — уверенно произнес журналист, чувствуя трепет перед человеком, который свою жизнь положил на то, чтобы помогать нуждающимся.
— Да, хорошее, — что-то надломилось в голосе отца, и это копьем врезалось в грудь Смита. Эрвин почувствовал, что за словами падре скрыто большее. Что-то из его прошлого. Далекого, мрачного и печального — слишком неожиданно голос мужчины сорвался, и плечи дернулись в судороге воспоминаний.
— Это трапезная, — пройдя еще несколько дверей, махнул рукой налево отец. Он не оглядывался, зная, что спутник тенью следует за ним, не отставая ни на шаг. — Тебе мы предложим одну из келий, в которых размещены мы — служители. Навряд ли ты захочешь ночевать с оболтусами.
Эрвин утвердительно кивнул на последнюю реплику падре, но тот этого не увидел, продолжая гордо идти вперед. Каблуки ботинок мерно отбивали ритм, линия плеч и статная спина выдавали его внутреннюю сдержанность. Священник шел, как военный на параде, гордо и торжественно неся себя в мундире. Смиту приходилось сдерживать себя, сжимая ладонь в кулак, чтобы не провести пальцами по ровной спине. Что-то странное творилось с ним, что-то выбивающее воздух из легких и отправляющее сердце в гонку на выживание. Мысли путались, сходясь в итоге к одному — вынужденной хватке Леви на себе. Допущение, что, возможно, сам Леви занимает одну из комнат, будоражила Эрвина возможностью встречи ранним утром или темной ночью. Отчего-то желание пересечься с падре в нестандартное время в непривычным для себя месте, ему казалось необходимым, опасно переходящим в ряды «идеи фикс».
Предоставленная ему келья кричала аскетичностью. Настолько маленькая комната, что журналист в пару шагов пересек ее. Узкая кровать подпирала стенку, в изголовье висело распятие, и Иисус грустными и понимающими глазами следил за вошедшими. У единственного окна стоял письменный стол с деревянным стулом на толстых ножках. Платяной шкаф соразмерный с габаритами Смита ютился в углу напротив кровати.
— Добро пожаловать, — серые глаза изучающе ползли по рубашке мужчины, оглядывающего свою временную обитель. — Полагаю, что для работы тебе потребуется что-то еще. Напиши мне список, я распоряжусь.
— Спасибо, Леви, — довольно резко обернувшись, поблагодарил Эрвин.
Отпускать падре категорически не хотелось, на языке крутились обрывочные фразы, отдельные слова, тирады, которые хотелось здесь и сейчас, захлебываясь слюной, вывалить на него. Но подобное годилось исключительно для дешевых мелодрам, крутящихся по мелким каналам с одной лишь целью — забить эфирную сетку. Потому Смит мягко улыбнулся, сожалея об уходе Леви и собственной слабости, которая поселилась в нем спустя столько лет жизни.
— Жду тебя завтра, Эрвин.
Эта фраза прозвучала тихо, скрылась в шорохе одежды и мирных звуках удаляющихся шагов, однако журналист был твердо уверен в том, что это не слуховая галлюцинация. Не бред, рожденный воспаленным сознанием, требующим срочного лечения, на котором настояли бы родители и многие знакомые, не отличающихся толерантностью в весьма щепетильных вопросах. Это были слова, слетевшие с тонких губ священника. И то, как мягко они были произнесены, как мужчина выдохнул, озвучил их, заставило Эрвина сглотнуть ком в горле и тряхнуть головой, приводя скачущие мысли в порядок.
Завтра начинался его испытательный срок. Путь с препятствиями для души, тела и сердца в храме Божьем, обители источника его внутренней смуты, доме неугасающих надежд и новой силы.