В душе моей расцвел терн

Рабочая неделя довольно быстро подошла к концу. Эрвин большую часть времени проводил за излюбленным ноутбуком приличных габаритов. Модель была не новой, но надежной и проверенной. Некоторые из грандиозных разоблачений Смит писал именно на этом компьютере, часами напролет вглядываясь в голубоватый экран. Его длинные пальцы порхали над клавиатурой, с размеренным постукиванием набирая текст. Хлесткую как кнут, до омерзения пошлую правду, которая одних очерняла, а других — оправдывала. — Эрвин, заканчивай уже! — крикнула в трубку Ханджи. — Ты помнишь про нас? Женщина по ту стороны связи что-то усердно мешала: отчетливо слышался методичный звон ударов металла о стекло. Смит усмехнулся, вспоминая, как возвращаясь домой, заставал столы, уставленные немыслимым количеством склянок, пробирок чашек Петри. Разноцветная жидкость в них отличалась по прозрачности, с поверхности некоторых колб поднимался едкий дым. И среди этой вакханалии танцевала Зоэ, как сумасшедший ученый. Впрочем, она и была им, отдаваясь больше науке, нежели своему партнеру или кому-то еще. — Конечно. Я немного задержусь, но приду обязательно, — переложив телефон из левой руки в правую, ответил журналист, пробегаясь пристальным взглядом по последним строчкам набранного текста. В ухе мужчины что-то шуршало, слышалась тихая ругань. — Ладно, не затягивай, — Ханджи, не дожидаясь ответа, сбросила вызов. Раздался щелчок, уведомляющий, что собеседник более не услышит фраз в свой адрес. Эрвин посмотрел на часы: он прилично задержался. Из офиса почти все ушли, компьютеры-циклопы с укором смотрели на него черными глазницами экранов с рабочих столов. Решив для себя, что до ухода напечатает еще пару абзацев, объединив данные нескольких звонков разным на первый взгляд не связанных друг с другом людям, журналист отложил молчащий смартфон в сторону. В кабинете вновь раздалась дробь пальцев о пластмассовые квадратики. Точка поставлена, журналист откинулся на спинку кресла и поднял руки вверх, потягиваясь. Онемевшие, успевшие за часы безвылазной работы за столом одубеть мышцы плечевого пояса и спины отозвались тягучей болью, приносящей облегчение. Эрвин сморгнул и, наклонившись вперед, в очередной раз за день принялся читать часть статьи, чтобы уйти с чувством выполненного долга. Но сколько бы он не пробегался глазами по тексту, он не мог уловить смысла, будто это не его рук творение. Глаза отчетливо проходились по черным ровным строкам, но сознание не воспринимало их, клубясь вокруг картин из недавнего прошлого. Антрацитовые, блестящие как сталь глаза священника в пустом коридоре собора. Они не выходили из головы. Проступали под сомкнутыми веками, как выжженные на сетчатке огни, когда задержишь на них взгляд. И те иглы, которые посылал этот взгляд, отдавались болью под кожей, занозами впившись в кожу  На следующее утро после неожиданной встречи журналист разузнал некоторую информацию о церкви, случайно попавшейся на его пути. Мужчине хотелось верить в это, поскольку знать, что кто-то или что-то ведет по жизни — претило, вступая в конфликт с его внутренним устроем. Смита не отпускало чувство трепета в груди, мелкой дрожи в пальцах рук, как перед крупным делом, что родились под ангельские голоса певчих, а после окончательно были вколочены спокойным голосом священника, эхом разнесшимся по коридору собора. Этот мандраж появлялся у журналиста, когда на горизонте вырисовывалось занимательное дело, миссия, в которой он был командиром. И сейчас Эрвин понимал, что у него появилась новая цель. И он был поглощен одержимостью достичь ее. В юго-восточной части города N располагался единственный собор. Католическая церковь Пресвятой Девы Марии. При ней был приход, воскресная школа и небольшой приют для детей. Сухо, категорически мало данных, но для первого знакомства хватало. Подробной информации о служителях собора найти на просторах всемирной паутины журналисту не удалось, а заниматься расспрашиванием людей в его планы на этом этапе не входило: лишние вопросы со стороны явно не вписывались в планы. Эрвин вглядывался в найденные немногочисленные фотографии, ища темную макушку на них, увеличивая изображения до пикселей, но все было тщетно. Этот священник либо не фотографировался, либо мастерски прятался. «…приходите в воскресенье», — слова сестры Петры эхом звучали в голове. Она либо запрограммировала его, либо взрастила в нем посеянные когда-то давно матерью семена религии или, на худой конец, интерес к церкви. В любом случае, мужчина решительно планировал вернуться к воротам неоготического здания с величавыми крестами на колокольнях в предстоящие выходные. Эрвин со злостью ударил кулаком по столу, подставка под ручки опасно дрогнула, пустой стакан из-под кофе подпрыгнул, чуть повернувшись в воздухе. Смит всегда контролировал себя, свои мысли и действия — залог профессионального успеха — но чертова мимолетная встреча подкосила его. И тот факт, что в его сознание пробрался другой человек, пугала и заставляла злиться, стискивая челюсти. Взрослому мужчине не подобало так относиться к подобной ситуации. Но журналисту оставалось только признаться в собственном проигрыше. Кому? Одному Богу известно. Сохранив файл и захлопнув крышку ноутбука, он уложил его в сумку, понадеявшись, что дома присущее ему вдохновение вернется и он сможет закончить первую часть возмутительной истории о местном порте. Благодаря связям, которыми обзавелся Смит, он мог найти конец любой нити, так и в этом деле на сцену вышла новая фамилия Рейсс. Телефон завибрировал, экран загорелся, оповещая, что кто-то жаждет связаться с обладателем гаджета. Эрвин, собирая вещи, смотрел на светящееся имя. Майк звонил ему не так часто, как Ханджи. — Что случилось? — Эрвин, ты смотрел на время? Прошло уже больше часа, — хмуро проговорил Захариус, перебивая музыку на заднем плане. — Сказал бы, что у тебя другие планы. Ханджи уже порядком надралась. — Майк, я уже еду, — выключая свет в кабинете, отрапортовал мужчина. — Рановато она… — Тебе повезло не услышать ее жалобы по поводу очередного провалившегося эксперимента. — Теперь понятно, — подобное случалось с загадочной периодичностью, всегда заканчиваясь одинаково: Зоэ напивалась до беспамятства и Эрвин, как добропорядочный гражданин, христианин и просто воспитанный человек, по совместительству приятель и бывший женщины, увозил ее к себе проспаться. В буйном состоянии она представляла большую угрозу для окружающих и самой себя. Она была безобиднее, если случайно уронить некоторые из ее многочисленных пробирок с сомнительным содержимым, но не когда вместо крови бродит коктейль из различных напитков. — Через пятнадцать минут буду, жди, приятель. Теплый вечерний воздух принял журналиста в нежные объятия. Нескончаемые потоки туристов, жаждущих новых эмоций и приключений, затапливали узкие улицы. Из окон домов и открытых дверных проемов кафе раздавалась музыка. Разговоры людей, песни, шум автомобилей, шелест листвы, звяканье стекла в оконный раме, бьющейся о стену в игре порывов ветра, — всем этим городом говорил со своими обитателями. Смит запрыгнул в автобус, подошедший к ближайшей остановке через минуту ожидания. Было достаточно поздно для пробок на дорогах, ведь большая часть людей расселась по домам, а остальная опрокидывала в себя кружки крепкого, оставив вождение на другой случай. Журналист сидел возле окна, привалившись к прохладному стеклу виском. Он лениво смотрел на проносящийся снаружи мир: полураздетая вопреки надвигающейся ночной прохладе молодежь, цветные вывески магазинов и кафе, желтые уличные фонари, мертвенно бледные фары машин и везде смех. Притянув сумку с ноутбуком к бедру, журналист прикрыл глаза, впитывая вибрацию автобуса. «Интересно, а чем он занят вечером? Что вообще делают священники, когда уходят с алтаря и скрываются с поля видимости прихожан?» — живой интерес с перчинкой злости на самого себя. Эрвин чертыхнулся и подумал, что действия Ханджи, возможно, и не были бессмысленными. Может, стоит надраться вместе с ней, заглушив сознание хотя бы на немного? Старая компания сидела на первом этаже бара в излюбленном углу, откуда открывался отличный вид на барную стойку и танцпол, начинавший наполняться людьми ближе к полуночи. К времени царства луны, когда алкоголь гнал по венам, заботы были отброшены на задний план, а впереди — лишь жар грядущей ночи. Стоило Смиту войти в наполненный бар, как запах алкоголя, табака, потных тел, жареной пиццы и картошки фри наполнил ноздри, увлекая в потусторонний мир. Журналист, несмотря на внушительные габариты, был гибким, потому достаточно легко протиснувшись между пьяных тел, оказался в паре метров от нужного столика. Ханджи, снявшая твидовый пиджак, в хлопковой рубашке с коричневой портупеей поверх легкой ткани, активно жестикулируя, что-то объясняла приятелям. Моблит с щенячьей преданностью смотрел на нее, подпирая голову рукой. На его щеках розовыми пятнами растекся румянец, выдавая щедрую порцию алкоголя и скрытые чувства. Рядом с ним, тесно прижавшись друг к другу, сидели Майк с Нанабой. — Привет, старик, — первым подал голос Захариус, когда Смит остановился за спинкой низкого диванчика. — Угомони ее. — Эрвин… Эрвин! — поняв, кто стоит перед ней, Зоэ вытянула руки и обняла журналиста, притягивая к себе. — Сони и Бин умерли! Ты представляешь, я ведь так много запланировала! — ее голос скакал вверх и вниз, как на американских горках. Мужчина аккуратно разжал ее руки и усадил на место, устраиваясь рядом. Заказав Гиннесс и соленый арахис, Эрвин влился в разговор. Ханджи разошлась по полной, норовя поделиться своими проблемами с незнакомыми людьми, которые по несчастливой случайности выбрали этот бар для вечера пятницы. Майк рассказывал про свой магазин музыкальных инструментов, Нанаба лишь отпускала достаточно едкие замечания по поводу расстановки ассортимента и покупателей, которые приходят в вечернее время, но в ее глазах не было и намека на обиду или желание задеть. Эти двое были влюблены друг в друга слишком давно, и чувства их не угасали. Музыка то громче, то тише доносилась до их угла. Освещение стало интимнее, когда верхний свет отключили, оставив гореть отдельные лампы по периферии. В воздух поднимался дым сигарет, ароматы пролитого алкоголя и сваренного кофе. Журналисту стало душно, возможно, от того, что бедро подруги тесно прижималась к его, а ее руки часто обнимали его за шею, а может, из-за того, что небольшое помещение ближе к полуночи было забито до отказа активной молодежью. Эрвин хмельным взглядом посмотрел на дремавшего Моблита, вечно молчащего и не спускающего глаз с Зоэ, лениво проскользил по Майку с Нанабой, которые, держась за руки, что-то периодически шептали друг другу на ухо. Все как обычно. Смит одним глотком опустошил очередной стакан с темным пивом и, отвернувшись в сторону танцпола, принялся рассматривать отдыхающих. Несколько парочек, призывно танцующие девушки, плавно двигающиеся в такт музыке, парни дергающиеся резко, как в агонии. Классический танцпол в типичном баре в обычный летний вечер в южном районе Италии. Перед глазами журналиста начало плыть, четкость картинки снизилась, и цветные пятна принялись сливаться. Эрвин зажмурился, протер глаза и вновь поднял взгляд на середину заведения. Неожиданно он увидел низкую фигуру в черном между танцующих. Она появилась из ниоткуда и исчезла как дым. Смит замер, перестав дышать, словно что-то сжало его грудную клетку со всех сторон. Он, не отдавая себе отчета, бросил извинения компании и поднялся с дивана, ударяясь бедром о край деревянного стола. Друзья возмутились, до ушей Смита донеслась ругань, но журналист двигался как в тумане. Он буквально бегом добрался до танцпола, весьма неэтично прокладывая путь, толкая людей. Ему нужно было увидеть человека, мелькнувшего минуту назад. Блеск его глаз он не мог спутать ни с чем. Но сколько бы Эрвин не вглядывался в лица незнакомцев, сколько бы не осматривал темные углы заведения — все было бесполезно. Темная фигура испарилась, не оставив и следа. Он спрашивал веселых людей, но те никого подобного не видели. Все, что получил Эрвин от своей Экспедиции: многочисленные прикосновения к себе, похотливый взгляд и жаркое дыхание на ухо и шею с предложением уединиться. В любой другой день Смит бы согласился на одно из подобных непристойных предложений, но не сейчас. Не сегодня, когда его заботили только одни пепельные глаза. Вернувшись за свой столик, мужчина рукой зачесал на бок влажные от испарины пряди и произнес, перекрикивая громыхавшую музыку: — Извините, показалось, что знакомого встретил. — Так на встречу неизбежному бегут, Смит, — внезапно серьезно прочеканила Ханджи, смотря на него поверх очков. — Интересное замечание, — журналист почесал широкую бровь указательным пальцем, а уголки его губ нервно дернулись. Занятное замечание, рожденное в пьяном мозгу ученой, когтями прошлось по внутренностям Эрвина, обнажая розовое, кровоточащее и сокровенное. — Пожалуй, нужно сворачиваться, — решил за всех журналист, подзывая официанта. — Ханджи, поедешь со мной. Он поддерживал ее, когда они на ватных ногах шли от места, куда их высадило такси, до входной двери с затейливой резьбой. Женщина без умолку что-то говорила, перескакивая с темы на тему, Смит же, периодически соглашаясь с ней, старался побыстрее очутиться в квартире. Прохладный ночной воздух обдувал горячую кожу, забирался под одежду, посылая толпы мурашек. А месяц серпом рассекал чернильное небо. Наконец, Эрвин смог угомонить подругу, уложив ее в небольшой спальне, которая обычно пустовала и являлась библиотекой с высокими шкафами, полки которых были забитыми книгами. Он успел немного протрезветь, и взгляд был уже не таким расфокусированным, как в баре. Темная фигура из толпы все еще преследовала его, не отпуская, заставляя прокручивать в голове одни и те же картины. Смит выругался, стягивая грубые ботинки с Зоэ. Та не сопротивлялась, молча смотря в потолок, позволяя делать с собой все, что угодно. Эрвин достал легкий плед из комода, зная, что он нравится Ханджи; он хранил его еще с периода, когда они были парой. — Эрвин, — протянула она в темноте комнаты. — Слышишь меня? — Да, я слышу тебя, — устало отозвался журналист, укрывая ее. — Мне нравятся твои глаза, — язык заплетался, но она старалась говорить серьезно, словно выступала на конференции. — Ты мне это и раньше говорила, — смягчился Смит над своей бывшей, всматриваясь в ее румяное лицо. Ханджи была некрасивой женщиной с грубыми, мужскими чертами лица, но с невероятной харизмой. — Не то, дурак, — она ухмыльнулась и положила ладонь ему на щеку. — Блеск… у тебя взгляд живым стал. Эрвин смотрел на нее, чувствуя тепло чужой руки. Женская интуиция или третий глаз, открывающийся у пьяных, или что-то еще, но Зоэ умудрилась заметить изменения в нем. Чертова женщина. — Спокойной ночи, Ханджи, — он легко поцеловал ее в лоб и вышел из спальни, прикрывая дверь. Голова начала болеть, пульсация в висках с каждой секундой становилась все сильнее и ощутимее. Любой свет резал по глазам, но стоило их прикрыть, как образ священника вновь всплывал из тумана. Эрвин ощущал себя в клетке, в тупике, из которого не выбраться. Куда не сунься — встречает боль, блаженно принимая в жесткие объятия. И еще это видение в баре. Журналист уже не был уверен, что взаправду видел человека; лежа в кровати, он был склонен думать, что так грубо и низко с ним сыграло шутку воспаленное сознание.

***

Ночь с субботы на воскресенье Смит мучился бессонницей. Черные тени то и дело тормошили его разум, вытаскивая из царства Морфея. Мандраж перед мессой отдавался в каждой клетке тела, заставляя пальцы мелко дрожать. Журналист ворочался на кровати, перекатываясь с одного бока на другой, переворачивал подушку разными сторонами, ища прохлады, воевал с легким одеялом, то скидывая его, то натягивая до подбородка. Так он волновался несколько раз в жизни: перед первым свиданием еще в школе, перед вступительными экзаменами в университет и когда в редакции рассматривали его первую статью, которая должна была оказаться на таблоиде. И сейчас Смит сам нехотя накручивал себя, стягивая нервы в руках. Когда лучи утреннего солнца пробрались в комнату через приоткрытое окно, Эрвин с облегчением вздохнул, приподнимаясь на кровати. Наконец-то ожиданию пришел конец: оставалось несколько часов перед началом проповеди. Ему не было известно расписание собора и кто из священников будет вести утреннюю мессу, но отчего-то Смит был уверен, что встретит того низкорослого мужчину. Он был готов отдать правую руку за это утверждение. Облачившись в льняной костюм бежевого цвета с белоснежной рубашкой, Эрвин вышел из дома, сразу же попадая под обстрел стрелами набиравшего тепло светила. По светлой улочке бежала пара ребят в шортах: наверняка спешили на берег, пока духота не стала единовластной владычецей. Ноги сами несли Смита по нужному пути на автопилоте, пока различные мысли роились в его голове. В воздухе пахло магнолией, ванильный оттенок ее цветов оживлял улицы, придавая им нежности. Эрвин остановился на противоположной стороне от собора привалившись спиной к каменной стене бледного желтого цвета. Подняв голову вверх, он посмотрел на прозрачное, чистое небо: высоко парили две птицы, их белые крылья ловили лучи солнца. Двери собора были открыты, и прихожане, одетые празднично, но не вызывающе, очередью проходили внутрь, приветствуя священника. Эрвин боялся опустить глаза, пробежаться ими вдоль толпы христиан, оказавшись в ее главе и встречаясь с пронзительными глазами. Нечто потустороннее тянуло его к тяжелым дверям с металлическими ручками, впиваясь пальцами в него. Когда мышцы шеи затекли, журналист посмотрел на гранитную лестницу. В тени крыльца стоял священник. Он протягивал руку прихожанам, его губы шевелились. Ветер периодически развевал полы сутаны, открывая взгляду черные штаны и ботинки. Длинные пряди челки лезли ему в глаза, заставляя иногда откидывать их рукой, и тогда можно было рассмотреть тонкие нахмуренные брови. «И как прихожане могут улыбаться ему? Он ведь встречает их лицом профессионального убийцы», — подумал Смит, отводя взгляд. Он развернулся налево и направился в обратную сторону от церкви Пресвятой Девы Марии. По мощеной дороге, вдоль улочки с коваными лавочками и горшками цветов. В спину ему укором смотрели металлические кресты колоколен. Эрвин остановился у ближайшей открытой кофейни. Заказав по привычке американо, он сел на открытой веранде, закинув ногу на ногу и пробегаясь глазами по экрану мобильника и читая последние новости в ленте. Идти под амбразуру, встретившись с падре у входа в церковь, ему не хотелось. Смит не мог понять, что заставляет его бежать от их новой встречи. Боялся признаться себе в том, что испытывает нездоровый интерес к священнику, далекий от профессионального и слишком напоминающий тот, что рождался в нем, когда затрагивался личный интерес. Подобные мысли, идущие вразрез с его существом, заставляли мужчину злиться на себя и на весь мир. Эрвин решил подождать, когда толпа христиан пройдет внутрь и займет привычные места на скамьях. Тогда он бы спокойно устроился на задних рядах, не привлекая лишнего внимания. Слухи в приходах распространялись со скоростью света, он прекрасно знал это еще со времен, когда мать таскала его в выходные в церковь. Собор встретил мужчину прохладой и настойчивым ароматом ладана, который перебивал шлейф одеколонов прихожан. Из центрального нефа раздавалось пение. Тонкие, звонкие, как горный ручей, голоса перетекали один в другой, сливаясь в единое целое. Прекрасное, великое, божественное. Эрвин, стараясь не шуметь, совершил крестное знамение, взял песенник и тихо прошел в зал, сев у прохода по правой стороне, женщина с сыном, сидевшие рядом, улыбнулись ему и кивнули в знак приветствия. Благодаря росту, журналист без труда мог рассмотреть скульптуру Распятие Христа, алтарь, лампаду у Даровницы и амвон. За амвоном в белом обличии стоял тот самый хмурый священник с лицом наемника. Его голос разносился по всему нефу, эхом отскакивал от высоких сводов. Витражи в свете утреннего солнца светились чистыми и яркими цветами. Эрвин, замерев как кобра при звуке флейты, не сводил глаз с низкой фигуры. Время шло, то медленно тянувшись, то набирая обороты и отправляясь в бешеный галоп. Журналист, когда чувство скрежета в горле невозможно было терпеть, сглатывал подступавший ком, не чувствуя привкус кофе во рту. Манера говорения священника была не похожа ни на что, с чем сталкивался Смит до этой секунды. Мужчина обращался к приходу так, будто делал одолжение, словно ему было глубоко плевать на каждого, кто слушал его, при этом каждое его слово копьем входило в грудь, впитывалось в кровь и разносилось по телу, оплетая душу. Холодный взгляд смотрел внутрь каждого, заставляя слушать с большей отдачей. Если Смит выступал, как римский оратор, привлекая зрителей, побуждая их действовать, то падре… он говорил так, что каждому становилось совестливо. Он говорил не всем, но каждому персонально, ставя на место и прокладывая нужный путь во тьме. — Не стоит винить те или иные события, которые происходят с вами, даже если из-за них ваши планы кардинально изменились или жизнь перестала быть прежней, а вы лишились чего-то ценного. Если вы опоздали на встречу по независящим от вас обстоятельствам, если ваши путевки на отпуск обнулились, а в вашем доме случился пожар, — священник пробежался глазами по рядам перед собой, — не злитесь, не очерняйте душу свою скверномыслием. Наш путь не может быть ровным как каток, ведь гладкая дорога — дорога зла. Истинное доброе кроется за кочками и выбоинами, только лишившись чего-то, осознав боль потери и утраты, пропустив это через себя, вы сделаете шаг вперед в нужном направлении. Человек, не знавший тягот, не может познать истинного блага. Не узнав на собственном опыте лишений, мы не способны к искреннему сопереживанию и сочувствию к другим. В девятом стихе первой главы Книги Иисуса Навина сказано: «Вот я повелеваю тебе: будь тверд и мужественен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда не пойдешь», — он сглотнул, зажмурился, делая паузу, чтобы каждый из слушателей проникся его словами, осознал и принял. — Знайте, вы не одни! В мгновения отчаяния, когда вам кажется, что ничего не изменить, а дальнейшая жизнь ужасна, помните, что Господь с вами. Вера — сила чудотворная, способная творить немыслимое. И эта сила кроется в каждом из вас без исключения. Никогда не переставайте верить, а в минуты беды не поддавайтесь тьме, не подпускайте бесов, не отворачивайтесь от Бога, ведь: «Ибо Я знаю намерения, какие имею на вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду».* Для тех, кто не понял до сей поры к чему я веду… Эрвин сидел, выпрямившись и держа спину ровно, как заправский военный. Он неотрывно смотрел на священника, отметив залегающие синяки под глазами. Его низкий с хрипотцой голос, который тот не усиливал микрофоном, властвовал в соборе, раздаваясь со всех сторон, унося в параллельный мир. Журналист был настолько заворожен, что даже не оборачивался из живого интереса и не рассматривал прихожан. Смит был полностью поглощен монологом падре. Тот лениво пробегался глазами по сидящим на передних скамьях людям, доходил до середины, даже до конца левой половины, но не направо. Возможно, Эрвину это только казалось, но он на подсознательном уровне чувствовал некое напряжение. Воздух в соборе по мере окончания мессы становился гуще, готовясь в любую секунду заискриться. Эрвин сжимал лежащие на коленях руки в кулаки, смотря на низкорослого оратора до рези в глазах, не моргая, как услышал его слова: — к чему я веду… Ваша судьба предопределена с самого начала, как только ваша душа возвратилась на землю в вашем телесном обличии. И ваша задача стойко переносить трудности, ибо Бог с нами всегда! Примите и ощутите вы благодать, познаете милость Господа нашего. А если ещё проще, то «Пути Господни неисповедимы». Ртутные глаза посмотрели прямо на Эрвина. Ни сантиметром выше, ниже, правее или левее, четко в центр. Они сверлили его, кололи острыми клинками, прибивая к деревянной спинке скамьи. Эрвину показалось, что его столкнули в лаву, а мир вокруг замер и слился в единое бесформенное пятно. И только мужчина в белом перед ним имел четкие очертания, будто на нем кто-то выкрутил ползунок резкости на максимум. А после уголки губ падре приподнялись в усмешке, которая продержалась не больше пары секунд, но этого хватило, чтобы внутренности у Смита скрутились в узел, а сердце защемило. «Если он настоящий священник, а не посланник тьмы, то я балерун». Приходской хор исполнял песни потрясающе, в разы лучше, чем на репетиции. Но в полной мере журналист не мог насладиться их голосами, проникнуться текстами, ведь перед глазами помимо спокойного взгляда мужчины теперь маячила его ухмылка. Месса была закончена, и прихожане спешно покидали насиженные места. Большая часть из них направилась к вышедшему навстречу приходу священнику. Смит не спешил, смотря на толпу, окружившую брюнета. Тот с гипсовым лицом, видимо, принимал их похвалу. Прихожане, выходившие из храма, не могли не обратить внимания на новоприбывшего слушателя со статной внешностью, годящейся в модели, но журналист привычно игнорировал их любопытные взгляды. Ему казалось, что именно сейчас время замедлило свое течение, заморозилось, остановилось и увековечилось, как мучения Христа в камне. Спустя тошнотворное количество времени, приближенное к вечности, неф опустел. Священник стоял в проходе в нескольких шагах от алтаря, за его спиной лампами были подсвечены скульптуры, отбрасывающие на стены причудливые тени, среди которых отчетливо вырисовывалось распятие. Эрвин медленно поднялся со скамьи и двинулся вперед, не отводя голубых глаз от спокойного лица падре. Из-под альбы виднелась черная сутана с колораткой, на запястье висел крестик. Эрвин остановился в шаге от мужчины. Вблизи священник оказался еще ниже, доходя макушкой ему до ключиц. И вопреки тому, что падре пришлось задрать голову, чтобы смотреть в лицо мужчине, он оставался невозмутимо спокойным, а во взгляде, в котором текла ртуть, читалась свобода и достоинство воина. — Благодарю за проповедь, отец, — первым нарушил тишину Эрвин, стараясь сохранить внешнее спокойствие, хотя внутри него бушевал океан разномастных эмоций. — Отец Леви, — ответил священник и протянул руку вперед. Журналист пожал ее, отмечая крепкую хватку маленькой ладони мужчины. — Рад познакомиться с вами, синьор… — Эрвин Смит. — Что ж, Эрвин Смит, приходите еще. Двери нашего храма открыты всегда, — в серых глазах появились теплые блики. Кто-то из-за колонны позвал священника, попросив поспешить в учебный класс воскресной школы. Леви лишь повернул голову в сторону женского голоса, а Смит заметил бьющуюся жилку на тонкой шее. Падре, словно забыв о существовании журналиста, отвернулся и ступил между рядов лавок, как внезапно остановился. Он медленно повернул голову и из-за плеча тихо, так, чтобы его слышал только Эрвин, добавил: — В следующий раз приходите вовремя и присаживайтесь ближе, Эрвин Смит. У меня хоть и отличное зрение, но высматривание определенных прихожан отвлекает от мессы. Больше он ничего не сказал, только шелест одежды и стук каблуков о гранитный пол остались после него. Смит стоял как громом пораженный, не до конца осознавая, что сейчас произошло. Но он явно хотел узнать больше о странном священнике с лицом убийцы и необычным именем Леви, которое приятно было произносить.