Не силясь

Его большие руки облепляют его, такую тонкую, шею, до красных отпечатков и синих синяков на бледной коже, до застрявших на выдохе ругательств и болезненного стона в горле. Названный прошлым брат под ним вырывается, дрожит от недостатка кислорода в лёгких, сияет презрением и тревогой, кровь с разбитых губ капает ему на лицо, морщится, жмурится, словно та ядовита, — на мимо пробегающей секунде Россия понимает, что больше позволяет Украине ударить себя в живот уставшим коленом, отпихнуть прочь по измазанному красному линолеуму, чем не ожидает этого. Украина давится слюной, кашляет, всё ещё задыхаясь, и сплевывает. Усиленно пытается приподняться на локтях, но не получается, лишь изнеможенно переворачивается на бок, невесомо гладит порозовевшую шею со следами, пошлыми отпечатками, — весь напряженный, не смотрит на русского. Весь рябит разными цветами перед серыми глазами русского. Жмурится, рваный выдох царапает солью, ненавидя своего владельца. — Зачем ты приходишь? Всё время приходишь, я сказал тебе этого не делать, а ты всё приходишь и приходишь, будто... — Россия искажённо посмеивается от накопившейся грусти внутри, от догадки об истинном смысле, — Нет, ты просто издеваешься надо мной. Без «будто», единственная твоя цель, — Украина не слышит его, или не хочет, притворяясь безучастным к накатывающему приступу очередной сухой истерики. Опрокидывается на холодный пол спиной со слетевшим «ой», раскинув руки в разные стороны, смотрит прямо на потолочную лампу, что освещает комнату противным жёлтым, будто остроконечная звезда, светом, слишком простыми карими глазами. Царапины на руках, синеющую щеку с налитым глазом, ноющие рёбра, выбитые и вбитые обратно мысли — это злит, вновь разжигая что-то, опаляя ладони, которые велят Федерации, подняться, схватить Украину за истерзанный зубами подбородок, грубо повернуть к себе лицом, смотреть в когда-то родные глаза так долго, пока не признаётся, пока не расплачется и не уйдёт, не вернётся, — Говори, — пока не проклянет. Украина молчит, вместо ответа — рассматривает его лицо, наполовину прикрытое тенью, что навеивает отцовские черты, если сильно не присматриваться. Отличают от прошлого только глаза без идеи и пустые, потерянные и напуганные злобой, да губы тонкие, но мягкие, способные улыбаться, но позабывшие этого. — Захотел, — хрипит он, горло саднит раскалёнными иглами при каждом звуке. — Почему? — Россию не душили, там ком заседает непонятный, глаза начинает колоть то ли от пыли, то ли от выражения лица Украины, которое едва может выражать былую, братскую ласку, — Ответь мне нормально, — ресницы белые дрожат, цветные спирали перед глазами медленно рассеиваются, он нежно ведет кончиками пальцев по искусанной коже, тише, шепотом, почти хнычет, почти просит, нуждаясь, — Ответь мне нормально хотя бы раз, я прошу тебя... — отпускает подбородок, падая рядом с украинцем на грязный пол, жмётся к его боку, как в далеком детстве, носом зарываясь в кофту. И, когда ему наконец отвечают, Россия долго плачет в крепких объятьях брата, что перебирает пряди его взлохмаченных волос уставшими пальцами.