Не наши звёзды погаснут

      Александр знает, что такое «стрела», и дело не только в том, что за всю дилерскую карьеру он назначал их целых четыре раза, хотя и посетил только однажды. Александр — человек очень неглупый, который, разумеется, интересовался происходящим среди высшей преступности, так как с ней ему иногда приходилось иметь дело, да и он никогда не отрицал, что между дилерами и членами объединений есть кое-что общее. Он их не любил, но не признавать очевидное тоже не мог.       Именно поэтому Александр иногда наведывается в кабинет Дениса, чтобы спросить, на каком этапе подготовка. Вот только Черышев за неё, как выясняется, не отвечает, потому что это задача Марио. Он руководит всеми предложениями по проведению и тактике. Тогда Александр начинает интересоваться у него, более компетентного в вопросе человека. Оказывается, что Марио тоже работает не самостоятельно, ведь один он просто не потянул бы такие мозговые штурмы каждый день. Ему помогают Илья с Далером, которым в данный момент не нужно искать информацию. Хватит и ежедневных сводок о том, что опять предпринял Широков.       Александра удивляет, что, по сути, на «стреле» ни у кого нет чёткого задания, например, убить такого-то человека. Более того, план, если и есть, то лишь примерный, в общих чертах, а стратегия, скорее, предположительная, какую было бы неплохо использовать, но, скорее всего, Широков не даст это сделать, и придётся выкручиваться на ходу. Как ни крути, но «стрела» — мероприятие спонтанное, к нему нельзя подготовиться на сто процентов. Ты думаешь, что будет вот так, а на деле выходит совсем иначе.       — И в чём тогда смысл? — резонно замечает Александр. — Вы просто хотите убить время?       — Вообще-то, мы пытаемся определить соотношение сил, — с умным видом заявляет Далер. — Просто убить время можно более приятными способами. К тому же, недавно нам удалось переманить на свою сторону несколько парнасских банд. Они, как услышали, что есть возможность снова встретиться с купчинскими, сразу согласились. И вот мы решили, что банды должны вступить в действие сразу, но так, чтобы они отрезали от нас лишнюю массовку с «Рассвета». Мы думаем, как сделать так, чтобы команда Дениса выступила исключительно против команды Широкова, не тратя силы на всю остальную организацию и бандитов.       — Хорошо, а распределить людей из команды Широкова на наших не хотите? — Александру кажется, что в том положении, в какое они все попали в июле, любая идея будет ценной. У него есть кое-какие мысли, и почему бы их не предложить. — Например, чтобы Миша взял на себя своего брата, как он и думает. Артём, скажем, взял бы на себя... Ну, есть же в команде Широкова какой-нибудь физически сильный и немного безбашенный человек?       Далер с Ильёй переглядываются, припоминая характеристики подчинённых Романа, которые удалось вычислить.       — Игорь Денисов, — в один голос сообщают они.       — Вот, прекрасно. Так не думаете ли, что будет лучше, если мы заранее определим, кому какой человек достанется?       Марио согласно кивает головой и переводит вопросительный взгляд на информаторов. Те недолго что-то между собой решают, совершенно не ведя диалога, просто смотря друг на друга, а потом тоже соглашаются. Теперь их заседания приобретают новый смысл и, возможно, куда более полезное значение. Денис подход к проблеме с иной стороны только одобряет, но советует слишком долго не думать, потому что время бежит подобно песку между пальцев.       — Не понимаю, чего ты вообще решил участвовать? Была такая возможность остаться живым, — говорит как-то Артём, задумчиво глядя на Александра.       Бильярдная комната до того полюбилась Артёму, что он теперь проводит в ней чуть ли не каждую свободную минуту времени. Они с Игорем часто устраивали себе своеобразную разгрузку мозгов, когда Акинфеев возвращался после очередных пяти-шести часов, проведённых в кабинете Дениса, а Артём с какого-нибудь утомительного задания. У Дзюбы энергии в организме было, наверное, соразмерно целой стране, её хватило бы всем, если бы он вздумал поделиться. Поэтому даже после перестрелок и беготни у него оставались силы на две бильярдных партии, вечерний просмотр дурацкой мелодрамы — всё ради того, чтобы Игорь чувствовал себя хорошо — и ещё на секс с тем же самым Игорем, если у того было желание. Обычно было, потому что тоже успевал восстановить силы.       Сейчас же Акинфеев вновь торчал у Дениса, с которым они обсуждали что-то тактическо-стратегическое, касающееся «стрелы». Возможно, перерабатывали те планы, которые придумывал Марио с Ильёй и Далером. Дело в том, что Денис всегда полагался на Игоря в серьёзных вопросах, граничащих с жизнью и смертью, поэтому и теперь не мог обойтись без поддержки давнего друга. А Дзюба в это время катал партию с Александром, свободным примерно всегда.       — Из-за Саши, — отвечает Ерохин, записывая на меловой доске новые очки, только что полученные Артёмом за попадание шара в лузу. — Понимаешь, я не смогу спокойно сидеть в этом небоскрёбе, зная, что он там, возможно, погибает.       Эта позиция здесь встретится у всякого первого. Любой человек идëт на жертвы, особо не задумываясь о себе самом, когда дело упирается во вторую половину. Конечно, некоторые выбрали бы «стрелу» и так, и так. Например, Миша, для которого это ещë одна, последняя, возможность встретить брата и что-нибудь ему сказать. Или тот же Артëм, считающий любую деятельность прекрасной, даже если из-за неë можно умереть раньше срока. Впрочем, у преступников не бывает срока, их жизнь висит на волоске каждый день и может оборваться, когда угодно.       Александр идëт на «стрелу» ради Саши, чтобы знать, что с тем всë хорошо, чтобы помочь ему, чтобы защитить его, если придëтся. Но Александр не скажет никому, возможно, не признается даже под пытками, что на «стрелу» он собирается не только ради конкретно Головина, но и ради тех, кто Головина окружает. Это Сашина семья, такая же, как и Александр, поэтому в его долг входит защита этой семьи.       — Ты с ним говорил уже? — спрашивает Артëм, рассматривая положение шаров на поле и думая, какой ход сейчас сделает Александр. Только бы не тронул вот тот синий, который Артëм своим следующим ходом прекрасно переместил бы в лузу. Главное, угол и силу подобрать.       — Ещë нет. Он, скорее всего, забыл, а я не напоминаю. Не люблю, знаешь, обсуждать и мусолить такое.       — То есть для тебя слишком сложно сказать человеку, что он важен, нужен, ты его любишь и поэтому готов ради него на всë.       — Думаю, Саша это прекрасно знает и без моих напоминаний, — хмыкает Александр и толкает тот самый синий шар. Но вопросы Артëма, пытающиеся задеть что-то внутри, сбивают, поэтому кий скользит не прямо, а чуть вбок, задевая шар совсем не сильно, но только больше подталкивая его к лузе.       Артëм не скрывает довольной улыбки. Он не пытается сбить Александра с толку, и все вопросы — это чистое проявление любопытства к чужой жизни. Артëм умеет разделять игру и всë остальное. В бильярдной партии он хочет выиграть, поэтому и радуется плохому удару противника. А в жизни Артëм хочет узнать, почему же Александр ведëт себя таким странным образом, а его кривой удар лишь свидетельствует о том, что Ерохина вопросы нервируют.       Когда Артëм увидел их с Сашей, то сразу понял, что между ними такая связь и любовь, какую перебить могут, разве что, Денис с Марио, но у тех всë равно есть свои особенности. Александр и Саша смотрелись рядом просто идеально, как будто ещë при рождении судьба их выделила среди всей остальной толпы и направила друг к другу. Они оба были за пределами высшей преступности, но так или иначе коснулись еë. Саша пришëл в этот мир, не имея ничего, кроме отсутствия удачи и нескольких жизненных передряг. Александр будто бы уже родился, имея возможности ко всему. Саша жил за границей по собственному желанию, Александру приходилось там скрываться. И так удивительно, что познакомились они в России, где, в принципе, шанс встретиться был слишком мал.       Артëма забавляло, как Александр звал Сашу Цыплëнком. Почему к Головину пристало такое прозвище, никто до сих пор не знал, но подходило оно ему не менее идеально, чем Александр...       Размышления Артëма внезапно прерываются звуком шагов, поднимающихся по лестнице. В бильярдную заходит Игорь и тут же устало падает на диван. Сегодня они с Денисом всë решили достаточно быстро.       — У нас есть неделя до «стрелы», уже поздно придумывать что-то глобальное, — отвечает Акинфеев.       — Никогда не поздно что-то делать, — отрицательно и упрямо мотает головой Артëм.       Александр откладывает в сторону кий. Осталось совсем немного, чтобы доиграть эту партию, но он знает, что Игорю и Артëму, наверное, лучше сейчас остаться наедине. Он, конечно, послушал бы чужие разговоры о работе, но вряд ли тут будут только они, а всë остальное — слишком личное и не для ушей Александра.       Он всегда старался находиться в отдалении от посторонних проблем, особенно в области отношений и совместной жизни. Во-первых, по мнению Александра, слишком неприлично лезть туда, куда не приглашали. Во-вторых, у Александра жизненная позиция существенно отличалась от многих людей, когда-либо окружавших его. Тот график, в котором Ерохин существовал примерно с двадцати одного года не позволял заводить не только отношения, но даже продолжительные знакомства. Для начала, друзья могли обременять, заставлять тратить на себя слишком много времени, а его у Александра практически всегда было в обрез. К тому же, найти настоящего, верного друга, который никогда тебя не выдаст, не пойдёт внезапно работать на правительство, с которым у тебя слишком натянутые взаимодействия, Александру казалось нереальным. Его вполне устраивали те мимолётные знакомства со своими гостями на «особых» вечеринках. Они тоже не стремились поддерживать с ним контакт в дальнейшем, они общались с ним только потому, что он был известным дилером и хозяином дома, где проходило мероприятие.       Пожалуй, своим близким знакомым Александр до определённого момента мог назвать лишь Федю. Их встреча тоже произошла на одной из вечеринок, просто Смолов оказался до жути болтливым и практически вывернул всю свою нелёгкую, драматичную судьбу перед Александром, который выглядел единственным, кто вообще Федю слушал. Потом он появлялся на вечеринках у Александра ещё несколько раз, так как те ему очень понравились своей организацией и публикой. Разумеется, поддерживать контакт с хозяином пьянки надо было, чтобы иметь возможность узнать, когда следующая. Александр, в принципе, тоже не молчал, а разговаривал с приставшим к нему гостем, хотя и не слишком много рассказывал именно о себе. В конце концов, общение с Федей всегда оставалось в рамках вечеринки. За пределами ерохинского дома они едва ли вспоминали друг о друге.       Что касается отношений, то тут всё было куда понятнее. Отношения — это обязательно привязанность. К человеку, к месту, к чьим-то эмоциям и чьей-то посторонней жизни. В это Александр углубляться вообще не хотел. Привязанность порождает слабости, а ему их никак нельзя было проявлять. Узнает правительство, и больше ты никогда в страну не вернёшься, или, наоборот, вернёшься принудительно, да ещё и обяжешь себя пойти на какие-то уступки.       Нехорошо признавать, но иногда Александр задумывался, что было бы с ним сейчас, если бы два года назад он не поспорил с Сашей, потом не поцеловал бы его, и вот это всё никогда не завертелось бы. Скорее всего, Александр продолжил бы жить на две страны или осел бы за границей окончательно. Не было бы неудачи в Америке, откуда пришлось срочно делать ноги. Не было бы вынужденного присоединения к «Ригелю» и приостановки дилерской деятельности. У него были бы деньги в том количестве, что и раньше, когда мог позволить себе роскошь, может быть, где-то излишнюю. А самое главное, что сейчас впереди не маячила бы смертоносная «стрела».       Жалел ли Александр? Иногда. Как дилер, он поступил совершенно неправильно, неумно, потерял всё в один миг, выбрав какого-то Сашу, с которым заводить отношения было вообще невыгодно. С другой стороны, Ерохин смотрел на Головина, всегда твердящего, что ради него не нужно идти ни на какие жертвы, что совсем неважно, какое у него мнение, что он чувствует и о чём переживает, ведь работа Александра куда важнее. И после этих слова всегда хотелось пойти на риск, на необдуманный безбашенный поступок, хотелось всё бросить, послать к чёрту и просто жить с Сашей, пусть и в какой-нибудь халупе в Бирюлёво. Александр, хотя и жалел об утраченных возможностях, всё равно отдавал себе отчёт в том, что без Саши его жизнь была бы... Да её не было бы вообще!       Но если гора не идёт к Магомету... Хотя надо очень постараться, чтобы Саша вдруг стал похож на какого-нибудь Магомета. В любом случае, раз Александр не хочет с ним разговаривать о насущном, значит, Саша возьмёт всё в свои руки. Ему, как-никак, двадцать шесть лет, поэтому проблемы может решить сам. Только за проблемой этой придётся побегать.       — Александр! — выкрикивает Саша, быстрым шагом перемещаясь вслед за Ерохиным на кухню. Когда он произносит его имя, дёргаются все присутствующие, а Далер даже вдруг убавляет громкость магнитофона. — Александр, я требую грёбаных объяснений!       Праведный головинский гнев выглядит смешно и умилительно. Сведённые к переносице брови, пытающиеся повторить ежедневное выражение лица Игоря, руки в боки и чуть наклонённое вперёд туловище. Эта поза один в один похожа на ту, в которой Слава обычно здоровается, а потом немедленно начинает сыпать претензиями налево и направо.       — Ты не сможешь уйти от разговора, — угрожающе произносит Саша. — Зачем тебе всё это? Тебе жить надоело?       — Ну, я же не спрашиваю, зачем это тебе.       — Это мой долг.       — И мой тоже.       — Ни черта подобного! Ты можешь остаться в организации, ты не внесён ни в один список, о тебе никто не знает, я выяснял.       — Ну, вообще-то, вчера он разговаривал с Марио, а тот потом пошёл к Денису Дмитриевичу, и они включили Александра в число членов «Ригеля», приехавших в Петербург, — влезает, как обычно, очень вовремя Андрей.       Данил тыкает его локтем под рёбра, движением глаз показывая, что сейчас надо было промолчать. Но разве Мостовой умеет молчать, когда нужно?       А Саша, тем временем, удивлённо вскидывает брови, потом краснеет от, кажется, ярости, потом цокает языком.       — Давай хотя бы не при всех, — теперь до Александра точно доходит, что от разговора уйти не получится.       — А вот нет, — упрямо мотает головой Саша. — Пусть все знают, какого чёрта происходит. Мы тут, как-никак, семья. И ты, напомню, тоже часть этой семьи.       — Цыплёнок, как ты думаешь, могу ли я сидеть спокойно в небоскрёбе, если знаю, что тебя... и остальную нашу... семью где-то там убивают?       — Но ты был на «стреле» всего лишь раз! Как будто я смогу спокойно работать, зная, что ты где-то, может быть, уже погиб. Не дай бог, конечно, — Саша плюёт через плечо и стучит по собственной голове, не имея под рукой ничего деревянного.       — При таком раскладе никто никуда тогда ехать не должен. А это невозможно. Я не настолько бесполезен, как тебе кажется, и постоять за себя, тебя и нашу, о господи, семью смогу.       — Это что за «о господи» было? — возмущённо доносится со стороны Феди.       — Давай не сейчас, — отмахивается от него Александр. — Если тебе хочется это услышать, Цыплёнок, то хорошо, я скажу об этом на всю кухню, на всю организацию, если надо. Я иду на «стрелу», потому что считаю своим долгом защищать не только тебя, но и всех, кто тебе дорог, ведь от этого зависит твоё счастье. Ты дорожишь этими людьми, значит, я должен сделать всё, чтобы они оставались рядом с тобой. Я дорожу тобой, значит, что логично, должен также всеми силами не потерять тебя. Плевать я хотел на то, что эта «стрела» куда опаснее всех возможных. Плевал я на Широкова и его подчинённых. Пусть хоть все на одного меня выйдут, я всё равно не поменяю своего решения. Потому что я столько лет жил один, а теперь, когда я осознал, насколько же ужасно не иметь близких, я не намерен их терять. И ты, Саша, можешь сейчас снова начать тираду о том, что я не обязан так поступать ради какого-то там тебя. Обязан. Потому что ты не какой-то.       Головин хлопает глазами, остальные воодушевляются речью Александра, одновременно с этим ощущая то самое чувство, которое возникает при чьём-то постороннем объяснении в любви. Это ни умиление, ни радость, а что-то необъяснимое, от чего хочется отвести взгляд, чтобы не мешаться, и от чего в груди становится тесно.       — А вот, если бы мне так сказали, я бы не поверил. Слишком пафосно, — шёпотом произносит Андрей.       — Да кому сейчас вообще интересно твоё мнение? — фыркает Данил. — Ты сначала добейся того, чтобы тебе кто-то такое сказал.       — Это не от меня зависит.       — А от кого?       — Ну, откуда ж мне знать... Не нашёлся ещё человек, достойный такого красавца, как я.       Далер неожиданно подаёт признаки жизни, усмехнувшись на слова Андрея. Мостовой даже удивлённо на него уставляется, ожидая пояснений, но Далер, будучи человеком странным и, следовательно, загадочным, решает прибавить громкость музыки из магнитофона до той степени, какой она была до появления Александра и Саши. Андрей хмурится, потому что ему кажется, будто Далер знает что-то, о чём не знает никто. Это, конечно, неудивительно, ведь Кузяев — человек с практически двумя высшими образованиями, но дело в не том. Сколько бы научных работ ты не защитил, это не гарантирует тебе понимание внутренней жизни собственного коллектива, а сейчас явно она подразумевалась. Короче говоря, Андрея это всё напрягает, и он хочет узнать, что же именно Далер подумал.       А Федя решает рассказать близнецам о том, что произошло между Александром и Сашей. Во-первых, это интересно, так как Ерохин до сегодняшнего дня ничего подобного прилюдно не заявлял. Во-вторых, Феде нужен повод для того, чтобы собрать близнецов вместе в своей комнате внезапно и неожиданно, пока их не позвал какой-нибудь Денис для какого-нибудь задания.       — Если бы кто-то дал нам выбор, — говорит Антон. — Я тоже не хотел бы, чтобы ты, Федь, участвовал в «стреле».       — С чего бы вдруг?       — Не хочу, чтобы ты умер.       — Я не умру.       Антон грустно улыбается, пожимая плечами. Их жизнь вряд ли вообще находится в их же руках.

***

      До «стрелы» остаётся лишь один вечер. Уже утром представители «Регула» совместно с командой Дениса выйдут против Широкова и его организации. Как бы ни сложились обстоятельства, что бы ни случилось, это совершенно не играет никакой роли сегодня, в этот день и этот вечер. Утром будет утро.       Идея устроить новую спонтанную вечеринку выливается из нескольких весомых событий. Во-первых, это могут быть последние часы, когда они видят друг друга живыми, когда могут собраться все вместе на кухне. Во-вторых, завтра день рождения Артёма, тридцать пять лет, юбилей. Отмечать заранее нельзя, но ведь факт остаётся фактом. В-третьих, внезапно выясняется, что двадцать девятого июля, почти месяц назад, свои тридцать семь должен был праздновать Илья, но он даже никому не сказал об этом. Кутепов предпочёл посвятить день работе, а не пьянке, хотя, может быть, получилось, как нельзя лучше, что он только сейчас решил признаться. Поводов к вечеринке становится всё больше.       Конечно, Слава возмущается для вида. Все понимают, что он лишь поддерживает образ, потому что ему тоже предложение кажется разумным. Они действительно могут погибнуть утром практически все, так почему нельзя сегодня насладиться единством коллектива? Не то чтобы его удалось достичь в том виде, в котором хотелось, но, например, Саша настаивает на обратном.       Они снова распределяют обязанности, чтобы подготовка помещения прошла, как можно быстрее. Миша вливается в праздник самым последним, потому что пропустил небольшое собрание по инициативе Игоря, на котором всё и решилось. Миша в этот момент сидел в комнате, бессмысленно листая новостную ленту и обдумывая завтрашний день. Для него «стрела» сама по себе не несла громадного значения, как для многих, потому что его куда больше интересовала грядущая встреча с Александром. Но нельзя всё время зацикливаться на этом событии. Артём хлопает Мишу по плечу, приободряя, и говорит, что тому срочно надо развеяться, а вечеринка лучше всего поможет. Так, Артём ненавязчиво перекидывает часть своих обязанностей на друга. Но, опять же, в целях терапии и переключения внимания. Пусть Дзюба и не психолог совсем.       Незадолго до назначенного времени Илье звонит Рома. Голос у него потерянный и напуганный. Выясняется, что Зобнину приснилось, будто Илью убили, и он решил, что это какой-то дурной знак.       — Вдруг завтра тебя действительно убьют? — поизносит Рома в трубку.       — Сон не с четверга на пятницу, следовательно, не вещий, — говорит Илья первое, что приходит ему в голову. Надо же попытаться успокоить Рому.       Сам Илья никогда суевериям не поддавался, да и в сны не верил. Подумаешь, мозг слепил непонятную картинку! Наука давно доказала, что всё, видимое нами во сне, это искажённые воспоминания. Рома видел смерть много раз, убивал сам, пока работал на «Империю», просто подсознание решило вместо абстрактной жертвы изобразить Илью, потому что, скорее всего, Рома о нём слишком много думает в течение дня, постоянно представляет, чем тот может заниматься. Но, конечно, сейчас, будучи в напряжённом состоянии, да ещё и вдали от Ильи, Рома напридумывал себе всякого ужасного, накрутил себя до предела, а теперь ему не избавиться от неприятных чувств. Даром, что в психологии, как рыба в воде. Илья задумывается над тем, что не стоило говорить Роме про «стрелу» и всё с ней связанное. Хотя Зобнин всё равно, хоть при помощи Караваева, нашёл бы нужную информацию, а потом распереживался бы ещё больше, когда стал бы спрашивать у себя, почему Илья решил оставить всё в тайне.       Дело чаще всего в недосказанности. Она порождает множество конфликтов, она способна разжигать войны. Поэтому Илья старается говорить всё, не утаивая. Поэтому так поступает Слава, будучи не просто слишком честным, но и далеко мыслящим человеком.       — Может быть, сейчас я не похож на легендарного Монстра, — говорит Илья. — Но постоять за себя я точно смогу. Ты потерпи, Ром. Ещё пара недель, и я снова буду в Москве.       — Пара недель?       — Ну, надо же будет кое-что доделать после «стрелы». Не думаю, что мы бросим тут всё на полпути, снова скинув на плечи Юрия Валентиновича и его команды. Денис ведь не хочет повторять ошибки своего отца и наступать на те же грабли, — и, немного помолчав, добавляет. — А, когда я вернусь, мы с тобой обязательно поедем на ВДНХ. К нашему фонтану. И мы обязательно отметим мой день рождения, только совершенно вдвоём. Я обязательно сыграю тебе полонез. Кстати, ты обещал мне собрать внушительную стопку книг, которые мы начнём читать сразу же, как я вернусь. Ты собрал?       — Конечно, — произносит Рома, и Илья по его голосу чувствует, что, возможно, сейчас несколько слёз прокатилось по Роминым щекам.       — Значит, нам будет, чем заняться. Надо наверстать упущенное.       — Ты только осторожнее завтра, я прошу тебя.       — Осторожнее надо быть уже сегодня, — усмехается Илья. — Наши устраивают вечеринку, а ты знаешь, чем это всё обычно заканчивается. Но, если я переживу пьянку, значит, никакая «стрела» меня не остановит!       Илья — человек, который обычно не смеётся, но сейчас его пробивает на эмоции, может быть, даже слишком нервные. Он смеётся громко, чтобы Рома услышал и тоже заразился его оптимистичным настроем. И Рома поддаётся, пусть сквозь слёзы и грусть, но выдавливает из себя сначала улыбку, потом усмешку, а дальше всё идёт, как по накатанной. Только в голове стрелой проносится мысль, что вдруг не сон, а такое неожиданное поведение Ильи, несвойственное ему, предвосхищает грядущую трагедию? Рома не успевает зацепиться за новый страх, потому что Илья смеётся громче, говорит что-то вразумительное так чётко и серьёзно, что не остаётся никаких сомнений.       И будет он в Москве. И поедут они к фонтану. А потом полонез, книги, улыбки на двоих, привычная жизнь и, конечно, любовь, которой не страшно ничего. Она в них настолько глубоко и сильно, что не обратила внимание даже на все поступки, ошибки прошлого, тщательно скрываемые годами. Может быть, недосказанность действительно способна разрушить многое, но всегда, абсолютно всегда, на что-то сильное найдётся что-то ещё более сильное...

***

      А на этот вечер находится вечеринка. Находится Артём, заранее вскрывший бутылку пива, одну из многих, которые они купили с Мишей, потому что оба любили. Кроме того, когда они находились в магазине перед стеллажом в алкогольном отделе, Миша предположил, что у каждого в коллективе могут быть разные предпочтения и, наверное, было бы неплохо их учесть. Артём цокнул языком, так как это лишние проблемы на ровном месте, но позвонил Игорю, попросив устроить опрос. В считанные минуты Акинфеев организовал повторное собрание, чем немало удивил Славу, пока ещё не достигшего такого уровня убеждения.       — Вопрос жизни и смерти, — цитируя Артёма, произносит Игорь, доставая откуда-то блокнот. Он представляет, какой гвалт начнётся, стоит ему озвучить суть вопроса. Надо успеть записать, кому что, ведь из этого рассчитывается количество. — Нам надо понять, кто какой алкоголь предпочитает. Ну, или просто напитки.       — Шампанское, — первым называет Антон. — А Лёше вина возьмите.       — Всё равно, но лучше что-то покрепче, — говорит Федя.       — Я водку буду!       — Коньяк давно не видел!       — Какую тебе водку, придурок, чтобы завтра не подняться? — тут же начинает сыпаться со всех сторон.       — Я бы коктейль мог какой-нибудь сделать, но для этого действительно нужна водка. А еще текила, ром, мартини...       — О, давайте пива купим?       — А что по закускам?       — Ой, я так давно не ел холодец...       — Я думаю, что обойдусь водой.       — Нам нужны апельсины!       — Стоп. А теперь по порядку и не мешайте тему алкоголя с темой закусок, — прерывает Игорь.       Теперь у них всего было в таком избытке, что хватило бы на десять вечеринок. Даже жаль, что часть гарантированно останется нетронутой. Ещё больше становится жаль, когда понимаешь, что это всё может остаться нетронутым навсегда.       Но грустные мысли прерываются новым событием, каких сегодня наверняка будет много. Саша пытается отстоять у Далера право на музыку. Кузяев принципиально отказывается втыкать в свой древний, но, как выясняется, не слишком, магнитофон флешку, которую ему протягивает Головин. Тот пытается настоять на том, что в Москве он всегда отвечал именно за музыкальное сопровождение вечера, на что Далер отвечает, что в Москве пусть Саша занимается чем угодно, а тут место занято. В конце концов он посылает Головина делать обещанные коктейли, добавляя, что сильно сомневается, будто барменское мастерство Саши настолько обширно и высоко, как он заявлял. Головин мечется между двумя интересами, хочет доказать Далеру всё и сразу, мол, и диджей из него хоть куда, и бармен самой высокой категории.       — А давайте я выберу музыку? — вдруг влезает Артём.       — Нет! Я знаю, что ты сделаешь, — предупреждающе говорит ему Антон. — Только не сегодня слушать этот пиздец.       — Как будто ты сможешь меня остановить, — усмехается Артём. — Если мы её не послушаем, то я её спою. А если это не уложится во время вечеринки, то буду ночью орать под твоей дверью. Благо, живём в соседних комнатах.       — Если из твоего рта сегодня донесётся хотя бы одно завывание, я, клянусь, сделаю всё, чтобы до утра ты не дотянул, — говорит Федя, который всегда являлся главным противником пения Дзюбы, а тут ещё обстоятельства складываются как нельзя лучше для выражения своей позиции.       — Игорёк, почему ты до сих пор молчишь?! — возмущённо произносит Артём, взмахивая руками. — Меня тут обижают! А я почти именинник!       — Мне вообще всё равно, что вы решите. Я «Руки Вверх!» слушаю, — пожимает плечами Игорь, доставая ещё два бокала из верхнего шкафа.       Кухня в момент замолкает. Вообще, узнать хоть об одном увлечении Акинфеева всегда равнялось открытию Америки, а он, мало того, что честно и прямо говорит об этом сейчас, так ещё и интересы Игоря с каждым разом поражают всё больше и больше. Нет, крабовый салат вполне можно было понять. Много кто любит крабовые салаты. Но мелодрамы! Но «Руки Вверх!» А что дальше? Игорь читает Донцову? Игорь вяжет носки? Игорь спит головой на восток?       — Кажется, пришло время выпить, — сообщает Саша, бросая все свои изначальные планы.       Артём и Миша поднимают свои бутылки пива, чокаясь с чужими бокалами, стаканами и стопками. Прошло чуть больше полутора месяцев с момента, как Артём выступал по поводу того, чтобы чокаться с Антоном, а теперь сначала делает это с ним, а потом с остальными. Не то чтобы между ними внезапно возникли какие-то дружеские взаимоотношения, Артём до сих пор младшего Миранчука недолюбливает, просто смиряется с тем фактом, что тот теперь является парнем его лучшего друга. А близкие Феди, выходит, должны быть близки и для Артёма. Ну, например, к Лёше он уже стал относиться совершенно ровно, даже нашёл того немного приятным человеком. В основном, конечно, потому, что, в отличие от брата, большую часть времени молчит.       — Кстати говоря, меня волнует один вопрос, — начинает Андрей. — Почему Сашу называют Цыплёнком? Откуда это пошло?       Головин неловко усмехается, чешет затылок, бросая взгляд на Александра. Тот должен разрешить эту ситуацию, потому что Саша, честно, не очень хочет пояснять. Он вообще сначала даже не хотел, чтобы Александр по привычке так его звал, но у Ерохина однажды случайно вырвалось, и вот уже было поздно давать заднюю. Другие просто как-то не интересовались, реагировали как на само собой разумеющееся прозвище.       — В общем, однажды Саша решил покрасить волосы, — с улыбкой произносит Александр, вспоминая. — И вроде бы он думал, что будет выглядеть блондином, но выглядел он, как цыплёнок. Кстати, у меня же фотография есть!       — Боже, какой позор, — бормочет Саша. — Я надеюсь, что мы все это забудем. Это было большой ошибкой.       Громче всех над крашеным Головиным смеётся Антон, который утверждает, что Саша мог бы таким и остаться, ведь это выглядит очень мило и действительно по-цыплячьи.       — Ну да, ты же у нас никогда херни не творил, братик, — говорит Лёша, покачивая головой.       — Я всегда делал только обдуманные поступки, не надо тут, — вертит указательным пальцем Антон.       — Особенно в тот момент, когда ухо проколол.       — Мне захотелось!       — Звучит очень обдуманно, — соглашается Федя. — Раз уж на то пошло, может, у вас тоже есть какая-нибудь фотография?       — Ты вообще молчи, — щурится Антон. — Я ведь могу и у Артёма спросить, что ты там вытворял.       — Да зачем спрашивать, все и так в курсе, — разводит руками Илья.       — Ну, сейчас надо выпить два раза, — произносит Саша, уже наполняя свой бокал.       Ещё в течение получаса удаётся решить вопрос с музыкой и коктейлями. Ещё чуть погодя, обстановка превращается в настолько дружескую и расслабленную, что, кажется, никто и не думает о завтрашнем дне. Две команды никогда прежде не были так близки друг другу. Отбрасываются в сторону все правила, все неприятности, даже Слава не пытается кривить лицом, когда Артём усаживается на его стул. Пару недель назад Грулёв дорисовал бы ко всему этому повышенную наглость Артёма, додумал бы, что тот сделал это намеренно и назло, а теперь просто отводит взгляд в сторону, пытаясь уследить за тем, чтобы Андрей всё-таки не достиг водки. Ему нельзя. Категорически нельзя, потому что пьянеет, как пятнадцатилетний подросток, считающий себя слишком взрослым. Нет, если бы завтра ничего важного не намечалось, то, может быть, Слава позволил бы себе один раз сделать вид, что ничего не заметил. Но не хватало только, чтобы Мостовой завтра страдал похмельем во время «стрелы»! Это уму непостижимо.       Впрочем, Андрей замечает внимание Славы на себе. И нет, в тот момент он совершенно не думает о водке. Чёрт с ней, ведь появился неожиданный шанс пристать к Славе с важнейшей просьбой, таким же вопросом жизни и смерти, как выбор алкоголя к вечеринке. Грулёв, сталкиваясь с горящим взглядом товарища, мысленно нервно сглатывает, предчувствуя неладное.       — Славушка, а ты сыграешь сегодня на гитаре? — заискивающим голосом спрашивает Андрей, мило хлопая глазами. Как будто на Славу это хоть когда-то действовало.       — Нет.       — Ну, Славушка, один раз живём, последний вечер вместе. Ты всегда раньше играл!       — Я был молод, глуп и неимоверно пьян, очевидно...       — Здесь кто-то умеет играть на гитаре?! — резко разворачивается на стуле Артём, попутно ударяясь локтем о край стола и чуть не сбивая блюдо с сырной нарезкой.       — Сла... — начинает Андрей, но Грулёв перебивает его.       — Нет. Никаких гитар. Никто тут ничего не умеет. Это вообще недопустимо, нельзя, запрещено!       Дзюба только грустно вздыхает и говорит, что уже надеялся послушать что-то новенькое. В конце концов, в «Ригеле» никто на гитаре точно не играл, поэтому все вечеринки проходили под музыку с флешки Саши, а единственным посторонним музыкальным инструментом на всю организацию являлось пианино Ильи, и то на нём можно было прослушать лишь полонез.       Но Андрей отступать не привык. Упёртость с неимоверным чувством противоречия, желанием бунта и революции, содержатся в его характере в наибольшем объёме и двигают всеми мыслями и поступками. Он понимает, что есть люди, которые тоже заинтересованы в таланте Славы, значит, стоит убедить их ещё сильнее в том, что гитара просто жизненно необходима этому вечеру. Конечно, Слава может сказать своё твёрдое «нет» даже толпе, даже всей организации, но сейчас он уже немного выпил, примерно, полбокала вина, обстановка располагающая, у него просто меньше шансов устоять. Так думается Андрею, в крови которого бушуют алкоголь и азарт.       Достаточно только раскрыть секрет Артёму, дать услышать его сидящему рядом Мише, а потом попросить распространить для окружающих, если всем хочется уговорить Славу. Дзюбе сто раз повторять не надо, особенно в такие моменты. Он тут же расписывает в красках Головину, что Слава на все руки мастер, сыграет любую композицию от Цоя до Баха, если потребуется. Саша быстро кивает головой, сообщая, что он точно не против. Мгновенно весть доносится до Александра, её слышит Игорь, а там уже дело за малым. Даже троица, занявшая диван, оказывается втянутой в грядущее событие. Андрей, понимая, что из них самый деятельный, наверняка, Антон, спешит обсудить с ним предложение. Заговорщически перешёптываясь, они с Мостовым приходят к соглашению о том, что если Слава упрётся рогом, то Антон сделает всё, чтобы уговорить его. Пусть по уговорам больше специализируется Федя.       И вот начинается великий заговор. Слава, естественно, о нём в курсе, потому что стоит в метре от происходящего. Он намерен гнуть свою линию, уже заранее представил и проработал ответы на любую просьбу и даже угрозу, если вдруг.       — Нет, — в принципе, это слово Грулёв использовал в качестве неопровержимого аргумента в любой ситуации. — Я вообще не понимаю, о чём вы. Я никогда в жизни не занимался подобной ерундой.       — А, может, он, правда, не умеет? — подаёт голос с дивана Антон, чуть наклоняя голову набок. — Я бы мог сказать, что Славе просто слабо, но это на него совершенно непохоже. Слава же вообще неслабый человек у нас. Значит, действительно не умеет. Я удивлён! Слава чего-то не умеет. Я думал, что он во всём у нас лучший.       Бо́льшая часть заговорщиков не понимает, к чему Антон начал нести свою чушь, ведь договаривались, что он будет пытаться уговорить, а не просто оскорблять Славу, пусть и не сильно. Но это только пока. Андрей даже брови вверх поднимает, приоткрывая рот. По его мнению, Антон сейчас вообще всё испортит.       — Игра на гитаре совершенно не относится к... — невозмутимо продолжает Грулёв, но его перебивают.       — А как же быть идеальным? Мне казалось, что ты хочешь быть похожим на Игоря, а тот, если в чём-то хорош, то уж точно никогда не станет этого скрывать. Значит, ты действительно не умеешь. И я, наверное, не удивлён, я расстроен. Гитара отлично вписалась бы сейчас... Может, кто-то другой умеет?       Антон обводит требовательным взглядом остальных, но никто, кажется, не понимает, что он имеет в виду. Даже Головин, который уж было подумал, что осознал план Антона. Как же, однако, тяжело общаться с людьми, если они не владеют телепатией.       — Я? — удивлённо спрашивает Федя, когда именно ему достаётся самая конкретная мысль, которую старательно выражал Антон в течение полутора минут. — Я вообще-то...       — Правда? — интересуется Антон.       — Да...       — Как здорово! — не дожидаясь конца фразы, восклицает Антон. — Вечер спасён!       — Я пойду принесу гитару, — тут же включается Андрей.       — Нет! — выкрикивает Слава. — Никуда ты не пойдёшь. Я не собираюсь отдавать свою гитару, не пойми кому. Это во-первых. Во-вторых, испокон веков именно я играл на вечерах перед «стрелой». Как видите, после этого мы ещё не умирали. Не стоит нарушать традиции.       — Тем более, в Петербурге, — значительно кивает Илья, как главный по мистическим свойствам города.       — Но, — продолжает Слава, — сыграю я что-нибудь под конец вечера. Сейчас ещё слишком рано.       Пусть Грулёв и выразился так, будто снизошёл до всех остальных, план Антона, вопреки всему, сработал. Не так-то сложно оказалось заставить Славу сделать что-то для других, даже если он считает это неприемлемым. Постепенно многие начинает понимать, в чём изначально состояла мысль Антона, только Саша по-прежнему задумчиво чешет щёку, хмурясь.       — Ничего не понимаю, — шепчет он. — Слава же...       — Цыплёнок, всё очевидно, — интонацией учителя начальной школы поясняет Александр. — Для Славы есть две важные вещи в этой жизни: правила и собственный авторитет. Антон решил его пошатнуть, показав, что Слава не единственный, кто может играть на гитаре, то есть он заменим. Выбирая между авторитетом и правилами, Слава выбрал авторитет, потому что это оказалось для него важнее, тем более, он сейчас в коллективе, а позориться перед всеми явно не стоит. Конечно, план Антона был довольно рискованным, ведь никто не знал, как поведёт себя Слава...       — Вы хотите сказать, что Миранчук это всё за две минуты придумал? — усмехается, стоящий рядом Артём, скрещивая руки на груди. — Да в жизни не поверю.       — А почему нет? Не такой-то сложный план.       — Эй, — обращается к Антону Артём. — Ты вот этот перформанс как устроил?       — В смысле как? Что первое в голову пришло, то и сказал. Буду я ещё ради какого-то Славы извращаться, — фыркает Антон. — А вам какая разница вообще?       — Да тут некоторые утверждают, будто ты за секунды оценил психологические особенности Славы и, исходя из них, решил надавить на его болевые точки.       — Заняться-то мне больше нечем, ага. Где я, а где ваши психологические особенности?       Антон возвращается к дивану с новым бокалом шампанского. Наверное, если бы он начал их считать, то немало удивился бы, но тратить время на такие пустяки Антон как-то не хочет.       — Я могу тобой гордиться, — говорит Федя. — Заставить Грулёва что-то сделать!       — Не боишься, что такими темпами я тебя спихну с должности?       — На это даже не рассчитывай.       Федя притягивает Антона к себе за шею, целуя. У Антона на губах привкус шампанского, сладкий и немного липкий.       — А я тут для мебели сижу, видимо, — с претензией говорит Лёша, смотря на этих двух рядом. Федя целует и его.       Данил же вспоминает, как в этой кухне устраивались вечеринки перед «стрелами» раньше. Каждый раз здесь веселились, пели песни, играли на гитаре, разговаривали о всякой ерунде и даже строили планы на будущее. И каждый раз люди старались отбросить подальше мысли о том, что будет завтра. Надо жить сегодняшним днём, сиюминутным моментом! Таков был девиз последнего вечера. Сколько улыбок и смеха приходилось слышать, сколько горящих азартом глаз видеть, и ведь никто не знал, кому суждено делать всё это в последний раз. На следующий день никто не возвращался. Только Слава, Андрей и Данил приходили обратно, побитые и раненые, с душевными и физическими потерями. Они обводили взглядом пустую кухню, бродили тенями по этажу, где буквально гулял ветер.       Данил и Андрей испытывали это отвратительное чувство угнетённости, понимания очередного провала, краха, факта чужой смерти, раза два в этом здании. Слава — целых четыре. Он привык к тому, что те, кто накануне громче всех смеётся, завтра умрут первыми. Те, кто строит планы дальше нескольких часов, никогда не претворят их в жизнь. И Слава веселился всегда сдержанно, как ни хотел, всё равно держал в уме наступающие сутки. А теперь... теперь всё стало в разы сложнее и страшнее. Если Данила посещают мысли о том, что завтра погибнуть могут вообще все, даже его кумиры в лице Антона и Лёши, которые, казалось бы, точно выйдут из любой ситуации, то, о чём тогда думает Слава? Наверное, для него возможность потери новой команды является неопровержимым фактом. Он, наверное, давно принял и смирился. Ведь он завтра тоже может погибнуть.       Говорят, что бог любит троицу. Слава перенёс четыре «стрелы», значит, либо бога нет, либо над Славой стоит сама судьба, защищающая его, дающая своеобразные кредиты доверия. Но судьба рано или поздно отвернётся, обязательно сделает это в самый неподходящий момент, когда именно от неё будет зависеть всё.       А что Андрей? Неужели он тоже?.. Данил смотрит на него, такого особенно весёлого и деятельного сегодня, стремящегося попробовать все напитки и все закуски, потому что другого шанса может и не быть. Андрей смеётся над чем-то вместе с Далером, подбегает к Саше, как всегда, широко улыбаясь. И можно ли представить, что завтра этого человека не станет? Что завтра вообще их всех не станет?       Каждый здесь по-своему легенда, звезда, принадлежащая такой же звёздной организации. Вот только с наступлением рассвета, звёзды исчезают с неба, а некоторые успевают упасть на землю и разбиться ещё раньше.       — Твою мать, мы совсем забыли поздравить Артёма! — хлопает себя по лбу Андрей. — Мы же ради этого, собственно, собирались. А уже двадцать второе!       — Рано ещё, — говорит Дзюба. — Я в шесть вечера родился, так что...       — Ну, вот, — тянет Мостовой. — И чего ты не мог раньше вылезти? А я такой тост придумал!       — Так у нас же Илья ещё. Илюх, ты почему опять отмалчиваешься? Мы уже столько раз пытаемся тебя поздравить!       Кутепов скромно улыбается, как бы говоря, что он готов принять поздравления. Андрей, откашлявшись, начинает свой тост, правда, поскольку он изначально предназначался Артёму, Мостовой несколько раз забывает поменять имя. Потом все пьют за здоровье Ильи, за его счастье. И, конечно, следующий вопрос вытекает сам собой:       — А как там Рома? — интересуется Игорь.       — Он очень скучает, — со вздохом произносит Илья. — Он прощался со мной тогда так, будто был уверен, что я больше никогда не вернусь в Москву. И после каждого нашего разговора он так печально молчал до того, как повесить трубку. А сегодня, знаете, он сказал мне, что видел сон, где меня убивают. Он теперь уверен, что сон был вещим, что я обязательно погибну завтра.       — Секундочку! Сейчас мы всё узнаем, — говорит Артём, поднимая палец вверх.       Он возвращается на кухню с какой-то книгой в руках.       — Ты с собой сонник притащил? — удивляется Федя. — Фига ты ёбнутый.       — Так, смерть, — ищет Артём по алфавиту, ведя тем же пальцем по столбцам в оглавлении. — Итак, если вам приснилось, что вы видите кого-то из ваших близких мёртвым, то, возможно, вас ожидает печаль или разочарование...       — Но Илья не просто умер, его именно убили, — поправляет Саша. — Это же имеет какое-то значение?       — Конечно, имеет. Так... убийство... Вот! Сны про убийство предвещают, как правило, уныние и беды, связанные с поиском врагов...       — Спасибо, Артём, всем прямо полегчало, — закатывает глаза Федя.       — Да подожди ты! Сон, в котором на ваших глазах совершается убийство и вы бессильны его предотвратить, предвещает беспокойство по поводу собственного здоровья. Ну вот, значит, Роме просто надо тщательнее следить за своим здоровьем.       — Это мы и без сонника знали.       — Феденька, закрой, пожалуйста, ебало. Илюх, а тебя как именно убили, Рома не говорил? Ну, типа холодным оружием или огнестрелом?       — Если это была «стрела», то, скорее всего, из пистолета, — говорит Илья несколько задумчиво. Он, конечно, в отличие от Артёма, во всякие толкования снов и приметы не верил, но иногда всё же обращал на них внимание и думал о них исключительно, как о народной мудрости. Однако в сложившейся обстановке, начинаешь верить всему.       — Убийство из огнестрельного означает пустые сплетни. Походу, в «Ригеле» кто-то будет распускать сплетни завтра или вообще.       — Илья, поверь, все сны — это вообще ничего не значит, — произносит Александр, кладя руку на плечо Кутепова. — Наука давно доказала, что увиденное нами во сне — всего лишь исковерканные воспоминания.       — И тайные мысли! — добавляет Артём. — Нет, я не имею в виду, что Рома хочет твоей смерти, Илюх. Я просто в качестве факта.       — А давайте лучше выпьем? — предлагает Саша.       Они вновь чокаются, и в этот момент на кухне появляется ещё два человека. Артём давится пивом.       — Вы, кажется, говорили, что мы могли бы хоть раз посетить вашу вечеринку. Вот, видимо, лучшего момента не будет, — произносит Марио.       Денис никогда прежде не спускался на этаж к своим помощникам, оставляя это в качестве одной из прежних традиций организации. У него была своя кухня и столовая, своя комната, и не было никакого повода спускаться на несколько этажей вниз, чтобы побеседовать, условно говоря, с кем-нибудь за завтраком. Также Денис не приходил ни на одну вечеринку, пусть и знал о каждой. Зачем ему? Он руководитель, а помощники пусть веселятся.       Игорь считал это абсолютно верным, ведь то, что Денис продолжал в качестве традиции, при его отце являлось строгим правилом. Руководитель не должен брататься со своими помощниками, категорически не должен спускаться к ним, а вернее до них. Поэтому нынешнее появление Дениса можно трактовать чуть ли не как плохую примету. Если он решил, что другой возможности ещё раз увидеть их всех в таком настроении у него не будет, то...       Они с Марио решают выпить по бокалу вина, которое пока осталось. Они спрашивают, что пропустили.       — Ну, на самое главное вы успели! — включается Андрей. — Славушка, тащи гитару, настал твой звёздный час.       Диван приходится освободить для Грулёва, которому там, видите ли, наиболее удобно сидеть. Остальные располагаются, кто где. Например, Саша садится на свободный край стола, чтобы быть поближе к Александру. Антон решает подпирать спиной барную стойку, ведь Федя тоже стоит, а Антону хочется его обнимать.       — И что вы хотите услышать? — интересуется Слава, настраивая гитару. Впрочем, скорее для вида, потому что он играет на ней достаточно часто, что она не успевает выходить из строя.       — Цоя давай, — переглянувшись друг с другом, сообщают Данил и Андрей. — Поверьте, это лучшее, что вы когда-либо слышали.       Слава хмыкает. Без Цоя не обходилась ни одна вечеринка до этой. У него песни такие, как слоганы, чёткие, точные, громкие. Они застревают где-то около сердца, распирают грудь, и ты ничего не можешь поделать, кроме того, как открыть рот и выпустить эти слова наружу, в мир, где им самое место. Потому что это объединяющие, коллективные песни, которые нельзя держать только у себя. Ими необходимо делиться.       Сначала идёт «Звезда по имени Солнце», как самая спокойная из всего, что Слава собирается сегодня исполнить. Потом знаменитая «Группа крови», уже обозначающая, что дальше — больше. «Дальше действовать будем мы», например, которая особенно радует Данила с Андреем, а ещё почему-то Сашу. Но Слава берёт небольшой перерыв, чтобы сделать пару глотков вина из своего бокала. Он не должен был сегодня столько пить, но... Ай, к чёрту!       — Вместо огня — зелень стекла. Вместо огня — дым. Из сетки календаря выхвачен день. Красное солнце сгорает дотла, день догорает с ним. На пылающий город падает тень, — начинает Слава после довольно длинного проигрыша, за время которого вспоминает текст. Он делает небольшую паузу, прося всех сейчас помолчать. — Перемен! Требуют наши сердца. Перемен! Требуют наши глаза.       И дальше про самые обычные вещи: электрический свет, спички и сигареты, про газ на плите и чай на столе. И всем кажется, будто эта песня о них, о том, что вокруг них, а ещё Слава со своим умением преподнести, казалось бы, слишком простой, банальный, может, где-то бессмысленный текст.       — Мы не можем похвастаться мудростью глаз и умелыми жестами рук. Нам не нужно всё это, чтобы друг друга понять. Сигареты в руках, чай на столе — так замыкается круг. И вдруг нам становится страшно что-то менять... Но!       — Перемен! Требуют наши сердца! — подхватывают громко, на всю кухню, на весь небоскрёб, на весь Петербург, Антон и Артём. — Перемен! Требуют наши глаза!       — В нашем смехе и в наших слезах, и в пульсации вен! — продолжает один Антон.       — Перемен! Мы ждём перемен! — выкрикивает вся кухня.       А рассвет приближается. Вот уже полоска неба за окном начинает светлеть. Но кому есть до этого дело? Сейчас действует единственный закон: пока ты не уснул, день не кончился. Они все до сих пор в двадцать первом августе. Там их песни и их вопросы, их разговоры и их счастье. Всё там, как будто в прошлой жизни. Завтра, то есть через несколько часов, начнётся новая жизнь... Если начнётся. Но сейчас до этого совсем никому нет дела!       Когда они расходятся по комнатам после мудрого напоминания Дениса о том, что на «стрелу» всё-таки было бы неплохо приехать, к тому же, Юрий Валентинович вряд ли обрадуется, если вся организация будет ждать только их этаж, Андрей говорит, что любит всех, совершенно всех. Обнимает порывисто каждого, а в случае с Сашей чуть не сбивает его с ног. Последними заключает в объятия своих товарищей: Далера, Славу и Данила. На Грулёве и Круговом практически начинает плакать от переизбытка чувств и эмоций, а ещё алкоголя в крови.       Вдруг неожиданно Антон решает тоже всех обнять, хотя ему-то всегда было как-то плевать на подобные жесты. Только Артёма он думает обойти стороной, потому что куда им обниматься? Но Дзюба сам сгребает некогда кровного врага в охапку, заставляя всех собирать в пола упавшие челюсти.       Федя провожает близнецов до их комнаты, потому что все трое считают это ужасно важным делом в конце дня. Федя целует их по очереди и уже собирается уходить к себе, как две пары рук разворачивают его обратно.       — Останься сегодня у нас, — говорят хором, и кто такой Федя, что не принимать это предложение.       С ними двумя безумно тепло. Не нужно никакое одеяло, когда с обоих сторон к тебе прижимается кто-то из близнецов. И если Лёша засыпает практически сразу, только обхватив Федю рукой поперёк и уткнувшись в плечо, то Антон ещё долгое время, положив голову на Федину грудь, смотрит в пока ещё темноту комнаты, которую скоро разрежет рассветный холодный блеск.       — Федя, если мы не умрём, что будет? — спрашивает Антон, зная, что Смолов не уснёт без него, как бы ни хотел.       — Всё будет.       — Например?       — Я не знаю. Но всё, что придумаем, то и будет.       — А я так ничего и не сказал тебе... Ну, об этих отношениях втроём.       — Завтра после «стрелы» скажешь, если захочешь.       — Но если мы...       — Нет, Тоша. Обещаю, — он целует его в макушку, и Антон закрывает глаза.