Закат

Солнце не касается Серого Дома, не трогает его своими тёплыми лучами-паучьими лапками. Серый Дом — холодный дом для детей, не просящих тепла. Ральф сидит на подоконнике и стряхивает пепел куда-то вниз, во двор. Майский ветер треплет волосы, играет с сигаретным дымом, сплетает его в непонятные узоры. Заплетает узелок на память. Ральф прикрывает глаза: векам обжигающе жарко — под ними огненно-алая бездна, что-то среднее между адом и растопленным старыми письмами камином. Что-то, отрезающее прошлое и не дающее ни малейшей надежды на будущее. Что-то, что витает в воздухе, пылью забивается в горло, проникает во сны. Ральф чувствует: всё идёт к концу. Неясному. Непредсказуемому. Неминуемому. Стервятник заходит, не дожидаясь приглашения, сразу после короткого стука — когда финал близок, можно позволить себе небольшие вольности. Ральф молча переводит взгляд на Стервятника, без слов спрашивая о цели визита. По сравнению с зелёным двором, окутанным солнечным светом, Стервятник в своём неизменном трауре — чёрное пятно, клякса, оптическая иллюзия перед глазами. — Вы не откажете мне в небольшой просьбе? — слишком уверенно для вопроса произносит Стервятник, чуть склоняя голову влево, светлые пряди скользят по чёрной ткани рубашки. Ральф не отвечает, замирает, ожидая продолжения, лишь сигарета тлеет, превращаясь в пепельный столбик. — Давайте встретимся вечером на крыше, я буду признателен, если вы составите мне компанию, — приравнивая молчание к согласию, добавляет Стервятник, выпрямляясь — на секунду Ральфа ослепляет свет, отражённый от очередного ключа. Он жмурится и коротко, почти незаметно кивает. Но Стервятнику и этого достаточно, чтобы, раскланявшись, удалиться. Остаток дня пролетает незаметно: бумаги, разговор с Акулой, новые ребусы стен (отгадка одна — последнее лето) и подъём на крышу. Стервятник сидит, притянув к себе правую ногу, и его силуэт, очерченный багрянцем заката, кажется зловещим и хрупким одновременно. — Я рад, что вы пришли, — говорит он, приветственно приподнимая шляпу. Ральф пожимает плечами и садится рядом (только для того, чтобы успеть перехватить Стервятника, если тот начнёт вдруг чудить): плечи соприкасаются, и Ральфа пробирает холодом. Будто задул зимний ветер. Стервятник свистяще выдыхает сквозь зубы. Может быть, ему по-настоящему плохо, может он симулирует. В голове Ральфа речной галькой перекатываются мысли: как повести себя, что сделать. — У вас закурить не найдётся? — подсказывает Стервятник, обнажая зубы в пугающей улыбке. Ральф хмыкает в ответ, но достаёт пачку из кармана джинсов, протягивает Стервятнику. Тот благодарно кивает и случайно (случайно ли?) касается запястья. Руки у Стервятника ледяные. Словно солнце никогда не трогало его. Никогда не дарило тепла. Ральф заминается на секунду, но берёт чужую ладонь в свою. Он не Лось, к свету которого слетались детские души. Света у него нет. А вот найти внутри себя тепло для одного человека он может. — Вот почему «Чёрный», — тонко ухмыляется Стервятник. — Может быть, у вас и огонь найдётся? Ральф протягивает зажигалку и щёлкает колёсиком. Стервятник прикуривает: алый отблеск сливается с закатом. Солнце не трогает Серый Дом. На крыше свой — предпоследний — закат.