Школьная любовь

      Мама отца ненавидела.       Хара тоже ненавидела. Развелись родители еще до ее рождения, и мать внушала ей, что нет в мире человека ужаснее отца. Сам же последний активно старался наладить отношения с дочерью, пока та визжала, что терпеть его не может.       Взрослея, Хара стала формировать о нем свое мнение. Ей нравилось, что он не так строг, как мама, веселый и безотказный.       К своим пятнадцати она поняла его главную отличительную особенность — он был непозволительно красив, и настолько же безответственен. К этому времени они даже сблизились. Он стал ей неплохим старшим братом, но до отца так и не дорос.       Хара стояла с телефоном в одной руке, слушая гудки, а другой яростно впивалась поочередно ногтями в ладонь.       Главное, чтобы он был сейчас в Токио.       — Хара, привет! Как дела? Давно же ты не звонила!       Она выдохнула, услышав звонкий, хорошо поставленный голос.       — Мог бы и сам позвонить… — равнодушно заметила она, — я к тебе с просьбой, — и поспешила добавить прежде, чем отец начнет рассыпаться в извинениях и уничижительных ругательствах в свой адрес.       — Конечно, дорогая, спрашивай!       — Позвони Химозе, скажи, что я не приду сегодня.       Голос на том конце провода затих на пару секунд.       — Опять она меня отчитает, — драматично вздохнул наконец.       — Тебе не привыкать, — беззлобно усмехнулась Хара.       — Но приятного мало, — отец продолжал сокрушаться.       — Только сейчас позвони!       — Сейчас я с тобой разговариваю…       Она закатила глаза.       — Ты понял, о чем я. Не забудь!       — Да хорошо, хорошо!       Молчание воцарилось ровно на мгновение.       — А что у тебя случилось? Прогуливаешь?       — Прогуливаю.       — Мама будет ругаться.       — Я поэтому тебе и звоню.       — Вот как, ты пользуешься моей добротой!       — Ладно, пока, не забудь.       — Уже пока? Мы же и минуты не поговорили!       — Созвонимся еще, — и Хара отключилась.       Минуту они все-таки проговорили, она убрала телефон в карман, надеясь, что в этот раз все получится так же, как и всегда. Часто пользоваться этой опцией она не могла: это бы перестало выглядеть правдоподобно.       Химоза учила ее родителей. Отца в отличие от матери предсказуемо не любила, и даже сейчас не гнушалась брызгаться ядом в его сторону, когда он контактировал с ней, отпрашивая дочь с занятий. О разводе она знала тоже, и не любила его из-за этого еще больше.       Самым удобным в этой ситуации было то, что отец зачастую пропадал на гастролях с труппой. Мать и Химоза об этом знали и скрепя сердце были вынуждены отпускать Хару видеться с ним не по расписанию, а по случаю. К их радости, это происходило редко: обе боялись его «пагубного влияния».

***

      Мицуя прибыл ровно через десять минут: Хара постоянно поглядывала на часы. С кучей пластырей на лице и бордовыми костяшками, на которых ободранная кожа покрылась темно-коричневой тонкой коркой.       Он знал, что она увидела, но все равно натянул рукава кофты на кисти.       — Капюшон еще, лицо-то видно, — дребезжащим голосом просипела она.              Мицуя промолчал: ему нечего было сказать, пресловутого «извини» было слишком недостаточно.       Хара не подходила к нему. Она изучала глазами асфальт, линии на байке, дисках и шинах, которые постепенно мутнели перед глазами. Она тоже молчала: хотелось сказать слишком много.       Он спешился, и порывисто ее обнял: сильно и как-то отчаянно. Хара обняла в ответ осторожно и боязливо, стараясь не делать больно.       — Знаешь, у меня вчера друг умер.       И она разрыдалась.       Надрывно, исступленно, освобождающие.       — Он был хорошим другом.       Мицуя продолжал, и был рад ее несдержанным слезам, будто она плакала за него. Он говорил, как они катались на байках, какую хотели создать банду, как в кайф было вместе разбивать кулаки в кровь и знать, что спину всегда прикроют.       Он говорил, чувствуя, что может говорить, пока она плачет.       Он смог плакать сам.       Так же несдержанно, горячо и безнадежно.       Хара гладила его по спине, крепко обнимала и мочила своими слезами его кофту.       Прохожие косились на них: кто-то сочувственно, кто-то раздраженно, кто-то равнодушно. В субботнее утро их было не так много, и не нашлось того, что сделал бы им замечание.       Вскоре рыдания стихли, рассказ закончился, но они продолжали молча стоять в объятиях друг друга.       Хара тихо проговорила:       — Я так хочу помочь, но не знаю как.       Мицуя отстранился и посмотрел на нее. Лиловый цвет радужки стал неестественно ярким в его покрасневших припухших глазах.       — Ты уже помогла.       Он не врал. Вылечить эту рану ей не под силу, но она могла наложить жгут, пока та кровоточила.       — Прости еще раз, что не отвечал.       Хара кивнула и аккуратно, кончиками пальцев провела по его лицу, рядом со вздувшейся бровью под пластырем. Поджимая губы, обвела взглядом каждую ссадину.       — Хотела бы я попросить, чтобы такое больше не повторялось…       Мицуя отвел взгляд: этого он обещать не мог.       Хара устало прикрыла веки. Из сказанных им слов ясно: Тосва его семья. Она не посмела бы просить отказаться от семьи. Она могла только решить, насколько ей все это нужно. И Мицуя ей был нужен.