Знаки внимания

      Иногда, проходя мимо Рана — Харучиё дергал его за косички. Как какой-то школьник дергает за косы девчонку, что ему приглянулась, а сказать прямо — язык отсохнет. И ведь подкрадывался всегда так, чтобы старший Хайтани не заметил, иначе бы, вероятно, ему прилетит за это в лицо. За то что он вообще приблизился, ибо эта его новая привычка выводила Рана из себя, как Хару думал, довольно-таки сильно. Настолько, что если Хайтани его нагонит — точно примется дурь выбивать с кулаками, не побоится лицо объекта раздражающего превратить в мешанину из сломанного носа, разбитой губы и крови.              Ну, так Санзу думал. И удивлялся, что у Рана не выходило его догнать, когда он, то известно было им всем, бегал лучше многих из них. Уж точно лучше Харучиё, у которого от дыхалки и выносливости было одно название, и которому очень нелегко давалась сдача нормативов по физической культуре. Но Ран, так или иначе, позволял ему уйти в целостности и сохранности, что, признаться, Харучиё одновременно заставляло возгордиться своей безнаказанностью за подобную шалость, но и разочароваться тоже, поскольку он ожидал.. чего-то больше от старшего Хайтани. Куда большего, наверное. Вот и напрашивался бесстыдно. Напрашивался, игрался с чужим терпением, видел, как эта их “игра” смешила Риндо, как заговорщицки ухмылялся он, замечая подкрадывающегося к брату Санзу. Мысленно Хару благодарил его за такое вот содействие — он уже не раз мог дать Рану знать о том, что сейчас повторится то, что повторялось вот уже как несколько раз изо дня в день, стоило им пересечься в стенах колледжа или на улице, ещё где. И всякий раз зрелище получалось эффектное. Эффектно делал ноги и Санзу, подальше от кричащего ему вслед Рана, кричащего что-то о том, что ему определенно пиздец, что всё, доигрался.              И вправду ведь доигрался, — пронеслось у Харучиё в голове, когда впервые за всё это время он оказался так по позорному пойман, зажат между стеной и возвышающимся над ним Хайтани. И не абы где, блять, а в мужском туалете корпуса. Доигрался, — вторил его мыслям лисий взгляд Рана, паршивый и хитрый, блестящий, раздражающий. Да, он невероятно раздражал его своим блеском этим ублюдским, тем, как пытливо по нему шарили эти фиолетовые глаза, как цветок дельфиниума какой яркий, насыщенный. Но в отличие от цветка, Рана хотелось придушить. Не дать ему расцвести. Оборвать лепестки. Ощупать, как ромашку, приговаривая — любит, не любит, любит, не любит…              Ран высокий, куда выше него, да и весь из себя удлиненный будто бы даже неестественно, иногда неестественным он и казался. Даже сейчас, ухмыляясь и наклоняясь к нему, к Санзу, от него разило этим. И Хару просто-напросто не знал, что ожидать от этого неестественного, неискреннего человека. Самого неискреннего, которого он только мог видеть.              Удар? Унижение? Что? К чему ему готовиться?              Когда Ран наматывает на кулак его волосы собранные в хвост, Санзу готовился к тому, что его хорошенько приложат о этот блевотного цвета кафель. Но столкновения со стеной не последовало, сначала не последовало вообще ничего, а после…              Чего-чего, но этого он точно не ожидал. С него варварски стягивают маску, на что Хару реагирует вопросительно поднятыми бровями, мол, а дальше-то что?              А вот что.              Его голову чуть оттягивают за волосы назад, Харучиё слегка в шее выгибается отчасти даже послушно, — от этого уверенного напора никуда не деться, — глаза зажмуривает, не замечая, как подрагивают веки и ресницы светлые, не замечая и того, как эта картина нравилась возвышающемуся над ним парню.              А Рану вправду нравилось. Нравился вид этот — нахмуренные брови, сжатые в плотную и бледную полоску губы обкусанные, на которых взглядом Хайтани застывает чуть на подольше, чем на чем-либо ещё. Ещё слегка руку, что за волосы держала, вниз ведет под брошенное Санзу рвано «да отъебись ты, блять..», но он, конечно, будто и не слышит этого, глазами облюбовав шею чужую, открытую от таких вот действий собственных. Этого он и хотел. Вторая ладонь ложится именно на шею, сдавливая немного. Харучиё, то видно было, сказать уже что-то хотел, или, в его случае — прохрипеть, но в тот же момент его губы накрываются сверху губами Рана. И то единственное, что у Санзу получается, это промычать в этот странный, неясный и непонятный поцелуй. И поцелуй ли вообще… Поцелуй — это что-то о любви, о взаимном влечении, и далеко не только влечении, а было ли у Рана, — нет, вопрос нужно поставить иначе, — мог ли Ран чувствовать к нему что-то подобное? И тут не в ком-то из них проблема, а в обоих сразу. Способен ли он, Ран, на это? А к нему, к Санзу, можно ли испытывать чувства похожие хоть сколько-то, или то вот, что происходит сейчас — что-то лишь хуже унижения физического, унижения, как если бы он его об стену приложил? Что-то вроде очернения, подпорченной гордости, что-то, о чем он рассказывать будет и слухи пустит, как зажал его в уборной и так нагло вторгся в его рот языком?              Санзу всё думал, думал об этом, думал, цепляясь в плечи Хайтани так крепко-крепко, и ему даже казалось, что попытайся он чуть лучше, постарайся он чуточку… сильнее, он бы смог его отстранить, оттолкнуть, высвободиться. Но Харучиё не стал. Не стал. Лишь сильнее сжал в руках рубашку чужую на спине, снова что-то промычав прямо в губы, что съедали его собственные сейчас. И возможно Рану показалось, но будто бы Хару судорожно и робко одновременно прильнул поближе. Они почти стукаются зубами, Ран подцепляет чужой пирсинг на языке, удовлетворенно хмыкнув, потому что именно это он ощутить и хотел.              А на остальное не хватило воздуха. Он многое ещё хотел сделать — заставить Санзу ответить, к примеру, подцепить язык зубами, но всё, что он успел, это дать Харучиё привыкнуть и понять, что ему самому до чертиков, до мурашек по телу и приподнятых волос на загривке это нравится. Блядски нравится. Нравится, когда его держат за шею так по-собственнически, так исследуют языком рот, скользят по зубам и зубами оттягивают губы, так, чтоб на них появился солоноватый привкус от выступивших капель крови едва ли заметных, чтоб ещё и тут его опробовать, в этом плане. Разочарованным Хайтани не остался. Вкусно, пожалуй, — думает, когда отстраняется от него, ослабляя хватку. Отстраняется не полностью, не отходит от него, позволяет ему опереться о себя. Лбом так робко уткнуться чуть ниже плеча, вдыхая воздух полной грудью судорожно, рук сжатых не убирая с рубашки. Мятой будет, но черт с ней. Ран смеётся тихонько, и рукой, что держала волосы совсем недавно, проводит по ним будто бы даже ласково. А у Санзу блики перед глазами, пятна темные и разноцветные, ещё и пульс в ушах и голове стучал набатом тревожным.              Как ему всё это понимать?              Ещё пара вдохов и выдохов, ещё чуть-чуть — и дыхание хоть немного, но приводится в порядок, возвращается способность говорить. Ран хлопает Харучиё по плечу, мол, ну как ты, а? Живой? В ответ на этот жест Хару плечом ведет почти раздраженно, но тут же понимает, что ни к чему такое было, и реакция эта была вызвана лишь тем, что он запутался и кое-чего не понимал. Хотя Хайтани казалось, что он предельно ясно и досконально объяснил. Но эта надежда разбивается и об вопрос Санзу прямой, почти возмущенный, вмещающий в себе не столько словами, сколько эмоциями всё то, что Санзу терзало. Всю ту неопределенность и неуверенность, сомнение, что говорило — это действительно было чем-то важным. Именно с ним, с Раном, именно это.              — Какого черта это было, Ран..?              Вздох, тяжелый и протяжный. Он почти глаза закатил, почти цыкнул, но вместо всего этого схватил парня перед собой за подбородок, очерчивая пальцем большим линию нижней губы. Влажной.              — Ну ты же не глупый, Хару-нии. — Фиолетовые глаза сверкают чем-то новым и сокровенным. Чем-то, что явно видели не многие люди, вот так вот на Рана смотрящие. — По-це-луй.              Читает по слогам, с каждым слогом приближаясь к нему обратно, а по итогу — кончиком языка дотронувшись до губ. Но не более того. И сразу на прежнюю дистанцию.              — Ты ведь не мог перейти к адекватным действиям, серьезным, как взрослый человек. Всё как ребенок таскался за мной. Но я, знаешь ли, не девчонка, которая спокойно проглотит подобные “знаки внимания” или чем бы оно для тебя не было, идиот. Кто-то же должен был сделать первый шаг, а? Раз ты мнешься хуже девственника, то, ну, уж прости.              И снова смеётся.              А Харучиё зарделся в момент хуже, чем было прежде, и этот новый оттенок на бледной молочной коже казался Рану довольно-таки вкусным. Настолько, что он кусает его за щеку под молчаливое не то что удивление — Санзу охуел. Оцепенел, рот приоткрыв, но тут же забыв, что он хотел сказать. Старший Хайтани пользуется этим и продолжает говорить.              — …А также надеюсь, смысл поцелуя как такового я не буду должен тебе объяснять. Тут уж сам додумаешься, верно?              Треплет его за щеку, улыбаясь лучезарно. Санзу всё ещё не уверен в искренности каждого жеста в свою сторону от этого человека, и про улыбку эту сказать он тоже ничего не мог. Но в груди и ниже, кратно ниже, завелся узел из чувств неясных и тягучих. Кровь отливать от лица не желала. Задушив в себе всё возмущение, что совсем недавно накрывало его с головой, — как никак, его прочли как открытую книгу, — Харучиё мнётся, не уверенный в том, что отвечать… в принципе. Оттого-то он и стремится вернуть маску на лицо, отстранившись от Рана резко и в момент. Тот ведь более не препятствовал, а значит это был его шанс, которым он удачно воспользовался. А вынырнув из-под чужих рук, он сказал лишь небрежное и неуверенное:              — Я понял..              — Если понял, — Говорит ему Ран вслед, смотря на то, как юноша стремительно движется прочь, прямо к выходу из уборной. — То я жду тебя сегодня после пар у своей машины.              Прежде чем выйти в пустующие коридоры колледжа, — звонок на пару был вот как несколько минут назад, но они.. задержались. — Санзу оглядывается. Ран голову набок склонил, оперевшись о стену рукой, — Всё в том же положении, в каком он и зажал его там. — И улыбается напоследок. Как-то по-непривычному тепло. И от этого странного, неясного «тепло» живым воспоминанием вернулись руки на шею и съедаемые им губы. Харучиё снова вспыхивает и снова по-новому, он более не может выносить этот взгляд на себе и юркает за дверь, прикрывая ту за собой. Хорошо, что маску он вернул…              …Правда, помогло ему это несильно, потому что Ран всё равно подметил особенно яркий блеск аквамариновых глаз. Такой бывает, когда сердце пробивает удары резкие и глубокие, сотрясающие рёбра своей настойчивостью касательно чувств, особенно если прямо сейчас ты смотришь на этого человека.              У Харучиё если не на лице, то в глазах точно уж всё написано, нарисовано и изображено, осталось лишь расшифровать, если умеешь. Ран, как он обнаружил совсем недавно, наблюдая за этой бестией неконтролируемой, умел. К собственному удивлению. Или же это тоже зависело от Санзу непременно: кому доверить сокровенное? Так даже лучше.              Значит, — думал Ран, выходя из помещения пропахшего сигаретами и оглядываясь, пока от Харучиё и след простыл, — он всё сделал более чем правильно.