Оптимистическая трагедия

      – Тиша, Тиш просыпайся, – в небольшой гримёрке Александринки стремительно темнело. – Тиша, ну давай уже, тут на тебя запрос пришёл.       Валерий Владимирович склонился над парнем, непонятно как уместившимся на небольшом диванчике. Сегодня они закрыли сезон «Оптимистической трагедией» и даже уложились в два тридцать. Парень явно был вымотан, впрочем, как и остальная труппа. Судя по всему, силы покинули Тихона сразу, как за спиной хлопнула дверь. Он даже не попытался смыть с лица и рук белый грим, Маша позже будет ругаться за не сданный вовремя костюм, но ботинки… Ботинки мирно стояли у дивана. Воспитание. Даже сам Фокин, кажется, не помнил, сколько они отыграли спектаклей, провели репетиций и внесли правок. А для художественного руководителя это ощущение до крайности забавное – значит выложились, значит всё не зря. Мужчина легонько потормошил спящего Жизневского за плечо.       – Тихон, уже почти девять.       – Да… пап, сейчас, – он едва подал голос и перевернулся на другой бок, попутно перемазывая красный бархат дивана гримом. – Я не делал… это ребята номера скрутили…       Фокин засмеялся в голос. Тихон напоминал ему молодость. За долгую театральную жизнь мужчина повидал разных актёров, но этот парень был каким-то удивительно не вписывающимся в театральные рамки. Ещё на курсе в Щукинском Жизневский стал олицетворением принципа: «Стать другим, оставаясь самим собой!». Скромный, добрый, возможно даже слишком сомневающийся в себе – такие обычно никак место своё найти не могут. Этот же смог. В коллективе его любят все – от гримеров и осветителей до коллег по сцене. Валерий Владимирович о своём решении позвать его в Александринку пожалел только один раз, когда «старшее поколение» во главе с Зиганшиной стали говорить, что парню в кино нужно пробиваться с такими данными, а Жизневский упёрся намертво и 10 лет от всех предложений отказывался: «У меня театр, да и не моё это ваше кино».       – Эй, Спящей Царевны у нас в репертуаре нет! – Фокин лишь немного повысил голос, но это возымело потрясающий эффект.              Тихон подорвался с дивана так, будто его окатили кипятком. Копна кудрей вся перемазанная белым смешно торчала во все стороны, костюм помялся, а голубые глаза всё пытались сфокусироваться на происходящем.       – Ты сядь-сядь, Тиша, – рука худрука легла на Тихоново плечо и почти два метра роста вдруг разом осели обратно на диван.       – Валерий Владимирович, вы... – голос парня звучал хрипло. – Вы извините, я тут это… Заспал маленько. Умотался видимо. Даже не помню, как отключился.       – Ничего, Тиша, я понимаю, все мы устали, – Фокин обычно, мягко говоря, не сюсюкал со своими актёрами, но даже по фамилии Жизневского в театре никогда не называли. – Я чего пришёл-то. Мне днём звонила какая-то юная особа, сказала, что директор по кастингу. Видела тебя в «Вороне». Слёзно умоляла прийти на пробы к режиссёру или хотя бы записать видео, где ты на гитаре играешь. У них проект простаивает, уже даже второстепенников нашли, а одного из центральных персонажей всё никак не могут.       – А я тут причём? – парень как-то неловко потер глаза и лицо, совершенно забыв, что не умылся, а теперь тупо смотрел на свои белые ладони. Голова была тяжёлой, мысленно он всё ещё спал, поэтому слова руководителя никак не хотели обретать хотя бы какой-то смысл.       – Тихон, ну ты сегодня меня прямо радуешь, – по голосу было понятно, что Тихон никого в этой комнате не радовал. – Девушка, говорю, звонила. Искала одного из главных героев. Зовёт тебя на пробы. Им нужен открытый, светлый, добродушный парень с «внутренней улыбкой». Им ты нужен, понимаешь?       – Спасибо, конечно, Валерий Владимирович, но вы же знаете, – осознание таки начало бить веслом по мозгу и голос парня заметно погрустнел. – Не моё это. Все эти фильмы, съёмки.       – Вот я так и знал! – Фокин с неприятно-скрипучим звуком развернул к себе стул и сел напротив. Для того чтобы понять, что за этой кудрявой копной и мягкой улыбкой скрыт несгибаемый характер, не нужно было быть психологом. Мужчина был готов к противостоянию, хоть и отдавал себе отчёт, что Тихона не переубедить ни авторитетом, ни криками. – Поэтому уже пообещал ей под свою ответственность, что ты придёшь.       Теперь тишину в комнате можно было резать ножом и намазывать на хлебушек, как холодное сливочное масло. Тихон, не отрываясь, смотрел в глаза своего учителя и не мог понять шутит он или говорит серьёзно. Фокин сделал так много, что парень готов был пойти хоть на край света ради него, но в кино? Нет, кино это слишком. Правда заключалась в том, что от самого себя на экране Тихона наизнанку выворачивало попутно пропуская через мясорубку. Хотелось то ли напиться, то ли застрелиться, в общем, он для себя давно решил, что проживёт спокойную жизнь театрального актёра и умрёт счастливым прямо на сцене. Лет так в семьдесят.       – Ну что ты так на меня смотришь, без ножа же режешь, – Валерий Владимирович чувствовал, что от гневной тирады его отделяет только глубокое уважение Тихона к старшим, а потому решил попытаться смягчить ситуацию. – Тиша, ну послушай ты меня, десять лет уже отказываешься от ролей! Я такое вообще впервые вижу, а мне уже столько лет, что и вслух не скажешь. И ведь главное проекты бывают интересные, а ты всё носом водишь. Ну, ты же хороший, фактурный парень-то. Молодой. Тебе бы на большой экран, а ты всё у меня тут из Дженнаро да в Де Гиша…       – Так хорошие же, – Жизневский потупил взгляд и теперь старательно изучал паркетные половицы, он говорил едва слышно, – спектакли…       – Замечательные, Тиша, отличные спектакли, – худрук встал и взял с гримёрного столика толстую пачку влажных салфеток. – Но и ты меня пойми, ну не могу я допустить, чтобы ты свою карьеру ещё даже не начавшуюся так на корню рубил. Валерий Владимирович потеснил Тихона на красном диване.       – Руку давай сюда, – он потянул парня за запястье в свою сторону и принялся оттирать влажной салфеткой грим с далеко не маленькой ладони и длинных тонких пальцев. Такой простой, казалось бы, жест, но, сколько же он значил для самого Тихона. Именно так в детстве мама оттирала марганцовкой его разбитые ладошки, когда он благополучно улетел вместе с велосипедом с какого-то косогора. – Я тебя не заставляю сниматься, но хотя бы на пробы сходи. Ну что ты теряешь?       – Валерий Владимирович, ну чего вы, – Тихон попытался высвободить руку, но не слишком настойчиво. Пожалуй, только сейчас он до конца осознал, что его наставник и руководитель не просто «начальство». Фокин относился к нему как к младшему сыну. Он никогда не делал поблажек и не давал спуску, но всегда был готов поддержать, объяснить, отвесить подзатыльник и просто по-человечески поговорить. Конечно сейчас, когда Жизневский перешагнул тридцатилетний рубеж, потребность в этом практически сошла на нет. Но вот двадцатилетний Тиша всё ещё помнил, как его буквально перетащили из института в театр и дали возможность каждый день продолжать учиться среди мастодонтов театральной сцены. Помнил и был благодарен.       – Вторую давай, – и левая рука Тихона послушно протягивается в сторону Фокина. – Знаю я, Тиша, про все твои эти заморочки. «Не могу, не умею». Но ты сам вспомни, каким я тебя с курса взял и какой ты сейчас. Себе не нравишься? Так у тебя задача не себе понравиться, а зрителю. Убедить его в реальности происходящего, показать героя. Прожить на экране маленькую жизнь.       – Так вы же сами нас учили не проживать, а представлять, – фразочка получилась чересчур пафосная. – А за проживанием это к ребятам Женовача.       – Как дал бы тебе, Жизневский, по башке твоей кудрявой! – Тихон вздрогнул от собственной фамилии, прозвучавшей в этих стенах от силы в третий раз за 10 лет. – Да годы не те. Горе на мою голову. Кара! Кара небесная, а не человек!       – Ну Валееерий Владиииимирович, ну простите дурака, – парень понимал, что раз Фокин уже кому-то что-то пообещал, то шанса выкрутиться всё равно нет. – Но и вы поймите, мы сезон только закрыли. Я папе уже пообещал, что приеду со стройкой помочь. Да и палаточка, море – отдохнуть бы, Валерий Владимирович.       – Ага, отдых, опять в глушь укатишь – ищи свищи тебя потом по лесам! Ничего не знаю, Тихон, но на пробы ты всё равно пойдёшь, – Фокин встал и подошёл к двери. – Номер я на столе оставил. Если возьмут, я тебе потом отпуск выпишу, так отцу и передай. И да, – в Тихона прилетело пачкой салфеток, – про лицо и диван не забудь.       Дверь гримерки звучно хлопнула. Последнее слово как всегда осталось за «начальством». Часы на стене показывали девять двадцать. Весь этот разговор не вселил в Тихона никакой радости. Он предпочёл бы, чтобы о нём просто забыли и лишний раз не тыкали палкой от киномикрофона. С другой стороны он и сам изредка подумывал о том, чтобы всё же ещё разок попробовать постоять перед камерой, да и Фокина подвести он никак не мог…

***

      Красный бархат дивана решительно не хотел оттираться, поэтому парень вышел из гримёрки и побрёл куда-то по узким коридорам Александринки. Поворот, лестница, поворот, поворот. Туалет. Кое-как вытащив из шкафчика уборщицы небольшое пластиковое ведро, Тихон попытался запихнуть его в раковину. Фокус не удался. На поиски «барашка» ушло ещё минут 10. Наконец чудо постсоветской мудрости было найдено и парень смог наполнить ведро по заветам всех техничек – слив немного воды прямо из батареи. Зеркало на стене не радовало белой маской. Сил на нормальный душ не было совершенно, поэтому обойтись пришлось всё тем же запихиванием головы под кран. Благо мыло справлялось с гримом лучше салфеток. Об одном Тихон не подумал – на нём всё ещё был костюм моряка, который должен был быть сдан костюмеру в нормальном виде ещё пару часов назад. С кудрей, которые теперь висели мокрыми сосульками до подбородка, на этот самый костюм сбегала вода.       «Ну… моряк ведь и должен быть мокрым?». Тихон побрёл обратно в гримёрку наперевес с ведром и нагло украденной мыльницей. Его планы так стремительно поменялись, что, казалось, самым правильным было предупредить об этом родителей. Пока он искал в гримёрке хоть какую-нибудь ненужную тряпочку, его мобильник размерено отсчитывал гудки на громкой связи.       – Привет, сына! – голос мамы, хотя набирал он отцу, значит тот уже приехал с работы. – У тебя всё хорошо? Чем занимаешься?       Мама у Тиши была мировая женщина. Во многом благодаря ей он пошёл по актёрской стезе, и именно она вдолбила ему, как адекватно произносится это чёртово «th».       – Да как тебе сказать, мам, – озвучить этот бред было не самым страшным. – Я тут это… похоже диван… стираю?       Смех на том конце, сам Тиша тоже улыбается. Мама смеётся солнечно, этим он точно пошёл в нее.       – Ты лучше расскажи мне как вы там, как папа? – он слушает её в пол-уха, потому что дома время замерло, но это к лучшему, сытая стабильность, совсем недавно окончательно поселившаяся у родных, радовала.       – Мам, а папа там далеко? – Тихон стоит перед чёртовым диваном на коленях и упорно пытается не размазать грим по бархату ещё сильнее. К такому даже общага не подготовит. – Мне бы поговорить с ним, это важно.       На фоне в трубке шаги «на, Тиша что-то хочет» и, наконец, знакомый поставленный голос.       – Жалуйтесь, Тихон Игоревич, – папа всегда был тем плечом, на которое можно было опереться, когда весь мир против тебя, сейчас же Жизневский-не-самый-младший отчаянно пытался стать таким плечом для родителей. – Что там у тебя приключилось, мать мне тут взбаламутил, оболтус кудрявый.       – Привет, бать, да всё хорошо у меня, – правда прозвучал Тихон так, будто его любимого хомяка переехал асфальтоукладчик.       – Ты там давай уже, не юли, как я вас с Матвеем учил, всё тайное…              – В общем, вряд ли у меня получится приехать в этот раз, извини, пап, – Тихон практически выплюнул эту скороговорку куда-то в сторону телефона. – Знаю, мы договаривались, но мне роль предложили. В фильме. Надеюсь срастётся.       – Тю ты боже! – по голосу папы стало понятно, что готовился он к чему-то страшному. – Ну не приедешь, так не приедешь делов-то. Взрослый же уже мужик. Ой погоди, мать сейчас у меня трубку вместе с рукой оторвёт.       – Тиша, тебе роль предложили? Большую? Прям в настоящем фильме сниматься будешь? – мамин голос был настолько восторженным, что Тихон расплылся в улыбке. – А это надолго? А где съёмки будут?       – Мамуль, да я сам толком ещё ничего не знаю, сегодня прямо Валерию Владимировичу звонили, и он меня уговорил пойти на пробы. Но там вроде как очень нужен «добрый с внутренней улыбкой», так что чего людям-то не помочь.       – Конечно, Тиша, молодец, – сейчас парень явственно представил, как у мамы на глазах навернулись слёзы. – Горжусь тобой, Солнышко! Всё обязательно получится, даже не смей сомневаться!       – Спасибо, мамуль, – Тихон бросил мокрую тряпку в ведро, изображая слэм-данк – Слушай, мам, а ты не знаешь, как оттереть диван от грима?       – А диван какой?       – Небольшой такой, на ножках.       – Материал, говорю какой.       – Ааа, да бархат красный… А грим белый и похож на ваксу или какую-то замазку оконную. Я тут случайно закимарил и всё вымазал…       – Горе луковое. Ты попробуй его феном подсушить, щеткой какой-нибудь счисти, а потом уже замой пятно.       – Хорошо, мамуль, попробуем твою методу, – Тихон был почти уверен, что это сработает, потому что у мамы всегда всё срабатывало. – Ладно, я пойду дочищать диван. А вам хорошего вечера с папой. Я еще потом позвоню обязательно, когда что-то прояснится.       – Хорошо родной, целую, – на фоне папа прокричал что-то про «не ссы, хлопец». – Ты там главное кушай!              – Я кушаю, мамуль, всё хорошо, – заботы у мамы было через край, хотя, наверное, все мамы такие. – Целую, пока! В трубке прозвучало «пока» и он нажал на экране «отбой». Сегодня из покушать ему светили только вчерашние макарошки, и то только в том случае, если останутся хоть какие-то силы закинуть их в микроволновку по возвращении домой. На часах без пяти минут десять.       Стоит сказать, что мамин метод действительно сработал. После второй просушки обивки не осталось даже белых разводов. Славно. Волосы уже практически высохли, поэтому Тихон походил на одуванчик с ножками – мыть курди мылом была плохая… очень плохая идея. Он, наконец, переоделся в своё. Костюм всё ещё мокрый и мятый пришлось вернуть на вешалку. Времени и сил «чинить» ещё и это не было от слова совсем. Бумажка с телефоном всё ещё мирно ждала своего часа, но Жизневский вспомнил о ней, когда уже собирался выходить из гримерки. Забил номер в телефон под кодовым «Вероятность». Он не питал никаких надежд, потому что шанс того, что его всё же возьмут на роль при практически полном отсутствии киноопыта, колебался между «невозможно» и «абсолютно невозможно».       Он нашёл чистую бумажку для записей и карандашом нацарапал: «Машуля, прости меня пожалуйста. Виноват по всем статьям. Безоправдательно уснул, не выходя из образа». Вокруг надписи была нарисована куча маленьких сердечек и маленькое «Тиша» в нижнем правом углу. На обороте «Купи себе любимый шоколад с орешками! Увидимся в новом сезоне». К записке было приложено пятьсот рублей. Всё это дело крепилось скрепкой прямо к чехлу костюма, который Тихон предусмотрительно не стал застёгивать в надежде на то, что до завтрашнего утра он хотя бы высохнет.       В кармане его спортивных карго покоилась мыльница и телефон, которые он в итоге чуть не перепутал, когда возвращал на место. За спиной рюкзак с родной обувью, в зубах ключ от гримёрки, в руках ведро и костюм наперевес. Сначала к костюмерной, оставить вешалку на дверной ручке, переобуть матросские ботинки прямо в тёмном коридоре. Отлично. Теперь вернуть ведро, мыло и можно домой.       – Тиша, ты чего это с ведром моим разгуливаешь? – голос уборщицы, которая заканчивала мыть полы на первом этаже, остановил парня на полпути к туалету.       – Так я это, Антонина Яковлевна, у себя там полы протёр. – Тихон действительно это сделал, но скорее что-то бы не думать о предстоявших пробах, а не из-за большой любви к чистоте. – Чтоб вам работы меньше было, а то поздно уже как, а вы всё тут.       – Ой, спасибо, Тишенька, спасибо, – пожалуй, только в Александринке была такая атмосфера, где все друг друга знали по именам вне зависимости от статуса и записи в трудовой. Это радовало.       Жизневский вернул всё на свои места и поспешил на выход.       – Что-то ты сегодня припозднился, Тиша, – охранник Вениамин Петрович стрелял тогда ещё совсем зелёному Тихону сигареты, пожалуй этот дедуля видел больше молодых актёров, чем любой театральный ВУЗ. – Ты за ключик-то распишись.       – Так сезон же закрывали, Вениамин Петрович, вот и задержался, – легкий росчерк в клетчатом журнале. – Ну, я побежал, увидимся осенью!       Тихон редко уезжал с работы на такси, парень предпочитал прогулки по любимому городу. Но сегодня время всё решило за него. Замок щёлкает два раза, нижний он утром забыл закрыть, поэтому дверь поддаётся. Кроссовки снимаются самым варварским способом – даже не развязывая шнурков. Кажется, макарошки станут позавчерашними.       Жизневский еле доползает до кровати. Свет в его квартире сегодня вечером так и не зажёгся. Последнее, что он отвоевал у сна – воткнутый на зарядку телефон с будильником на девять утра.