I bring you love

Помощника найти трудно. Монти и так об этом догадывался, а через полтора месяца безуспешных поисков совершенно убедился на практике: Вэйлона Смитерса заменить некому. Нет, тоесть, конечно, можно ткнуть пальцем в какого-нибудь лентяя с АЭС и сказать ему: «Отныне ты – мой ассистент!», но много ли будет с того толку? Несколько лет назад, когда Вэйлон отправился в отпуск, он оставил вместо себя Гомера Симпсона, и Бернс до сих пор невротично содрагался, припоминая неуклюжесть и тупость этого куска сала. Кроме того, Симпсон был первым и пока единственным работником, который осмелился поднять руку на капризного тощего старика, оставив внушительный «фонарь» под глазом на долгих две недели. Именно в тот момент Монтгомери в полной мере ощутил свою природную слабость и беззащитность, которую так старался скрыть от него Смитерс. Все это в совокупности заставило Бернса дойти до крайности: самостоятельно варить кофе и поднимать трубку телефона, мелодично отвечая «ахой-ахой». У Монти даже сложилось обманчивое впечатление, будто он овладел всеми необходимыми для самостоятельной жизни навыками и в помощнике более не нуждается. Уволенный Смитерс вступил в рукопашную схватку с незадачливым Симпсоном. Вспоминая об этом, Монти усмехнулся и отхлебнул кофе. Что любопытно, в момент драки старик испугался, причем сам не знал, чего именно: то ли разгрома кабинета, то ли смертоубийства и, как следствие, всяких нежелательных проверок всех мастей. А теперь, сидя в немного запылившимся за время отсутствия хозяина кабинете и наблюдая в своем сознании сцену рукопашной как бы с перспективы, Бернс ощущал удовлетворение. Ведь Смитерс бился не за теплое рабочее место с хорошим окладом, нет. Пусть Монтгомери и убеждал ассистента, будто такую бестолочь ни на одну более-менее приличную атомную станцию работать не возьмут, но Смитерс, как и сам вздорный старик, не верил этим досадным словам. Оба понимали: человека с таким образованием и опытом с руками оторвут. И не за простое рабочее место Вэйлон едва не придушил толстяка! Он вгрызался в чужое горло за рабочее место рядом с Монти. Стоило только Бернсу сказать это – пусть мысленно, но прямым текстом – ему мгновенно стало неуютно. Захотелось уволить десяток рабочих с кредитами и большими семьями, чтоб восстановить душевное равновесие. Разумеется, сейчас Монти даже не пытался что-то самостоятельно делать. Первый месяц дома он восстанавливался, лежа в постели – прекрасной широкой постели, мягкой, с большими подушками, с кнопкой открытия люка на расстоянии вытянутой руки. Никто не удивится тому факту, что до той поры, пока наконец не был снят гипс с плеча и не прекратились ежевечерние головные боли, мистер Бернс сменил восемнадцать сиделок, не удовлетворившись в итоге ни одной. Кто-то не желал жевать для него еду, кто-то не выдерживал круглосуточных упреков, кто-то просто глядел на господина атома с недостаточным почтением... Впрочем, эти чисто бытовые проблемы не могли сравниться с проблемами деловыми. В отсутствие Монтгомери черт принес на АЭС очередную проверку, которой некому было дать взятку или запереть в подвале, если бы господа проверяющие оказались черезчур принципиальными, а потому теперь Бернсу приходилось выплачивать огромный штраф. Собак конфисковали борцы за права животных. Бесконтрольная стихия рабочих успела состряпать профсоюз (дурное дело не хитрое) и потребовать прибавку. Разумеется, при прежнем положении дел они получили бы только спущенных гончих и неплохое сокращение штатов, подкрепленное моральным изнасилованием, но, вероятно, от ядерных отходов мозги работяг нежданно эволюционировали, и те пошли на хитрость. Хитрость была простая, но эффективная: выспросив у одной из сиделок, уволенных недавно самым жестоким образом, в какое время Бернс начинает мучиться мигренью (основательной и упрямой, которую сильнейшие обезболивающие могли лишь немного заглушить), они дружной толпой пришли орать и шуметь у него под окнами. Собак больше не было, а подушка не избавляла Монтгомери от мучительной какафонии, усугубляющей головную боль. Перед Чарльзом Бернсом встал небогатый выбор: либо дать этим сволочам все, чего они хотят, либо выковырнуть себе барабанные перепонки, дабы больше вообще ничего не слышать. После недолгих размышлений больной старик выбрал первое. Смитерс бы все решил. Смитерс бы напомнил о какой-нибудь незаконной разработке. Смитерс бы очистил арахис и положил прямо Монти в рот. Смитерс... Гнева не было, раздражения – тоже. Было черт знает что такое. Бернс испытал на себе действие простейшего мезанизма, благодаря которому четко почувствовал разницу между присутствием и отсутствием Вэйлона, причем отсутствие больно давило на сознание и кошелек. Монтгомери начал ощущать нечто странное и болезненное, которого, вероятно, не ощущал с раннего детства. Он долго думал, как бы назвать эту тянущую грудь пустоту, прежде чем вспомнил давно забытое слово – тоска. По кому тоска? По какому-то бесхребетному лакею, которого вся ценность – в его привычности, беспримерном подхалимаже и удобстве? Бернс задохнулся и швырнул на пол чашку с недопитым кофе. Все равно он не такой, как нужно. Наверное, из тринадцати зерен, а не из четырнадцати, как положено. Сейчас в качестве ассистента миллиардер держал какую-то женщину, чьего имени даже не трудился запомнить и которая по функциям больше соответствовала званию обыкновенной секретарши – варила кофе, напоминала о встречах и разбиралась с документами. Бернсу пришлось остановиться на ней, ибо она обладала редкой стрессоустойчивостью и справлялась со своими обязанностями не так плохо, как предыдущие пост-Смитерские сто сорок семь человек. Иногда Чарльз думал, будто уже привык к новому положению дел, но, просыпаясь среди ночи в холодном поту, продолжал по привычке набирать номер Вэйлона. Черт знает, что́ бы еще вспомнилось теряющему от изобильных полуфантазий нить времени Монтгомери, но тут ему пришла идея позвонить в госпиталь. Пока шли гудки, Монти, закинув ногу на ногу, мысленно репетировал речь. Ахой-ахой, Хибберт, сэр Бернс интересуется, делаете ли вы, белохалатные шарлатаны, все возможное, чтоб вернуть Смитерса в рабочее состояние... Однако отчего-то речь пошла не по плану. Наверное, виной тому стало неожиданное заявление взявшего трубку доктора: — Вы уже звонили пятнадцать минут назад, мистер Бернс. За эти пятнадцать минут ничего не изменилось, равно как и за все два месяца. Ничего хорошего сказать не могу, к сожалению. Боюсь, скоро придется ставить вопрос о смысле работы аппаратов жизнеобеспечения. Монтгомери настолько растерялся, что ничего не ответил и поспешно повесил трубку. Он совершенно не помнил, чтоб звонил столь недавно, не помнил, что́ ему сказали. Оглядевшись, Бернс невольно содрогнулся: кабинет казался огромным и безжизненным, как пещера; в сумраке цветок в углу отбрасывал удлиненные тени, подобные рукам чудовищ; небосвод за окном, обнажающим крохотного двадцатикилограммового старика, горел кровью. Рассудок ускользал, как вода сквозь пальцы. Монти хотел было вызвать секретаршу, дабы та пригласила врача, включила свет, сделала что-нибудь, но раздумал. Никто, никто не должен видеть, как бывает слаб диктатор спрингфилдской АЭС, никому он не может доверять. Только лишь Смитерс знал о приступах начальника и наловчился душить их на корню. Ох, Смитерс! Чего же тебе не лежится спокойно, чего же весь мир напоминает о тебе, воскрешает твои фантомы! Монтгомери взял себя в руки и все-таки позвонил секретарше. — Я уезжаю в госпиталь, распорядитесь, чтоб подали машину. – и, достав из стола какую-то коробку с почтовыми печатями, устремился к выходу. Что ж, хотя бы машина новая и не ассоциируется с Вэйлоном. Внезапное появление Бернса в госпитале взбудоражило всех, но всклочный миллиардер вполне смиренно попросился в палату к В. Д. Смитерсу – просто посидеть. Недоверчивая пожилая медсестра выдала Монтгомери халат, впустила в реанимацию, зал славы близкой смерти, и оставила наедине с телом Вэйлона. Монти пододвинул стул ближе к койке, сел, приглядываясь к бледному лицу с залегшими под глазами зелеными тенями и не выпуская из рук коробки с почтовыми печатями. Какое-то время безмолствовал, что в целом было вполне логично, но старику очень уж хотелось что-то сказать. Ведь ради этого он приехал, а еще ради того, чтоб получить душевное успокоение. Второго, как ни странно, удалось добиться довольно быстро – стоило только осознать рядом Смитерса, пусть и полуживого, но такого привычного и близкого. Наконец Монтгомери заговорил с совершенным спокойствием: — Поглядите на меня, Смитерс. Я жив. Со мной все в порядке. Я жив, ваша миссия исполнена превосходно... Помолчав немного, словно выслушивая ответ, Монти продолжил: — Станция наполнена совершеннейшими кретинами, но, думаю, вы и так это знаете. Если предстоящие переговоры с инвесторами не увенчаются успехом, я банкрот. Не знаю, слышите ли вы меня, но этого даже те лентяи в белых халатах не знают, хотя я их чуть ли не золотом осыпа́л... Впрочем, ерунда. Знаете, неделю назад вам пришла посылка... – Бернс начал торопливо вытаскивать что-то из коробки, будто всерьез желал демонстрировать это полутрупу. – Я так удивился... Несколько раз перечитывал имя адресата, ошибки нет. Вам прислали куклу. В подтверждение своих слов Монти извлек из коробки ярко раскрашенную, разодетую куклу в прозрачном футляре, надпись на котором гласила: «Малибу Стейси». Монтгомери в который раз придирчиво оглядел ее: — Не знал, Смитерс, что вы увлекаетесь ими. Я навел справки: этот кусок пластика стоит приличных денег... Оставить ее вам, здесь? Нет, нет, так кто-нибудь украдет ее или повредит. – старик снова аккуратно упаковал футляр со Стейси. Острые пики кардиограммы не изменились ни на мгновение. Нужно было что-то еще сказать. «Я стал чувствовать себя пустым местом без вас» Вошел Хибберт, и Бернс встрепенулся, словно пойманный с поличным вор, резко заявив, что немедленно уезжает по срочным делам. ...Кукла заняла почетное место в сейфе рядом с Бобо.