а снится нам трава, трава у дома

Мне, Анне Покровской, сотруднице «Космо-новостей», удалось встретиться с Максимом Рудольфовичем Каммерером, сотрудником КОМКОНа-2, работавшим как на Земле, так и за её пределами, и взять у него интервью, которое планировалось рабочим, но получилось более личного характера. Однако Максим не отозвал согласие на публикацию, и, я считаю, это к лучшему: мы должны представлять, что сотрудники, обеспечивающие безопасность человечества — тоже люди со своими переживаниями и личными историями. — Анечка, дорогая, прежде чем мы начнём, хотел рассказать, что наблюдение за твоей работой сослужило мне хорошую службу, и недавно, разыгрывая легенду, я взял на себя роль журналиста — полагаю, достаточно успешно. А, ты уже включила запись? Вырежь потом этот фрагмент. — Неа, не вырежу, такая похвала греет мне душу. — Ах ты! — Ладно, Максим, приступим к интервью. Ни разу за прошедшие годы ты не давал никаких комментариев по поводу твоих действий на Саракше: ни о периоде работы на планете, ни о первом попадании на неё… — Да, так и есть. Помимо того, что я был связан условиями секретности — во многом связан и до сих пор, — мне тяжело было вспоминать о событиях, которые сформировали меня как человека и как работника КОМКОНа. — Теперь ты сам решил заговорить об этом. Что же изменилось? — Недавно я столкнулся с человеком, землянином, с которым познакомился на Саракше — и закончилось столкновение трагически (Максим говорит о деле Льва Абалкина, подсудимым по которому сейчас проходит его непосредственный руководитель Рудольф Сикорски – прим. А.П.). Слишком много историй, связанных с Саракшем, кончается трагедией. Для меня публичный рассказ — способ пережить это вновь и, если возможно, отпустить. Ну и, как я уже упомянул, условия секретности не позволят мне детальный рассказ о событиях, поэтому я буду больше говорить о себе. — Хорошо, Максим. Сейчас твоё имя известно не так широко, но когда-то тебя знали как одного из первых прогрессоров. — Действительно. Наверное, в основном, твои читатели обо мне помнят две вещи: мой провал на Саракше и то, что после него меня взяли на работу. (Смеётся) Ну, если помнят. — Звучит правдоподобно: когда мы с тобой начали общаться, я только это о тебе и знала. — Кстати, мои родители были очень рады тому, что мне дали работу. Ладно, на самом деле, они были рады тому, что я живой. — Они поддержали тебя, когда ты остался на Саракше? — Ну… не то чтобы поддержали, но в конце концов приняли мой выбор. А потом даже гордились, хоть и боялись за меня. — Их можно понять. Ты… — Подожди, пока мы совсем не перешли на серьёзный тон, хочешь, расскажу анекдот в тему? — Давай. — Рассказывает дед внуку про войну: «Захватили меня враги в плен, и говорят: соси или расстреляем!» — «Дед, и ты сосал?!» — «Нет, внучек, меня расстреляли». — (Смеётся) — В общем, в похожей ситуации меня и правда расстреляли. — …То есть, действительно расстреляли?.. Это ужасно! — Ну да, так вот вышло (пожимает плечами). Саракш встретил меня смертью: сперва чужой, а затем, когда я отказался вновь убивать, и моей. Это было страшно, а затем стало привычным, и оттого ещё страшнее. Нас с детства учат, что человеческая жизнь — высшая ценность. В какой-то момент я об этом забыл. (Пауза) Тёмный, полный отчаяния момент. — Но ты преодолел его? — Да. Меня снова вытянули люди. Светлые, жизнелюбивые люди, мечтавшие выбраться из ямы, в которую загнали их власть имущие, и превратить яму в озеро, окружённое цветущим садом. Они были энтузиастами, однако не знали, что им делать, поэтому я взял всё в свои руки — и взорвал Центр. Про это вы должны были слышать. — Да, насколько мне известно, твой случай был одной из причин, по которым бо́льшая часть Мирового совета проголосовала за закрытие ГСП. — (Смешок) Однако далеко не каждому сотруднику ГСП выпадают такие «рутинные приключения», которые достались мне. Хотелось бы встретить их, ну… более подготовленным, но такой случай один на миллион. — Как ты… точнее, когда ты понял, что Саракш станет неотъемлемой частью твоей жизни, по твоим словам, «почти наравне с Землёй»? — Когда я встретил Сикорски — он тогда звался Странником — и узнал, что я не единственный землянин там, среди обманщиков и обманутых, и всё это время был не один, но бегал кругами от одной полуправды к другой, пока не поддался наконец чувствам и не разрушил план Сикорски, который он выстраивал и приводил в жизнь годами. Он штормом обрушился на меня и хотел, чтобы я не мешался больше под ногами и убирался с Саракша ко всем чертям — и в один момент я только об этом и мечтал: улететь и забыть обо всём, — но я так не мог. Тогда я сказал, что Саракш теперь мой дом и мне нужно, как ответственному его жителю, остаться и разгрести последствия своих и чужих ошибок. Тогда я ещё не знал, как надолго это. Немного позднее я придумал метафору — хочешь, расскажу? — Конечно. — На Земле я был любимым сыном — Земля любит всех своих родных детей: умниц, знающих, как им жить, и глупышек, которые не могут определиться со своим путём, храбрецов и трусов, космонавтов и земледельцев, всех-всех. Я жил с этой любовью и даже не подозревал, что бывает жизнь без неё. На Саракше я оказался приёмышем, умненьким и чистеньким, но совершенно не нужным новой семье: та получила в свои руки вундеркинда, но никогда не просила его и не знала, что с ним делать, — а потому била ремнём, щипала исподтишка, швырялась мебелью и отбирала всё, к чему он успел привязаться, пока приёмыш не мог понять, за что с ним так. — Красивая метафора. Но приёмыш всё равно остался с приёмной семьёй, а не сбежал к родной. Почему? — Ответ на этот вопрос прост и сложен одновременно. Я породнился с этой планетой, стал её частью наравне с вечными облаками, горными плато и радиацией. Она дала мне то, что я никогда не получил бы на Земле — и, может, мне это и вовсе не нужно было, но, к сожалению, возврат уже не оформить. А ещё люди… — Не все из них были жестокими, да? — Не все. В первый же день среди мёртвого радиоактивного леса я встретил хорошего человека. У него, в отличие от меня, не было любящей матери Земли, он был верным сыном Саракша. И он не то чтобы вырос и пошёл на войну — он на войне родился и всю жизнь бился: за родину, за семью, за право жить и любить. И почти сумел стать хорошим солдатом. Он стоял, настороженный, в боевой стойке и ни на секунду не мог выдохнуть и расслабить пресс. Мир сказал ему, что иначе он, массаракш, не выживет! Я так хотел показать ему Землю, показать, что необязательно воевать, чтобы жить. Что можно возделывать свой сад и не бояться, что завтра же его разграбят и сожгут. — Ты не думал, что показал это своим примером? — Я уничтожил восемь танков, когда он умер. Я… никогда не был хорошим примером. И никогда не смог бы там, в отравляющей все и вся атмосфере… Извини, столько лет прошло, и сейчас мы сидим в тени веранды на твоей даче, и дует свежий ветерок с реки, а в моей голове снова удушливый жар долины, растоптанной десятками тысяч казённых сапог, перекопанной тысячами танковых гусениц, разбомбленной и пыльной — как же много пыли там было! — и я, не задумываясь, прикрываю собой тело человека, который отдал за меня жизнь… — Максим, если нужно, давай мы прервёмся. — Да, давай. [Пауза] — Расскажи ещё об этом человеке. Почему он стал… особенным для тебя? — Он… Благодаря ему я поверил в то, что, кем бы человек ни был в начале пути, он способен пройти его и стать совершенно другим. Мой… друг — в первую очередь, он был мне другом — не сумел дойти до конца, но не по своей вине. Мне так хотелось повести его своей дорогой, но вот он умер — и я остался на Саракше сражаться за то, что было нам дорого. Мне нужно было закончить войну за него. — И ты сумел? — Я не знаю. Столько лет я потратил на то, чтобы на планете наступил мир… и иногда кажется, всё было впустую. Люди так сильно хотят убивать и травить друг друга, придумывают всё новые и новые способы и не слышат желающие покоя голоса. Хочется верить, что хоть немного к лучшему ситуацию мы поменяли. — Уверена, что поменяли. Насколько тяжело тебе было приступить к работе на планете после всех испытаний? — О, это было очень тяжело. Я часто не понимал, что теперь от меня нужно, злился, с трудом воздерживался от споров со Странником… А ещё всё вокруг напоминало мне о людях, которых я потерял, особенно о том человеке. Первые… месяцы, год-два я постоянно мыслями возвращался к нашим разговорам: он с таким жаром спорил, его глаза и щёки так горели, и неожиданно для себя разгорался и я сам. В те минуты, когда я был взбешён, даже и не думал, что однажды стану вспоминать об этом с теплом. Это была, как пелось в старой песне, любовь во время войны. Одновременно дар и проклятие. Но его любовь была самым светлым, что дал мне тот мир. Я… любил и после. Я не клялся ему в верности, да и он этого не просил. Но так, всем своим существом, я больше никого полюбить не смог. Сейчас имя, которое навек осталось со мной, как клеймо, помнит едва ли десяток человек, а так помнят лишь двое: я и его сестра. Но если бы не Гай, меня бы здесь не было. — Теперь я тоже знаю и помню его имя. — Спасибо. Я полюбил его, а следом и его мир — потому и связал жизнь с Саракшем. Затем было множество миссий. Например, ты могла этого не знать, но я «открыл», а затем установил контакт с расой голованов — хотя заслуги за дальнейшую работу с ними принадлежат уже не мне. Но если бы не та авария, из-за которой я оказался на своём обитаемом острове впервые, для меня Саракш остался бы только работой, но никак не частью меня. — Спасибо, что поделился своей историей, Максим. И за откровенность и искренность. — Спасибо, что организовала интервью. — Тут уж точно не за что. Будешь ещё чаю?