Координаты ее жизни

Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Ф. Достоевский. «Преступление и наказание»

Пенелопа пытается выдавить из себя нежную улыбку, когда будто невзначай касается руки младшего ублюдка этой семьи. Семьдесят сверкают над розовыми волосами, но это не гарантия. Рейнольд — психически неуравновешенный, как и большинство этого мира, впрочем. Он запросто вышвырнет ее за оконную раму, держа за хрупкое запястье. Конечно же, сжимать будет сильно, не допустит, чтобы она упала. Девушка продолжает улыбаться. Она не боится смерти, но отвращение поднимается с самых глубин, затопляя ее. Какой мерзавец вообще придумал игры-гаремники? И зачем она полезла в это болото? Пенелопа нервно выдыхает, когда ее талию сжимает наследник герцогского дома. Он спокойней. Но это никак не помешает запереть ее на чердаке, чтобы не надевала настолько вызывающее платье. Раскрашенные и наряженные во все имеющиеся шелка благородные аристократки (Пенелопе хочется плюнуть им в лицо) крутятся роем вокруг Деррика. Его сестра, что недавно называли всего-то бешенной сукой, кладет ладонь на его плечо. Он не чувствует, что это бледное запястье дрожит, холодное-холодное, цепляется за соломинку. Он лишь прикрывает глаза, а Пенелопа мелочно радуется двум новым процентам. Противно-противно-противно. Перед волшебником страшно даже стоять, потому что он может все узнать. Пенелопа проводит красными, словно кровь, ногтями по белоснежному фарфору маски, переходя на нежную кожу. Она заглядывает в черные глаза, откуда сверкают сапфиры. Кажется, кости двигаются сами, кажется, улыбка холоднее метели, кажется, что она — уже и не она. Винтер аккуратный, берет ее ледяные пальцы в свою ладонь, мягко целует. Пенелопа улыбается, Пенелопа пытается смутиться, но лишь стремительно бледнеет. Хочется стереть все прикосновения этого мира со своего тела. Содрать кожу, чтобы озеро тоже стало красным. Чтобы волосы сливались с этим кровавым маревом. Хочется выжить, и в то же время просто захлебнуться. Эклису, кажется, совершенно все равно на похождения своей госпожи. Лишь бы она позволяла иногда ложиться к ней на колени. Преданный-преданный-преданный пес. Как же это прочитать? Она боится этих блестящих серых глаз, боится этой слепой веры, этого благоговения. Пенелопа — не богиня, не аристократка, не госпожа, она не оригинал герцогской сучки, она даже не персонаж этой игры. Сегодняшняя Пенелопа — никто. И от этого она задыхается, ее ребра сжимают в импульсивных объятьях, а ей хочется уйти. Пенелопа чувствует себя настоящей шлюхой. Она понимает, что делает это — чтобы выжить в этом мире, в этой чей-то потрясающе продуманной уродской фантазии. Она вкладывает запястье в чужую ладонь, отворачиваясь в отвращении; Она вздрагивает, чувствуя руки на своей талии; Она чуть ли не всхлипывает, когда целуют ее тонкие пальцы, ее открытые плечи, ее бледный лоб, скрытый за мягкими волосами; Она убегает с бала, с коридора, со двора, с ужина, потому что чувствует на себе взгляды. Ее выворачивает от отвращения — а их, кажется, это все только забавляет. Она ломает свои косточки, свои морали и устои, свое итак дурное восприятие мира, потому что Пенелопа перешла грань. Грань, когда уже нельзя проигнорировать взгляд, отказать в приглашении, отвернуться, оттолкнуть руку. Они — сумасшедшие, чертовы безумцы, что готовы сделать что угодно для своего эго. Пенелопа пытается схватить ртом воздух, которого теперь нет, потому что ее резко подвинули. Каллисто держит ее крепко, ведя в танце. Пенелопа чувствует себя настоящей марионеткой, следуя управляемой куклой за безумным кронпринцем. Он странно нежный, он смотрит на нее слишком мягко, и от этого у Пенелопы кружится голова, сверкает сталь у шеи. Она знает — видит — что все это притворство, но все же становится отчего-то легче, когда он вырывает ее ладонь из рук Рейнольда. Когда похищает из герцогского дома. Когда смиряет презрительным взглядом старшего ублюдка. Когда плюется на прославленного мага. Когда обещает прирезать ее шавку в следующую встречу. Пенелопа прекрасно знает, что он сможет и никто ему не помешает. Каллисто Регулус — сумасшедший убийца, прошедший через войну, через ненависть матери. Он — самая страшная переменная в ее уравнении, самая непредсказуемая, его цифры не сходятся с действиями, падая и возрастая сразу на десяток. Но Пенелопе с ним легче всего, потому что… Она изначально была готова умереть от его рук? Скорее всего. Они сидят на земле, ей страшно что-либо делать и как-либо шевелиться, но Пенелопа все же кладет свою голову на его плечо. Прозрачная табличка мелькает перед ней, угрожая. Шея деревенеет, ее всю потряхивает от напряжения, от очередного ожидания опасности, когда Каллисто заходится хриплым смехом. — Принцесса, неужели тебе настолько противно? — Да, — Пенелопа смотрит в его широко раскрытые глаза. Кажется, там мелькает кровавый закат ее жизни. — От себя. Она обхватывает себя руками — ей всегда холодно и мерзко-мерзко-грязно-противно-отвратительно. Белые цифры как назло лишь увеличиваются. Кронпринц вздыхает, подтягивая ее к себе, обнимая. Пенелопе все еще очень плохо, все еще очень хочется захлебнуться. Она говорит себе: забудь. И все равно неосознанно пододвигается ближе, к теплу. Блудница и убийца, что выворачиваются наизнанку лишь бы выжить. Пенелопе противно и, черт возьми, стыдно. Потому что это — игра, потому что она — всего лишь подделка, потому что Каллисто — не один в этом мире с белыми цифрами над головой.