твоя кровь

«flashback» Звонкое эхо тихих шагов раздается в пустой комнате, погруженной в непроглядный, леденящий душу мрак. Беспокойный младенец на руках Чау уже давно успокоился: не плачет как прежде, выискивая тепло родного тела. Юнги лишь жмется сильнее к ребру широкой ладони омеги, смешно морща чуть красноватый от накатившей прохлады носик. Пак в последний раз окидывает малыша теплым взглядом, крепче прижимая к своей груди, и аккуратно передаёт в руки одному из слуг. — Ынхын, отныне это твой сын — Мин Шуга, — негромко произносит омега, нарушая могильную тишину темной комнаты, что больше напоминала на склеп, нежели жилую комнату. — Позаботься о нём, словно о своем собственном. Придет время, и он явит себя этому миру, но не здесь и не сейчас, — Чау мягко целует омегу в гладкий лоб, костяшкой пальца поглаживая фарфоровые щеки, что будто бы кукольные, залились апельсиновым румянцем. — Господин, но как же его метка. Я вижу, он из Ловеста, — обеспокоенно говорит бета, с теплотой в глазах глядя на сопящего малыша, которого теперь сыном зовёт, как родного любить будет. Тот ручками двигает, словно во сне что-то поймать пытается. Наверное, ему сейчас снятся бабочки: воздушные и пестрокрылые, подобны тем, что поселились в душе опекуна. — Об этом не волнуйся, — спокойно отвечает Чау. — Снадобье подействует совсем скоро. Береги его, — последнее, что говорит омега, прежде чем выпустить маленькую пухлую ладошку из своей. — Хорошо, — кланяется Ынхын, поправляя упавшую на лицо младенца каштановую прядь, что блестела от капелек проступившего пота. — Отныне я буду заботиться о нем. Чау незамедлительно покидает комнату, оставляя в воздухе кружиться едва слышные ноты жасмина и эхо лёгких шагов, что навсегда запомнили голые стены. Ынхын чувствует трепет, глядя на спящего омегу, никак его красотой не может насладиться, которую в будущем многие нарекут зависимостью. Тот, словно дорогая кукла, изготовленная на заказ у лучших мастеров со всего мира. Смотрит, любуется, понимает: нужно уберечь до боли хрупкую, до боли чарующую драгоценность бесконечных земель. Пухлые щёки слегка дрожат, а густые чёрные ресницы обрамляют глаза-полумесяцы, что с лёгкостью затмили бы любое светило этого мира. Бета укладывает ребенка на единственную в помещении кровать, укутывая его теплым пледом, и напевает сладкую колыбельную, которая ласково окутывает изнуренное тело, полностью передавая его в нежные объятия царства грёз. Неожиданно бета замечает тусклое свечение возле груди спящего, что будто бы путеводная звезда была маяком для кораблей, сбившихся с пути. Ынхын ближе подходит, изысканное украшение рассматривает, почти что видит в нем свое отражение. На груди малыша покоится маленькая звезда из камня, о котором тот раньше лишь из рассказов слышал, но воочию не видел. Бета слегка касается холодного металла руками, но тут же останавливается, слыша, как во сне хнычет Шуга, будто почувствовав неладное, запрещает к ней прикасаться. Цепляется, словно за единственную тонкую нить из прошлого, никому не позволит отобрать бесценное, принадлежащее только ему одному. Бета это и без слов понимает, нежно проводить ладонью по бархатной щеке, после чего сильнее укутывает малыша, а сам покидает комнату, намереваясь принести еды.

«end of flashback»

«flashback» Чонгуку уже семнадцать. От прежнего мальчика не осталось и следа. Тот маленький лучик света, что грел душу всем, сейчас медленно гас, словно фитиль, не в силах остановиться. Такова участь правителей. Чтобы восстать — нужно умереть. Альфа уже несколько часов на изнурительной тренировке, после которой уйти на своих двоих — задачка не из легких. Он на ринге уже третий бой, и насколько бы не был сильным противник — Чонгук всегда был на шаг впереди. Он ловко прогибается под мускулистым телом, делая точный захват, и валит накачанного альфу на холодную землю, волоча того по бетону, окрашивая скучный пол в кроваво-алый. Запах пота и усталости утопает в запахе, что в разы сильнее этих. Кровь. Она даёт сил, подпитывает внутреннего зверя, заставляя острые клыки обнажиться в животном бою, а каждый мускул напрячься от бешеного прилива адреналина в густую, словно сливки кровь. Черная челка цвета вороного крыла застлала лоб, покрывшийся множеством мелких испарин, а ноги уже сами не держали будто тряпичное тело над землёй. Чонгук буквально валится с ног, укладываясь около соперника. В ушах сумасшедший гул, доносившейся из-под его ребер, а сбитое дыхание замыливает итак помутневшее сознание. — Молодец, Гуки, — улыбается Кевин — альфа, с которым они вместе занимаются. — Ты отлично постарался сегодня. — Знаю, — в ответ лишь хмыкает ему, расплываясь в довольной ухмылке. Он приподнимается над землёй, разминая затёкшую от напряжения шею, и болезненно стонет, только сейчас обращая внимание на тело, неправильно сложенное по частям, после очередной поломки. Каждая косточка ощущается по-особенному сильно, гудящей болью приумножая усталость. Боль была словно наркотиком для Чонгука, ломая изнутри и делая зависимым. Приятная нега застилала налитые кровью глаза, ослепляя долгожданным кайфом дрожащего тела. Мазохизм чистой воды, без глотка которой возвращается ненавистная истина: он давно не живет — существует. Чонгук это знает, принимает, взращивает в себе, будто самое редкое растение, бережно за ним ухаживает. А имя этому растению — смерть. — Чонгук, хватит прохлаждаться, — кричит тренер с противоположного конца тренировочного зала. — Сегодня ты ещё не стрелял. Ох, оружие. Второй самый сильный наркотик для альфы, будоражащий изломанное естество. Чон берет в руки свой любимый семнадцатый глок багрового, словно свежая кровь цвета, вертит в руках, всё никак на свою прелесть насмотреться не может. На матовом корпусе блекло читается надпись: «У каждой власти есть своя цена». Смешно до ужаса. Ведь Чонгук свою давно заплатил. В тот вечер, когда остался совсем один на разворошенной постели, потеряв свой лучик света, а вместе с ним и сердце, вместо которого сейчас зияющая дыра, что с каждым днем лишь разрастается. Беспощадно проглатывает всё и всех. Альфа несколько секунд целится. Стреляет. Прямо в цель. Пуля рассекает плотный картон, а резкий оглушительный звук раздается в полупустом помещении, седым облаком порохового дыма рассеиваясь в разряженном воздухе. Несколько следующих пуль летят вслед за предыдущей, настигая цели не хуже первой. Наряженные глаза фокусируются на мишени, не снимая ее с прицела. Последний выстрел. Патронов больше не осталось, а все выпущенные пули были прямо в цель. На сегодня всё.

«end of flashback»

На широком диване сидит Хосок, на чьих коленях расположился мирно лежащий Тэхён. Альфа запускает руку в алые шелковистые волосы, аккуратно перебирая мягкие пряди, что нестерпимо манят к себе. Ким, словно маленький котенок, которого альфа пригрел на своей теплой груди. Младший все сильнее к горячей руке жмется, ни на секунду не отлипая от завороженного альфы, что смотрит на него, словно на величайшее произведение искусства. Хосока всегда мало. Как бы сильно не хотелось стать хоть на миллиметр, но ближе к нему, к тому, кого хочется себе без остатка. На младшем удобная футболка, которая больше его самого на несколько размеров, потому что хосокова. Мягкий цитрусовый запах полностью заполняет лёгкие Тэхёна, и он неосознанно все глубже втягивает носом любимый аромат, утопая в нём и в этой вещице, что вряд ли вернут своему обладателю. По телевизору играет какая-то сопливая мелодрама, которую с огромным интересом смотрит Тэхён, пока широкая ладонь альфы нежно оглаживает его спину, заставляя покрыться каждый сантиметр тела мелкими мурашками. Голова омеги покоится на крепких бедрах, обтянутых домашними свободными штанами, а ладонь сплетена с хосоковской. Ким большим пальцем поглаживает огрубевшую кожу, неосознанно привлекая внимание старшего к себе. Хосок смотрит на того, будто под чарами, что накрепко сковывают своими цепями. Он отпечатывает в сознании каждый изгиб кукольного личика, запоминает потрясающую мягкость шелковых волос, что горят словно китайские красные фонари, освещая путь его черной душе. — Тэхён, — хрипло начинает альфа, нарушая спокойную атмосферу, царящую в комнате. — А, Хосока? — переводит на него свой заинтересованный взгляд Тэхён, растягивая губы в счастливой улыбке, словно ребенок глядя на Чона. Альфа на нее насмотреться не может, старается выгравировать её на сетчатке. Утопая в каждой трещинке на этих сочных губах, хочет забрать всего себе, чтобы подолгу нежится в теплых объятиях; хочет закрыть в своей квартире, как в башне принцессу, и никому не отдавать, лишь вдвоем жизнь разделить, да в один день умереть, как в сказках. Но жизнь не сказка, а Хосок точно не принц. — Ты мне нравишься, — с теплом в глазах смотрит на омегу Чон и думает, что ярче этой улыбки ничего в этом мире не сыщет. — Ты мне тоже, Хосока, — одевает глаза в облачко из счастливых морщинок, растягивая губы чуть ли не до самых ушей. Ким посылает воздушный поцелуй старшему, на что тот легко улыбается, склоняясь над лицом Тэхёна. Кажется, в этот момент всё замерло, останавливая время для этих двоих, жаждущих впитать сокровенные минуты друг друга. Чон медленно приближается к слегка румяному лицу напротив, ощущая тяжёлое дыхание на своих сухих губах. Такой Тэхён это произведение искусства: одновременно непостижимое бесконечности и такое близкое простому смертному. Такого Тэхёна не возможно не любить. Такой Тэхён поселился в до этого черном, словно уголь сердце Хосока, цветами там всё обставил, включил яркое солнце и раскидал бесчисленные звёзды, жизнь вдохнул. Альфа сжигает все мосты между ними, слегка касаясь покрасневших губ своими. Ким, кажется, замирает. Сердце перестает качать кровь по венам, а воздуха становится катастрофически мало. Омега поддается вперёд, соединяя их губы в чувственном поцелуе, из-за которого готов разрыдаться прямо здесь, потому что вот он — его кислород. Он ведь об этом мечтал с самого детства. О том, чтобы было, как во всех этих книгах, фильмах, сериалах. Тело обмякает в сильных руках, словно воск тает под напором альфы, согревая собой желанные ладони. Хосок целует медленно, тягуче, не оставляет в живых ни единой клетки влюбленного сердца, пожирая в нежном поцелуе. Он сминает мягкие губы, вдыхает любимый запах черного перца, что за короткое время стал уже родным, пальцами поглаживает розоватые мягкие щеки. Когда воздух заканчивается, парни нехотя разрывает поцелуй, переводя сбившееся дыхание. Хосок вновь переводит взгляд на персиковые губы, которые блестят от скопившейся на них слюны, и невольно облизывается. Тэхён смотрит на него, как смотрит щенок на своего хозяина: так же трепетно, нежно и любяще. Альфа неосознанно снова поддается вперёд, крепко обнимая разнеженного омегу под собой: ощущать его тепло вдруг стало жизненно необходимо. Так хочется лежать вечность. Они оба ложатся на широкий диван, не разрывая чувственных объятий, что для обоих словно дышать. Хосок со спины обнимает Тэхёна, обещает весь мир к его ногам бросит, а тот лишь тихо хихикает. Не нужен ему целый мир, ему нужен только Хосок. Альфа теплым дыханием опаляет красный затылок, оставляя на загривке невесомые поцелуи, прошибаюшие Тэхёна миллионами мелких разрядов. Руки по-прежнему сплетены воедино, а сердца бьются в унисон. Счастье.

***

С самого утра Шуга даже не садился. Дел в особняке сегодня было больше обычного, да ещё и две беты из прислуги слегли с течкой, поэтому юноша даже не отдыхал между делами и поручениями. На кухне уже во всю кропотала прислуга, стараясь приготовить господам ужин. Сладкие ароматы плотно сплетались с солоноватыми, заставляя рот заполнится слюной, а живот неприятно урчать. Все здесь было так аппетитно. Шуга беспрестанно бегает из ряда в ряд между столами, подавая каждому какой-то предмет и помогая с готовкой. Со лба из-за жары стекали капли пота, а мокрая челка прилипла, немного мешая обзору. Когда основные блюда были приготовлены, Шугу позвал заведующий кухней — омега, что был намного старше Юнги. — Вижу, ты сегодня очень стараешься, — мягко улыбается тот, а Мину непривычно видеть улыбку этого вечно строгого альфы. — Можешь передохнуть. — Спасибо, — низко кланяется Шуга, удивленный такому жесту со стороны старшего. Омега быстро покидает кухню, выходя во двор, но неожиданно его останавливает чья-то сильная рука, и он оказывается прижат к стене. Только не это. — Привет, куколка, скучал по мне? — хищным взглядом мажет по его телу альфа, останавливая взор на пухлых губах, и облизывается, как будто перед ним любимый деликатес. — Блять, Давон, — сильно закатывает глаза Юнги, чем начинает бесить альфу. — Ты сука на меня смотри, когда я с тобой разговариваю, — грубо произносит тот, сильнее вжимая того в холодную стену, на что Юнги издает слабый писк. Так вот в чем дело. А Юнги уже подумал, что старый омега сам отпустил его, позволив отдохнуть. Ага, сейчас. Слишком наивно с его стороны. Он грозно смотрит на альфу, чувствуя рвотные позывы к тому, кого, кажется, только смешит серьезный взгляд Юнги. Давон медленно приближается к лицу напротив, носом водит от пылающей скулы до пульсирующей шеи, что отбивает ритм жгучего гнева. Вопреки желанию Мина вбирает в себя больше нежного сливочного аромата, который сладкой патокой рассеивается в сознании. Альфа, не теряя времени, мажет по его губам, когда как Шуга тотчас с силой прикусывает чужую губу, заставляя того отшатнуться от внезапно обрушившейся боли. — Сука, — наотмашь бьёт по нежному лицу, от чего молочная кожа заметно краснеет. Давон придавливает Шугу к стене, вгрызаясь в обескровленные губы, клыками разрывая тонкую кожу на них. Юнги жмурясь в поцелуй, раздраженный бесконтрольностью дикого животного, отвечает таким же сильным ударом в незащищенный живот. Альфа сгибается пополам, а юноша, пользуясь случаем, ускользает на кухню, чтобы не вкусить гнев Давона в полной мере. Там то его точно никто не тронет. Не позволит.