Ничто не проходит бесследно

Другая доктор Шепард

Жизнь продолжается. Наверное, не так, как ты хотел, но всегда так, как должно быть

      Если бы мы хоть раз задумались над тем, сколько в этом мире среди таких разных, на самом деле, похожих друг на друга людей, то, уверяю вас, результатом вы бы были шокированы.       Амелия Шепард, как и Ребекка Майклсон, была из многодетной семьи; как и Ребекка, она была сломана изнутри, и, как и Ребекка, была привязана к старшему брату больше, чем к кому бы то ни было.       Как и Майклсонов, Шепардов было пятеро. У Кэролин и Кристофера сначала родился сын, а следом четыре дочери — Нэнси, Лиз, Кэтлин и Амелия. Теперь Дерек любит повторять, что стал нейрохирургом ради тишины, которая царит в операционной, и которой ему так не хватало среди четырёх сестёр.       Амелия была младшей, и поэтому ей меньше других выпало счастливого детства. Когда ей было пять, на её с Дереком глазах был убит их отец. С тех самых пор её связь и одновременно соперничество с братом были сильнее, чем все другие инстинкты и чувства.       Дерек всеми силами хотел защитить её от любой боли помимо той, что уже её настигла. И первые десять лет после трагедии ему так и казалось. Она была обычным ребёнком — да, пережившим утрату, но обычным. Обожала единорогов и верила, что они волшебные и могут делать великие вещи. Всё изменилось, когда ей исполнилось пятнадцать лет.       Именно тогда Дерек покинул отчий дом и выяснилось, что никто, кроме него, не имел на неё влияния. Девочка стала неуправляемой и даже получила прозвище «Ураган Амелия». Никто не мог повлиять на неё. Всё это привело к пагубной привычке: однажды на вечеринке подружка предложила попробовать таблеток.       Тогда трагедии удалось избежать. Жена её брата подобрала правильные слова.       — Эди тогда сказала, что, если я продолжу в том же духе, Дерек никогда не будет мной гордиться, — произнесла она, вдыхая воздух и выдыхая пар.       Совсем стемнело и заметно похолодало. Апрель баловал теплом, благодаря солнцу, но стоило ему скрыться, как приходило понимание, что весна наступила едва ли, и до теплых дней ещё далеко. Они сидели на лавочке напротив входа в больницу; её с обеих сторон освещали фонари, и Голд хорошо мог разглядеть лицо незнакомки, ставшей его случайной собеседницей. Совсем молода, чуть старше его жены, на вид ровесница Ребекки — значит, ей около двадцати шести. Получается, десять лет назад она была подростком; пусть сейчас она тоже врач, что она могла сделать тогда?       Мужчина уже намеревался спросить, сколько ей было в девяносто восьмом, но она снова заговорила, и он не стал перебивать.       — А мне так хотелось, чтобы Дерек мной гордился… — Амелия произнесла это детским наивным голосом, нахмурившись, как в детстве.       Вновь повисла пауза, и Кристиан успел подумать о том, что почти с таким же выражением лица и таким же тоном Ребекка говорит о Клаусе, когда боится, что тот по каким-либо причинам покинет её. На основании этого агент позволил себе сделать вывод — и нет, вовсе не о том, что совершенно все братско-сестринские отношения похожи, а о том, что и её с братом связывает нечто, что в одиночку нельзя пережить.       — Я слезла с таблеток. Заперлась на несколько лет в библиотеке, — Амелия только с третьей попытки убрала со щеки прядь волос, липшую к лицу, — сидела вся в книжках. Прилежно училась. Тоже хотела пойти в медколледж и уже заранее выбрала нейрохирургию. Хотела быть, как брат, даже лучше, чтобы он гордился. Однажды в книжках я нашла нечто интересное. Поехала в Нью-Йорк, рассказала Дереку, и мы даже продумывали, как это применить и сколько бы жизней это спасло. Потом мы поссорились с братом, и я уехала.       А потом произошла череда, без преувеличения, страшных событий; ссора с братом заставила пошатнуться её неустойчивое душевное равновесие; потом она нашла свою подругу мертвой, в луже крови, и стойко вызвала полицию, а когда те увезли тело и покинули дом, запила злополучные таблетки алкоголем.       Её сердце остановилось на три минуты, её чудом успел спасти брат, что, приехав мириться и не обнаружив сестру дома, повинуясь чутью, пошёл в дом её лучшей подруги.       — Потом было ещё много чего: я встретила парня, такого же наркомана, как я сама, и продолжала подходить к краю пропасти, пока он не умер рядом со мной от передозировки, а я снова не очнулась каким-то чудом… Потом я узнала, что беременна, мой ребёнок родился больным, без шансов выжить… Мне было двадцать лет, а я уже держала на руках мёртвого сына… — она быстро смахнула рукой слезу, — на ветру казалось, что капля влаги вот-вот станет льдинкой, — и, подавив всхлип вдохом, быстро произнесла, подводя итог своей незапланированной исповеди: — В общем, неважно, главное — моё сердце не билось три минуты. Это был январь девяносто восьмого…       Голд, который всё это время смотрел на дверь, ожидая, что из них выйдет Монтгомери, и лишь изредка смотрел на собеседницу (оба довольствовались боковым зрением), вдруг повернулся к ней и заглянул в глаза, в которых отражались отблески фонарей. Он, пусть и не сразу, но, кажется, понял, к чему всё это вело.       В сентябре девяносто пятого они узнали о болезни Белль. Та и слышать не хотела об операции, но Голд, не привыкший сдаваться даже перед лицом монстров, продолжал верить во что-то, кроме неизбежного конца. Спустя больше двух лет болезни, в декабре девяносто седьмого, удача улыбнулась. Когда руками разводили все врачи, карта его жены попала к Дереку Шепарду; тому было только тридцать один, но его уже все называли гением нейрохирургии. Месяц врач изучал болезнь его жены, но после документы вернулись.       — Моё сердце остановилось на три минуты, и это надолго подкосило Дерека, иначе он бы нашёл решение. Я могла бы помочь ему в этом, но я даже не попыталась. Может, стала бы такой же, как он, а теперь, похоже, всегда буду просто — «другая доктор Шепард», словно я запасной вариант или подделка…       — У моей нынешней жены такой же комплекс, только немного иначе звучит — «другая миссис Голд», — горько усмехнулся Кристиан, — и я до сих пор не могу найти слов, чтобы ей объяснить: одного человека никогда нельзя заменить другим. — После этих слов он всё же решился задать тот самый вопрос: — Сколько вам — двадцать?..       — Двадцать семь.       — Вы ещё так молоды. Насколько я могу судить, вы только закончили ординатуру? — Шепард кивнула, а мужчина улыбнулся. — И вы уже самый гениальный хирург в мире, для одного человека точно, хотя, может, он об этом и не говорит…       — Мы буквально сегодня утром разругались в пух и прах в операционной, — поняв, о ком говорит Голд, она улыбнулась.       — Белль умерла в декабре девяносто восьмого, то есть прожила ещё год. — Он заговорил серьёзно, без улыбки, но совершенно открыто. Раз уж эта девочка открылась ему, то почему бы не сделать того же?       — Мне жаль…       Кристиан слышал много вот таких дежурных «мне жаль», которые говорились, только лишь бы что-то сказать, но на сей раз в искренности он не сомневался.       — Я долго не мог прийти в себя. Я уже даже женился, завёл новую семью. И всё спрашивал себя — ну почему?..       — Потому что оксикодоновая наркоманка напилась таблеток…       Кристиан в ответ промолчал, ловя себя на мысли, что ещё лет пять назад его бы это устроило — и эта причина, и этот «виновный», и жить бы, может, даже стало легче, но не теперь.       — Нет, не поэтому, — он по-доброму усмехнулся, — с возрастом вы поймёте. Не случись всего этого, то могла оборваться жизнь моей второй жены. Не приди я на могилу Белль в тот день, как знать, что было бы на старом мосту у кладбища. — Кристиан решил не вдаваться в подобности. — Одни уходят, чтобы пришли другие — это какой-то нам неведомый принцип равновесия, и уж точно не ваша вина. Спасибо за беседу, пойду попробую найти доктора Монтгомери, спрошу, как моя жена. — Опираясь на трость, мужчина встал.       — Что с ней? — спросила Амелия, только теперь поняв, что толком не знает, что Голд делает в больнице, и тут же добавила: — Вы можете не отвечать.       — Мы потеряли ребёнка.       — Сочувствую, — Шепард закусила губу. — Кристофер, мой сын, прожил сорок три минуты. Но, знаете, я уверена — у вас ещё будут дети. В конечном итоге всегда побеждает жизнь.       В этот момент в свете фонарей он заметил Грей. Закутанная в тёплую синюю куртку — такие им выдают, чтобы ездить на скорых, — она вышла и, махнув рукой, направилась к нему. Кивнув на прощание, мужчина двинулся навстречу. Он не станет размышлять о том, почему этот час он провёл на скамейке с незнакомкой, слушая историю её жизни. В конце концов, однажды ненавидящий людей Грегори Хаус посвятил час своей жизни истории его жены, вот так же, на лавочке у больницы… В этой вселенной всё вращается.       

***

      Кто-то дотронулся до неё тёплой рукой, и она попыталась открыть тяжёлые веки, но миссия казалась невыполнимой, будто кто-то залил ей глаза свинцом.       — Реджина, детка, — Эдисон говорила мягко, почти по-матерински, — просыпайся, давай, открой глаза!       — Пить… — прошептала она, всё ещё погруженная в темноту. — Дети…       — Реджина, только не бойся, — над другим ухом раздался тихий, хорошо знакомый мужской голос, — это я.       После мужская рука приподняла ей голову, и несколько капель воды упали на губы.       — Много нельзя, — произнёс с жалостью парень, убрав стакан, и добавил: — С детьми Ребекка.       Веки наконец открылись; пусть расплывчато, но она уже видела очертания Карева и Монтгомери. Женщина поглаживала её по руке, в другой её руке стоял катетер от капельницы.       — Всё закончилось? — спросила Реджина, жмурясь. Жажда не стала меньше, и жутко клонило в сон.       — Да, — после женщина замолчала, словно выбирая, что сказать. Обычно в таких случаях по протоколу говорят «не смогли сохранить беременность», но всё нутро кричало ей, что это не тот случай. — Я не смогла спасти твоего ребёнка. — Эдисон произнесла это так, будто это трагедия и для неё. — Кровотечение было сильным.       — Я уверена, вы сделали всё, что могли, — произнесла Реджина. — Вы всегда боретесь до последнего. — Она сглотнула. — Я хотела спросить…       Тут вдруг дверь в палату распахнулась, и внутрь заглянула Мередит; без слов всё поняв. Эдисон кивнула. Женщина уже хотела выйти, как вдруг Реджина снова заговорила, хоть и слова давались тяжело.       — Мне сказали, что у меня никогда не будет детей, но… Это может повториться?       — Ты пока отдохни, я скоро вернусь, и мы поговорим.       

***

      — Как она? — спросил Голд, едва женщина в белом халате приблизилась.       — Стабильно, кровотечение мы остановили, но… — она замолкла, словно интуитивно почесав переносицу. — Я хотела спасти ребёнка, я всё для этого сделала. Дерек тоже хотел спасти вашу жену, но ни он, ни я не смогли…       — Это не ваша вина. Я не хуже вас знаю, что иногда ты делаешь всё, что можешь, на пределе возможностей, но даже этого бывает недостаточно.       — Мы будем наблюдать. Если всё будет нормально, завтра вечером или послезавтра утром вы сможете её забрать.       — Доктор, скажите, она осознаёт, что именно произошло? Как это на ней отразится? — он пару раз еле слышно стукнул тростью. — Поймите, она и так очень закрытая, а тут снова потрясение…       — Трудно сказать, — Монтгомери дёрнула плечом, не вынимая рук из карманов халата. — Если что, мы пригласим психолога.       — Она не пойдёт, — грустно констатировал мужчина. — Так и не ходила, даже после… Можно к ней?       — Она спит, — вместо Эдисон ответила Грей, возникшая из-за её спины. — Я всю ночь буду с ней, звоните, если что, звоните.       Мужчина поблагодарил Эдисон, и, когда та ушла, вновь обратился к Меридит:       — Кора объявилась в городе. Реджина видела её и очень испугалась. Может, поэтому всё и случилось… — после некоторых рассуждений Кристиан перешёл к сути. — Конечно, вряд ли, но, если она вдруг объявится, не подпускайте её к Реджине, сразу звоните в штаб ФБР. И ещё, — он хотел что-то добавить, но отчего-то медлил, — скажи ей, что дети в порядке и что я очень её люблю.       Грей улыбнулась и понимающе кивнула, а мужчина наконец побрёл к выходу. Было уже около полуночи, но в больнице кипела жизнь. Одни бегали, суетились, другие смиренно ждали. Чья-то жизнь сегодня оборвётся, чья-то будет спасена. И, пожалуй, впервые с момента смерти жены Кристиана Голда не волновал вопрос «почему?» Почему одни выживают, а другие нет? Какие цепочки неподвластных нам обстоятельств в итоге приводят нас к подобному результату? Действительно ли Дереку Шепарду помешала клиническая смерть сестры, и, если бы не это, была бы жива Белль? И если да, спас бы Реджину кто-то на мосту?       Ни один из этих вопросов для Кристиана теперь не был важен, ибо уже не интересовал ответ. Пришло осознание, что далеко не всё в жизни зависит от агентов или врачей. Иногда нужно просто довериться Богу или вселенной, тут уж кто во что верит, и просто плыть по течению, зная, что в итоге всё сложится правильно — возможно, вовсе не так, как мы хотели, а как должно. Главное, что в итоге всегда побеждает жизнь.