Ничто не проходит бесследно

Ты не Майклсон

По ночам деревья спрашивают друг друга: как они живут без корней?

      Понимая, что оба уже не смогут уснуть, потому что мысли в голове будут терзать по сотне разных поводов, брат и сестра расположились в уютных антикварных креслах напротив камина. Клаус, по обыкновению, налил себе виски.       — Плесни и мне, — попросила Фрейя, глядя, как капля касается стеклянного дна, а потом ёмкость начинает заполняться жидкостью.       — Только не говори потом, что младшие тебя спаивают, — усмехнулся он, беря в руки второй стакан.       — Почему ты зовёшь его отцом? — только после того, как Клаус передал ей стакан и опустился в кресло рядом, Фрейя решилась задать вопрос. — Он тебе не отец.       — Такую нестерпимую боль мог причинить только отец.       Фрейя прикусила губу; ей снова приходилось слышать, что Майкл тиран и убийца, а для неё он был главным в жизни. Он любил её и всегда боролся. А для Клауса он был истинным злом, и это было так странно, ведь речь, по сути, шла об одном человеке. Создавалось впечатление, что они смотрят в одно зеркало, но для каждого из них оно по-своему искажает реальность, и никто не узнает, как выглядит истина.       — А ты почему? Тебе он тоже не отец.       — У меня другого нет, — дёрнула плечом Фрейя.       — Ты никогда не хотела найти его? — эту фразу Клаус произнёс в один голос с сестрой.       — Я его даже не помню, а кем он был, мне не у кого спросить, — произнесла она, вопросительно глядя на брата и ожидая честного ответа на такой же вопрос.       — Я знаю, кто он. Даже видел его один раз… — Клаус допил всё до капли и поставил стакан на столик.       — И не…       — Нет, он хороший и честный человек, и сын вроде меня, которого подозревали в убийстве, стал бы для него горьким разочарованием. Достаточно того, что я — разочарование Майкла…       В комнате повисло молчание. Слышно было, как в стакане плещется жидкость, когда Фрейя перекладывает его из руки в руку. Как в камине трещат дрова, как кто-то, тоже страдающий недугом бессонницы, спустился вниз…       Они долго молчали. Фрейя изо всех сил пыталась напрячь память и вспомнить хотя бы обрывки из своего детства до переезда в Новый Орлеан — её устроили бы даже обрывки, быть может, в них хоть на секунду мелькнуло бы лицо того, кто хотя бы в теории мог быть её биологическим отцом. Однако всё было тщетно, сознание выдавало лишь одну яркую и болезненную картину.       Зима, крупный снег падает ей за шиворот. Тётя Далия силой отрывает её от матери, а лицо Эстер не выражает никаких эмоций, она безучастна к крикам дочери и просьбам остаться с ней. Далия уносит её на руках всё дальше, а девочка плачет, и сквозь этот плач до неё едва ли долетают тихие обещания скоро вернуться за ней…       — Почему она оставила меня с тёткой, а не с отцом? — спросила она будто сама у себя, вернувшись из воспоминаний в реальность. — Может, его вообще не было?       — Я знаю одно: ты не Майклсон, — совершенно неожиданно отреагировал Клаус на вопрос, который, возможно, даже не ему был задан. — Прими победу.       От этих слов Фрейя дёрнулась, и внутри неё стал расти новый росток обиды — только что он говорил о «всегда и навечно», а теперь вот так вот прямо заявляет: «Ты не Майклсон»!       — Ты не родилась одной из нас, ты не отравлена ядом Майкла. Ты спаслась. Прошу, прими победу.       — Но ты тогда тоже…       — Нет, Майкл протягивал ко мне свои руки ещё до моего рождения и, кажется, уже тогда ненавидел. У меня не было ни единого шанса. У тебя был и до сих пор есть.       Так они и просидели в молчании до самого рассвета, слушая треск дров в камине и пытаясь собрать множество мыслей в одну цельную картину, но у обоих выходило не очень. Как оказалось, оба они не в силах ответить на самый очевидный и на первый взгляд самый простой вопрос: кто они такие?       Нет, конечно, можно было бы пойти по лёгкому пути, взять любой журнал, открыть глобальную сеть — там всё было подробно написано как о семье в целом, где она всегда преподносилась, как самая богатая, самая влиятельная и самая счастливая семья Нового Орлеана, — последнее слово каждому из них хотелось взять в кавычки или вычеркнуть вовсе, — так и о каждом из них в отдельности, вплоть до роста и веса, но там всё равно не напишут о главном.       Кто они такие на самом деле — истинные монстры или жертвы обстоятельств? И так ли важны корни? Правда ли, что без них человек словно вырванное растение, он будет гоним ветрами и так и не отыщет своего места? Какой бы была их с сестрой жизнь, знай они своих настоящих отцов?       — У нас что-то случилось? — ещё один Майклсон пришёл на свет в кабинете, как на маяк.       За спиной Клауса раздался голос Элайджи, но тот не обернулся, а просто произнёс:       — Просто размышляем. Семья Майклсон…       — Извечный вопрос — что мы вообще такое? — Элайджа сел на стул за столом. — Монстры, ищущие отчаянное подобие человечности под знаменем вечной клятвы… Может, мы от рождения были обречены?       Клаус и Фрейя в этот момент нервно сглотнули — слишком не лестная, но в то же время правдивая характеристика.       — Мы все совершали ужасное, — сказал Элайджа то ли себе, то ли брату с сестрой.       — Но ты совершал это только во имя семьи, а значит, ты лучший из нас, — улыбнулся Клаус.       — Лучшая из нас — твоя дочь, брат. Она невинна и никому не причиняла зла, и мы должны сделать всё, чтобы так оставалось как можно дольше.       Дальше все трое так же просидели в молчании, возможно, всё ещё продолжая искать ответы. Проблема была лишь в том, что на многие вопросы ответы вообще не предусмотрены. Сквозь окна в кабинет проникли солнечные лучи, дрова в камине совсем догорели. В доме Майклсонов наступил новый день, а для Фрейи ещё и новая жизнь.       

***

      Ближе к обеду старшая Майклсон открыла шкаф и начала неторопливо отправлять в чемодан вешалки с вещами, иногда по нескольку минут раздумывая, стоит ли брать именно это — ведь ей предстоял не просто недельный отпуск у моря. Её путь лежал в другую страну, и, вполне возможно, он будет трудным. Но за эту ночь к ней пришло осознание, что Клаус по-своему прав — может, им удалось бы быть другими людьми, знай они свои корни.       Возможно, она ничего не найдёт или окажется разочарована тем, что отыщет, но попробовать определённо стоит.       — Только не говори, что Ник или Кол выжили тебя из дома, — произнёс Элайджа, завидев, как сестра везёт за собой чемодан, направляясь к выходу.       — Нет, — улыбнулась Фрейя, — уверяю тебя, это моё взвешенное решение.       — Взвешенные решения за мгновение не принимают…       — Почему за мгновение? — она подняла бровь. — У меня была целая бессонная ночь.       — Отпусти её, брат. — Из-за колонн показалась Ребекка. — Ты и сам только вернулся из долгого путешествия. Наверное, это происходит с каждым из нас. Однажды утром мы просыпаемся и понимаем, что нам нужно что-то ещё помимо того, что у нас уже есть. Каким бы огромным ни был наш дом, он становится мал. Но знаешь, в чём прелесть? — Ребекка обернулась к брату. — Что бы ни произошло с городом или с миром в целом, дом устоит, чтобы дождаться нас. Он — наша Мекка.       После Ребекка подошла к сестре и тепло обняла её. Да, пусть бывали моменты, когда она была с ней не согласна, недолюбливала или откровенно терпеть не могла, но семью и родню не выбирают, и всё, что мы можем — просто принимать их теми, кто они есть.       — Ты так долго пыталась заботиться о нас, позаботься теперь и о себе, — прошептала Ребекка, выпуская сестру из объятий.       Они ещё немного постояли все вместе в холле. Фрейя никак не могла вдоволь наобниматься с племянницей напоследок.       — Когда вернусь, наверное, и не узнаю её, они так быстро растут и меняются! — Фрейя оглядела присутствующих и направилась к выходу. Элайджа взялся её проводить.       — Куда ты теперь? — с еле уловимой тревогой в голосе спросил он, отпирая главный вход.       — В Норвегию, вроде как однажды я слышала от Эстер, что мой отец оттуда.       — Знаешь, я всегда говорю, что мы навеки связаны с теми, кто с нами одной крови, и связь с ними может стать либо нашей силой, либо величайшим разочарованием. Желаю тебе обрести силу.       — Как знать, — дёрнула плечом Фрейя и толкнула ладонью входную дверь.       Она вышла из дома, жмурясь от яркого и ещё жаркого, несмотря на первый месяц осени, солнце. Она шла, не зная, куда идёт. Её багаж был лёгок, но как знать, насколько он окажется тяжёл по возвращении. И хочет ли она найти то, что ищет, ибо нередки случаи, когда неведение блаженно. Главное, что ей есть куда вернуться, и, несмотря на всю сложность их внутрисемейных отношений, её будут ждать.       

***

      — Как это вышло? — спросил Элайджа у Клауса, когда, проводив сестру, они вернулись в кабинет.       — Что именно? — хитро улыбнулся Клаус.       — Как ты её на это надоумил? — Элайджа поправил запонку на рукаве и сел в кресло.       — Моя любимая жена называет нас частями идеального целого, но всё же части — это нечто отдельное, и у каждого есть своё место в жизни. Моё — рядом с женой и дочерью, и смысл его в том, чтобы вырастить Хоуп хорошим человеком. Предназначение Фрейи явно не в том, чтобы опекать нас, и, как знать, может, за пределами дома и города она его найдёт, вместе с ответом на вопрос, кем она была до того, как стать одной из нас. — Он замолчал ненадолго и произнёс: — Тебе бы тоже не помешало подумать о месте в жизни и о своей семье. Если уж я смог, учитывая, что моя дурная репутация всегда обгоняла меня…       Элайджа на всё это ответил лишь тягостным молчанием, будто бы не разделял позицию брата, и молчал, дабы не затевать спор, но Клаус знал его слишком хорошо и прекрасно понимал, что старший брат почти всегда с ними не согласен, но сейчас дело в другом.       — Я видел её в начале этого лета, — вдруг заговорил Элайджа, на секунду изменившись в лице. Кадык нервно дрогнул, а скулы будто свело судорогой, но мгновение спустя он принял свой обыденный невозмутимый облик и продолжил как ни в чём не бывало: — Когда ездил проверить дом Ребекки в Сторибрук. Она ведь не хочет его продавать.       — И, наверное, даже не подошёл? — перебил Клаус. — Благородно решил не мешать её счастью?       — Почему же? — Элайджа заговорил с братом в одном слегка насмешливом тоне. — Даже заглянул на чай, очень душевно провёл время. — И добавил уже с грустью: — Ты прав, Реджина действительно счастлива.       После Элайджа вновь замолчал, по лабиринтам памяти возвращаясь в тот день в самом начале лета…