Ничто не проходит бесследно

Всегда и навечно

Но, несмотря на всё, мы вновь и вновь возвращаемся сюда, домой, в Новый Орлеан, чтобы окунуться в атмосферу вечного праздника, за бутылкой бурбона вспомнить о мёртвых и снова зайти в старый бар Французского квартала, где тебя встретят, как старого друга. Говорят, этот город похож на семью, а семья — это всегда и навечно.

      Двадцать девятое августа навсегда останется в истории Нового Орлеана. О дне, когда «Катрина» без особого труда уничтожила почти весь город, оставив нетронутой малую часть, будут ещё долго говорить во всех новостях, снимут фильмы и напишут книги. Ну а пока доктор Бреннан и ещё некоторые специалисты из её области приехали на опознание множества трупов. Те, кому удалось выжить, пытались прийти в себя и собрать осколки своих разрушенных жизней.       — Сколько лет вашему дому?       — Триста почти… Столько, сколько и городу…       Почему-то, подходя к родовому особняку, Ребекка вспомнила именно этот диалог с Реджиной. И чем ближе был главный вход, тем тяжелее были шаги и тем труднее было сделать вдох. Подойдя, девушка опёрлась рукой на стену, тяжело дыша, будто она пешком преодолела длинный путь и неимоверно устала.       Всё дело в том, что у каждого из Майклсонов, она готова поклясться в этом, не раз возникало желание сбежать из этого дома без оглядки и никогда в него не вернуться. Им казалось, что всё зло скрыто в самом доме, и если, например, сжечь его, оно прекратится. Лишь став взрослее, они поняли: дом — это не стены, дом — это люди. И дело вовсе не во всех возможных страшилках, которые рассказывали о самом старом здании во Французском квартале, а в Майкле.       Ребекка и не припомнит, сколько раз она хотела бежать, была изгнана или покидала дом, не планируя возвращаться. Она и не думала, что привязана к этому дому и месту, пока однажды в общем фоновом шуме огромного мегаполиса до неё не донеслось: «Ураган Катрина уничтожил восемьдесят процентов Нового Орлеана».       Как купила билет, как села в самолёт, как прилетела в город и того, в каком состоянии он был, она не помнила. Лишь только когда Ребекка прислонилась к этим стенам, к ней стали возвращаться эмоции и чувства.       Девушка заплакала; только сейчас она осознала, что это не просто самое старинное здание города, не просто попытка Майкла пустить пыль в глаза и не то место, где им всё детство приходилось терпеть отца-тирана и безучастную мать — это неодолимая часть незыблемого и святого «всегда и навечно».       Эти трещины на стенах — на самом деле шрамы на душах его обитателей. Дом всё видел, слышал и выносил вместе с ними, любил каждого, несмотря на демонов внутри них, и свято хранил тайну смерти Эстер и Майкла, а главное, сумел в минуты трагедии выстоять против стихии и уберечь самое ценное — главную надежду их семьи.       Ещё немного постояв, прислонившись к стенам дома, Ребекка прошла внутрь. Посреди огромного холла всё ещё валялся разного рода мусор и обломки предметов, но, несмотря на всеобщую разруху, девушка знала, что стоит на том самом месте, где её мать отдала Богу душу. Память настойчиво пыталась возвратить её в тот день, когда они осиротели и принесли священную клятву. Видимо, проделав дырки в полу и потолке, ураган стремился вскрыть гнойники в душах горожан, заставить их переосмыслить жизнь, покаяться в грехах, но Ребекке было не до раскаяний и ностальгии. Она сможет дышать спокойно, когда увидит всех живыми и невредимыми, ведь Элайджа всё ещё в пути, а с Колом и вовсе связь утеряна.       

***

      В это самое время Элайджа почти безуспешно пытался попасть в разрушенный город, четвёртый час томясь в душной машине и размышляя о двух почти незаметно пролетевших годах.       Она понравилась ему с первого взгляда, эта милая тихая девочка с родинкой над губой. Именно её благородный Элайджа хотел бы видеть хозяйкой этого дома, однако с того самого первого взгляда он понял ещё кое-что: в случае выбора она предпочтёт не его. Так и вышло.       В мае две тысячи третьего года Элайджа Майклсон делегировал все полномочия, о которых она так мечтала, старшей сестре и покинул Новый Орлеан.       — Ты уверен? — спросила его Ребекка в вечер перед отъездом.       Они тогда уютно устроились в креслах перед камином в кабинете Клауса, пили красное вино и говорили о том, что, пожалуй, впервые сразу трое из семьи покинут дом.       — Вполне, — всё так же сдержанно ответил Майклсон, осушая бокал с вином. — Ты ведь тоже в конце лета покинешь город. Молодец, что решила учиться.       — Но мы столько лет исполняли клятву держаться друг друга, и эта разлука для меня как пытка. — В глазах девушки заблестели слёзы.       — Не плачь, сестра, Кол тоже уезжает.       — Ему легче, он всегда был чуть в стороне. Ты же знаешь, что именно нас связывает?       — Мы больше не нужны Никлаусу, сестра, — уголки его губ дрогнули, он грустно улыбнулся и произнёс это так, словно это и есть ответ на вопрос.       — Ты не прав! — Клаус возник в дверном проёме как-то слишком неожиданно, заставив брата и сестру вздрогнуть и обратить на него внимание. — Вы всегда были рядом со мной. Защищали, как не защищала мать. Элайджа бросался на выручку, когда ярость подчиняла меня, направлял на путь искупления. Мой брат всегда был и будет моим величайшим союзником. А ты — единственная, кто не относился ко мне, как к отщепенцу. Вы — те, кто могли сделать меня достойным Хоуп. Моё место годами было лишь рядом с вами, — Клаус тепло обнял сестру, — а теперь оно рядом с женой и дочерью…       Наутро, обнимая сестру у порога, Элайджа дал ей совет:       — Стань лучшей в своём деле, заставь фамилию Майклсон снова греметь во всех новостях. Если встретишь симпатичного дурачка, не забывай о слабостях, но помни, что любовь слишком редка…       После Элайджа отправился в Моноск. По вечерам, играя в баре на пианино, он однажды встретил её. Джия, брюнетка с длинными волосами, карими глазами и смуглой кожей — она очаровала истинного ценителя классики своей виртуозной игрой на скрипке, и спустя пару недель они уже вместе играли в баре.       Джия была молода и красива. Помимо любви к музыке и превосходного вкуса, их многое объединяло. Временами Элайдже казалось, что вслед за братом он обрёл нечто ценное, и однажды из этого он построит что-то новое, но эта деталь никак не вписывалась в общий пазл незыблемого «всегда и навечно».       — Уезжаешь? — спросила девушка, увидев, как мужчина аккуратно складывает вещи в чемодан.       — Да, — тепло улыбнулся он, — здесь мой рай, но пора бы сменить пейзаж за окном.       После Элайджа закрыл чемодан и, поцеловав Джию в макушку, вышел прочь, чтобы не вернуться. Он был слишком благороден и педантичен, никогда ни при каких обстоятельствах не нарушал данные обещания, поэтому и решил рано утром собрать вещи и уйти прежде, чем даст слово быть с ней до скончания времён.       — И ты просто ушёл? — с недоумением в голосе допытывался Кол во время одного из телефонных разговоров. — Она же была красотка, Бекс мне рассказывала…       — Ты молод и не представляешь, какая редкость — любовь, — задумчиво и печально протянул Элайджа в ответ.       Из Моноска он направился в Париж. В один из вечеров, который он, по обыкновению, проводил в баре отеля, где поселился, к нему подсела яркая брюнетка с каре-зелёными глазами и взглядом хищной волчицы. Он никогда не узнает, кто перед ним, ведь даже когда годы спустя Майклсон увидит её, не сможет вспомнить, где видел её лицо.       Они выпьют и разоткровенничаются друг с другом. Видно, так задумано природой, что незнакомцу открыться легче, ведь он не станет шантажировать тебя твоими секретами и тебе не придётся его стыдиться за тот или иной поступок — ведь тебе просто всё равно, какое мнение сложит о тебе тот, кого ты больше не увидишь. В компании незнакомки, которая представилась как Андреа, время текло быстро и непринуждённо.       Но когда, заслышав медленную музыку, девушка предложила потанцевать, Элайджа, поцеловав ей руку, откланялся в своей элегантной манере — ведь он всё ещё ждал следующего танца с совсем другой девушкой.       Как и планировал, Элайджа сменил обстановку и пейзаж за окном, на несколько месяцев обретя покой в тишине виноградников Тосканы, но потом пришли вести из Нового Орлеана, и он поспешил в родной город, ведь город, как семья — всегда и навечно.       

***

      Пока Ребекка разбирала мусор в гостиной, а Элайджа всё ещё пытался добраться домой, Клаус осушал бокал за бокалом и не понимал, от чего именно у него рябит в глазах — от количества выпитого или от того, что Фрейя ходит мимо него.       — Сестра, ты ещё не устала? Может, присядешь? — спросил Клаус, подмигнув.       — Кола нет с ночи урагана! Он ушёл, и твоя жена даже не знает, куда! — Фрейя всплеснула руками и подошла ближе к брату. — А ты сидишь и спокойно попиваешь коньяк. Мне вообще иногда кажется, что вам троим больше никто не нужен! Если мы с Колом исчезнем, вы трое даже не заметите! — кричала старшая Майклсон, не подозревая, что совсем скоро ей представится возможность узнать, заметит ли семья её исчезновение.       — Во-первых, Кол не Хоуп, ему не три года и Камилла ему не мать. А во-вторых, по твоему, я спокоен?! — Клаус, зарычав, словно зверь, вскочил с высокого стула, на котором до сих пор уютно располагался, и одним прыжком подскочил к сестре. — Я приехал и нашёл дом, в котором должны были ждать меня мои жена и дочь, в руинах! За первые пять минут я умер тысячу раз! Мой младший брат неизвестно где, и ты думаешь, я могу быть спокойным? — Он схватил бокал, из которого пил, и раздавил прямо перед её лицом. По его кисти, сжатой в кулак, потекла кровь.       Фрейя испуганно отступила на несколько шагов, пока не упёрлась в стену. Ей уже давно следовало признать: ничего не получается. После гибели родителей она так стремилась быть старшей, разве что наизнанку не выворачивалась, но ничего не выходило. Ребекка подчинялась только Клаусу, Кол её тоже не особо слушал, и даже в бизнесе она была второй после Элайджи, просто многие куда охотнее вели дела с мужчиной. И вот Кол и Ребекка разъехались по колледжам, повзрослели и даже стали прислушиваться к ней, Элайджа делегировал ей полномочия, а Клаус стал хорошим партнёром, но даже это не делало её главной в большой семье. И этого не случится до тех пор, пока она не примет демонов внутри них, пока не перестанет боятся их.       — Я здесь, и незачем было затевать из-за меня ссору. — Кол стоял в дверном проёме, довольно ухмыляясь.       Клаус с минуту смотрел на младшего брата, видимо, пытаясь подобрать подходящее ругательство, а потом просто подошёл и, схватив за затылок, прижал к себе.       — Мы волновались, чёрт бы тебя подрал, каждый час сверялись со списками погибших, — прошипел Никлаус в ухо старшему брату и добавил уже громче, так, чтобы и Фрейя слышала: — Я люблю вас всех одинаково сильно! Мы семья.       

***

      Они — семья, и навсегда останутся ею. И сейчас они, все пятеро, стояли посреди холла, который был всё ещё завален мусором и смотрели на дыры в потолке, в полу и новые трещины в стенах. Это вполне можно списать на стресс после пережитого, после мысли о том, что могли потерять часть своей семьи, но они будто слышали, как их дом стонет от боли и полученных ран в борьбе со стихией, в борьбе за жизнь Хоуп и за все тайны и клятвы, что хранились внутри.       Они прекрасно понимали, что там, снаружи, всё то же самое, если не хуже в десятки раз, но они не уедут, пока всё не поправят в доме и городе, пока по этим улицам вновь не станут ходить шумные карнавалы, не станет снова поскрипывать старая дверь «У Руссо», куда приходят, чтобы за бутылкой бурбона вспомнить мёртвых и где тебя всегда встретят, как старого друга. Майклсоны вернут городу и дому их прежний облик, даже если на это уйдёт всё состояние семьи.       Ведь город — он, как семья, всегда и навечно, а семью не бросают в беде.