Ничто не проходит бесследно

Доктор Хаус

Ты забери меня туда Где солнце, песок — я там останусь Вылечи меня, вылечи меня Вылечи меня, доктор Хаус

      Реджина сидела на кухне в полной темноте, не зажигая света. Только лишь полная луна светила в окно, и казалось, что на полу кто-то разлил молоко. Мерно тикали часы, причём Реджина не могла понять, какие именно — те, что в гостиной, или главные, на башне Ратуши. В кране капала вода, и раздражающий звук, с периодичностью раз в секунду, то и дело вторгался в мысли Реджины, спутанные, как клубок, но встать и выключить воду у девушки просто не было сил. Она продолжала неподвижно сидеть на стуле, смотря на след лунного луча на полу.       Её мать и так была не лучшим человеком, а теперь ещё и сестре грозит тюрьма. Что уготовано ей? Может ли она позволить себе оставаться рядом с Бэем и Кристианом, что она сможет дать этому мальчику? Но у Бэя хотя бы есть отец, а та девочка, новорождённая дочка Зелины — что теперь будет с ней? Сможет ли она прожить лучшую жизнь, чем женщины её семьи, и как прервать эту чудовищную цепь родительских посланий?       Голд спустился вниз, чтобы попить воды. Он не сразу заметил силуэт в лунном свете. Она сидела, согнув плечи, и подпирала ладонями подбородок. Мужчина взял с дивана клетчатый плед и, подойдя ближе, укрыл её.       — Четвёртый час, — он посмотрел на неё. — Ты так и не ложилась?       — Не могу уснуть, — она покачала головой, — не могу перестать думать о дочери Зелины. Что с ней теперь?       — Отдадут на удочерение. — Голд наполнил стакан водой и присел рядом. Ему не очень хотелось говорить ей правду, но всё же он старался не лгать. — Но сначала предложат опеку родственникам, бабушке, например.       — Коре? — Миллс стукнула ладонью по столу и тихонько взвизгнула от боли, не рассчитав силу удара. — Кора погубит её, как погубила нас!       — Ты тоже можешь претендовать, ты её тётя, — сказал Голд. Не то чтобы он в сорок пять лет хотел стать отцом новорождённой девочки, но судьбе иногда виднее.       — Тётя… с попыткой суицида. Никто мне её не отдаст, — пробубнила Миллс.       Они просидели так до утра, пока свет луны не сменился светом солнца. Молчали, слушали, как из крана капает вода, и думали каждый о чём-то своём.       Утром, после пары часов сна, Голд спешно собирался в отдел. Просунув одну руку в карман пиджака и отхлебнув горячего кофе, мужчина на бегу спросил:       — Реджина, ты помнишь больницу, в которой лежала — как звали твоего врача?       — Грегори Хаус, — растерянно пробормотала девушка, наморщив от удивления лоб.       Следующие две недели к теме Зелины и её дочери они больше не возвращались. Хватало других обыденных и вполне повседневных проблем.       В то время они прилетели в Чикаго, чтобы расследовать очередное дело, и однажды вечером, оставив Реджину с Эмили, Голд ушёл по делам, никому не раскрыв подробностей.       

***

      Когда Лиза Кадди услышала, что кто-то снова ищет Хауса, она устало закатила глаза, уже придумывая, как будет выпутывать больницу из очередного скандала, который снова спровоцировал этот наркозависимый и циничный, но, без всякого сомнения, гениальный врач.       Стараясь выглядеть как можно более спокойной, Лиза неспешно подошла к мужчине и невольно оглядела его. Он ей чем-то даже напомнил Хауса. Тоже в костюме и с тростью, только волосы были до плеч. На ногах туфли, а Грегори предпочитал кроссовки, и, в отличие от Хауса, был гладко выбрит; почти такая же таинственно циничная полуулыбка…       — Меня зовут доктор Кадди, — женщина глубоко вдохнула, — чем могу помочь?       — Здравствуйте, мне нужен доктор Хаус. Это насчёт одной его пациентки, и помочь мне сможет только он.       — Вы знаете, декор Хаус почти не общается с пациентами и вряд ли сможет вам помочь, — начала свою речь главврач, как вдруг за её спиной раздался стук трости и крик.       — В твоей больнице опять нет моих наркотиков, чёрт подери!       Женщина нервно сглотнула и, собрав последние крохи терпения, обернулась.       — К тебе пришли!       Хаус так же окинул Голда взглядом и, видимо, подметив их некоторое сходство, произнёс:       — Если вы мой брат, который потерялся в юности, предупреждаю сразу: отобрать у меня нечего, викодина — и того пара таблеток осталась.       — Я насчёт одной из ваших пациенток…       — В чём бы она меня ни обвинила, это не я, — перебил Хаус в привычной манере, не желая воспринимать реальность всерьёз.       — Реджины Миллс, — спокойно закончил Голд.       Грегори Хаус тут же изменился в лице. Будучи расистом, сексистом и циником, он не любил людей и никогда не скрывал этого. Он был совершенно уверен в том, что с ними не стоит говорить, потому что они всё равно солгут, и слушать их не стоит по этой же причине. Но её он слушал, внимая каждому слову. Он помнил даже мелкие детали болезни своих пациентов, но не запоминал их имен и лиц, никогда. Но её он помнил — чёрные глаза, родинку и еле заметный шрам над губой, оставленный мучителем.       Хаус запомнил её, потому что никогда этого не понимал. Его рамки всегда были размыты, его принципы и взгляды всегда выходили за пределы общепринятых норм, но это было за гранью даже его извращённого, по мнению многих, видения жизни — брать кого-то силой, если рядом ходят десятки тех, кто согласен на всё даже за мятую двадцатидолларовую купюру.       — Идёмте в мой кабинет, — лицо доктора вмиг стало серьёзным, с него исчез сарказм.       

***

      — Нет! — крикнула Лиза, продолжая размахивать руками и расхаживать по кабинету. — Это незаконно!       С каждым разом ей всё сложнее было это признавать, но факт оставался фактом: Хаус даже в самых сложных случаях оказывался прав. И его гениальность всегда оказывалась весомее всех отрицательных качеств, но весы то и дело качались, как сейчас, например.       — Такое ощущение, что ты давно уверовал в то, что законы придуманы только для того, чтобы их нарушать.       — Тупые законы, да! — как всегда честно ответил Хаус, сев на стул и забросив ноги прямо на стол к начальнице, а та в ответ лишь брови нахмурила.       — Ты считаешь этот закон тупым, то есть думаешь, что девочке с попыткой суицида можно стать матерью?       Женщина подошла ближе и наклонилась нему. Пару минут мужчина фиксировал взгляд на её пышной груди, внимательно следя, как движется при вдохах грудная клетка, а затем посмотрел в лицо. Немного смуглая кожа, слегка вьющиеся волосы и серо-голубые глаза. Лёгкие морщины ничуть не портили её привлекательной внешности.       — Если бы меня спросили, я бы запретил девяноста пяти процентам женщин рожать детей, — произнёс Хаус и тут же заговорил, казалось, совсем не о том. — Помнишь двенадцатилетнюю Ребекку Майклсон? Это было десять лет назад, сами они из Нового Орлеана, в Чикаго приезжали по делам.       Слушая Хауса, Лиза открывала рот от удивления всё шире с каждым его словом. Он забывал пациента через пять минут после осмотра, но, как оказалось, помнил случай десятилетней давности, да ещё и со всеми подробностями! А Грегори тем временем продолжал:       — У неё была сломана рука, сложный перелом со смещением. Милая белокурая девочка со смешной чёлкой. Она храбро всё сносила, не плакала и не кричала, спрашивала лишь про старшего брата. Руку ей сломал отец, когда она попыталась защитить старшего брата, которого отец всё время избивал. А что же мать? — последние слова Хаус произнёс на тон громче, смотря прямо начальнице в глаза, и та почему-то отступила на шаг. — А ничего. Весь её вид демонстрировал, что так и надо. Какое-то животное истязало её детей, а она не реагировала. И после этого вы ещё хотите убедить меня, что я ненормальный?       — Хаус, — голос Кадди дрогнул.       — Почему, когда ребёнка хотят взять, то всё тщательно проверяют, вплоть до здоровья зубов, и не каждый сможет его забрать, а когда ребёнка рожают, никто ничего не проверяет, и они ломают им руки и жизни? Это тупой закон!       Хаус стукнул по столу тростью, и Кадди вздрогнула. Воцарилась тишина, единственным звуком в которой оставался метроном на столе, стук которого совпадал с ритмом сердец людей к комнате.       — Лиза, жертвы изнасилований почти никогда не оправляются до конца, — мужчина убрал ноги со стола и, встав, подошёл к женщине, продолжая говорить тихо, почти шёпотом: — Этой девочке двадцать лет, и у неё есть шанс. Мы врачи, и мы должны лечить. Она и так будет всю жизнь помнить об этом, зачем ещё и запись в истории болезни?       Она, конечно, понимала, что за проделки Хауса всё равно отвечать ей, и если это когда-нибудь вскроется, ей не позавидуешь, но Хаус всегда прав — может, прав и на этот раз? Это стоит спасения даже не жизни, а души. Женщина, подойдя к столу, взяла нужную папку и протянула её своему невыносимому гению.       — Вылечи её, доктор Хаус.       

***

      Когда Голд попросил её приехать в ту самую больницу, куда она попала, находясь в бегах и скрываясь от Коры и людей Сальваторе, Миллс была обескуражена и растеряна; меньше всего она хотела бы туда возвращаться, но Голд настаивал, толком не объясняя причин. И пришлось довериться ему снова.       Реджина вошла и почти сразу увидела Голда. Кристиан помахал ей рукой, подзывая к себе, и она подошла, всё ещё не понимая, как воспринимать происходящее.       — Держи, — Голд протянул ей папку.       — Что это?       — Копия твоей истории болезни. Здесь написано, что почти два года назад ты попала сюда с пищевым отравлением.       — Но это… — брови её стремительно поползли вверх, лоб наморщился.       — Незаконно? — всё та же полуулыбка. — Я почти шестнадцать лет ежедневно пытаюсь избавлять мир от зла и спасать жизни. Но иногда, чтобы спасти жизнь, нужно нарушить закон, закрыть глаза на доказательства вины или вычеркнуть строку из медкарты.       Реджина не успела как-то отреагировать на его слова — поблизости послышались шаги и уже привычный для неё стук трости. Она заглянула Кристиану за плечо, и тот, решив, что этим двоим есть о чём поговорить, решил не мешать.       — Я подожду тебя в машине.       Хаус медленно сократил расстояние между ними и, не стесняясь, внимательно оглядел бывшую пациентку, задерживая взгляд на мелочах. Полусапожки на каблуке, брюки и короткое красное пальто. Свитер под горло. Всё те же длинные волосы, но кожа не смертельно бледная; щёки залиты природным румянцем, чёрные глаза больше не похожи на тлеющие угольки — они искрятся.       — Я рад тебя видеть, Реджина, — наконец произнёс мужчина, — но ещё больше радует то, что ты прекрасно выглядишь.       — Иду на поправку, — улыбнулась Миллс, — и это вы вылечили меня.       — Я ничего не сделал, — он на удивление не хамил и обходился без сарказма.       — Вы выслушали меня. Спасибо, — она крепче сжала «чистую» историю болезни в руках. — Спасибо за всё!       После девушка приподнялась на цыпочки и на долю секунды робко прикоснулась губами к колючей щеке мужчины.       — Реджина, — мужчина окликнул её, когда она была уже у самого выхода; девушка обернулась. — Ты нашла их?       — Кого?       — Новые причины, чтобы жить.       — Да. Вы оказались правы…       — Хаус всегда прав, — еле слышно прошептала Кадди, наблюдавшая за этой сценой и проводившая девушку взглядом, полным надежды на лучшее. Затем она подошла к Хаусу и вложила в его ладонь пузырёк. — На свой викодин, чёртов… — проглотив слово «наркоман», она выпалила: — Гений!