Бар, собранный из воспоминаний

Его глаза были темнее тумана, который накрыл Токио ещё с утра. Он был лучшим исполнителем бара с самого начала, но никто даже и не мог предположить, что раньше Сакуса был совершенно иным.

***

— Ах ты ж мразь, — звонкий щлепок по щеке разнесся и ударился об обшарпанные стены, — тебе нельзя ничего доверить, идиот! Глаза были наполнены болью и горечью, он снова забыл погулять с собакой, за что теперь получает. Снова. — Мамочка! — детский крик был игнорирован, впрочем, как и выставленные руки в целях защиты. — МОЛЧИ! Я сейчас говорю, весь в отца пошёл. Эти уродливые глаза. Эти уродливые волосы. Родинка. — она ненавидела все, что связано с его отцом. Как на зло Сакуса был полной его копией. — Это из-за тебя он ушёл от нас, это ты, блять, виноват, — она задыхалась от собственных слез и злости, — если бы ты не родился, он бы остался. «Если бы ты не родился.»

***

— Сакуса, ты снова сбежал из дома? — пожилая женщина жалостливо посмотрела на мальчика, который полностью промок под сильным дождем. Его кудрявые локоны прилипли к лбу и теперь он похож на какого-то танцора, который вылил, казалось бы, весь флакон лака. — Да. — уже тогда Сакуса принял решение не говорить много. Только по делу и очень коротко. — Прости, сегодня муж дома и я не могу тебя к себе взять, но я вынесу тебе что-нибудь поесть, — женщина одарила его доброй улыбкой, надеясь на ответное действие. Его не последовало. Он сидел с нечитаемым лицом и рассматривал новые ссадины и синяки на руках. Множество шрамов разукрашивали все тело молодого мальчика — лет тринадцати — с пустым взглядом. Он не имел никакого образования, хотя его сверстники уже вовсю учились в школах. За всю свою жизнь он пробыл в учебном заведении лишь месяц, пока отец был рядом, когда же он уехал мать перестала водить сына туда. Ибо зачем? Он и так жалок, зачем позорить всю семью? Правильно, незачем.

***

— Сакуса, бежим, — первая миссия ещё до Токийского Бара. Они должны были убить прокурора их маленького города, который собирался посадить их главного. Сакуса тогда впервые встретился с матерью после долгой разлуки. Он ушёл из дома в пятнадцать, а мать, спустя полгода, устроилась прокурором города, пытаясь заработать на жизнь. Её кабинет был серым, ничем не выделяющимся — отвратительным — для Сакусы. — Мерзость. — он не сдерживал себя в высказываниях. Больше не собирался этого делать и она это понимала. — Киёми, ты так вырос, — она слащаво улыбнулась. Её правый глаз дёргался, выдавая  нервозность. — А ты все такая же, — будто ведро холодной воды вылили на высокую женщину. — Ты совсем обо мне забыл, да? А я ведь на работу устроилась ради те— — Не смей. Не смей даже заикаться о том, что это ради меня. Всё, что ты делала в своей жизни, исключительно, ради себя. Обо мне никто не помнил. Ты знать меня не хотела. Холодный металл в руке слегка поблескивал на солнце, привлекая внимание. — Ты с плохими людьми связался, Оми, пойдём домой и все будет хорошо, — она попыталась вновь выдавить улыбку, но больше это было похоже на оскал. — У меня нет дома. А эти люди, во всяком случае, не бьют меня и кормят. — Но они ведь тебя не любят, — она сделала аккуратный шаг в сторону сына, — а я тебя люблю. Больше всего на свете. Сакуса молчал. Он прекрасно понимал, что это ложь, которую почувствуешь даже за километр. Это ложь. Ложь. Ложь. Голова болела, а картинка покрылась разноцветными кругами. Казалось, весь мир сошёл с ума. Сошел с ума вместе с Сакусой. — Ты ведь понимаешь, почему я пришёл, — он не желал разговаривать о каких-то там чувствах. Они были чужими людьми. — Судя по сжатому пистолету в правой руке — да, — она вернула себе спокойствие и снова посмотрела на сына, — но ты же не выстрелишь, верно? Зачем тебе это? Зачем портить себе жизнь? — Она и так уже испорчена настолько, что хуже и быть не может, — Сакуса поднял пистолет и направил его в голову. В голову родному — Сакуса так не считал — человеку. — Оми… — Не смей меня так называть. Ты била меня, унижала, мне приходилось спать на улице, хер пойми где и сейчас ты говоришь, что любишь меня? Да, ты молодец. Вовремя, — пистолет заряжен пятью пулями. Сакуса любил извращаться в стрельбе. Сначала стрелять в руки, ноги, голову, чтобы это не было смертельным выстрелом, но жутко болезненным. Киёми смотрел мёртвыми глазами на мать, которая испортила ему детство и нанесла кучу травм, которые он отрицал. Поначалу Сакуса старался даже оправдать маму. Она ведь его мать, она не может нести ему зло, значит во всем есть какой-то положительный смысл. Значит не все так плохо. Смысла не было. Никакого. Она ненавидила его. Ненавидит и сейчас. Но она хотела жить. Хотела прожить счастливую — мать твою — жизнь. Она хотела забыть о Сакусе, как о страшном сне. Хотела родить ещё одного ребёнка и не повторить тех ошибок, что были совершены ранее. Сейчас же она прощались с жизнью, змеино улыбаясь в лицо сыну, прекрасно понимая, что нет ей пощады. С другим наёмником она бы смогла договориться, подкупить, с этим же — нет. — Стреляй же, чего ты ждёшь? — А ты хочешь по скорее сдохнуть? — он инстинктивно изогнул бровь, а она истерично засмеялась. — Как же вы похожи. КАК ЖЕ ВЫ, БЛЯТЬ, ПОХОЖИ, ДА ЭТА ЧЁРТОВА РОДИНКА. ЕБАННАЯ МИМИКА. ТЫ — ЭТО ОН, НО ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ, БЛЯТЬ, РОЖАЛА Я, А ТЫ ВЫГЛЯДИШЬ КАК ОН? ЧЕМ Я ЗАСЛУЖИЛА ЭТО? ЧЕМ?! — Видимо сильно ты накосячила в прошлой жизни, раз сейчас тебя заставляют так страдать. — Мне не нужно было выходить за него. Не нужно было рожать. Не нужно было… — по её щекам скатились горячие слезы. Она актриса. Актриса, каких поискать надо. — Мне нужно было убить тебя ещё тогда, — она безумно посмотрела в мёртвые глаза, — когда я первый раз купала тебя. Такого маленького, хорошенького, улыбающегося. Ты бы умер счастливым, ведь так? — Не видя мира. — Мир жесток, так зачем его видеть? — Мир стал жестоким из-за тебя. — Я лишь маленькая единица всего масштаба проблемы. — Ты центр моей проблемы, — он не желал больше продолжать этот бессмысленный разговор. Он все равно убьёт её. Убьёт здесь, быстро и без сожалений. Без каких-либо эмоций. Просто мусор. Его учили всегда избавляться от мусора. — Оми-Оми, я люблю те— Выстрел. Прямое попадание в сердце. Он не мог слышать этого. Не мог. Не хотел. Не обязан. Труп родной матери упал на мертвенно-белого Сакусу. Кровь шла струйками по его черному пиджаку и с звоном падала на чистые туфли. Мерзость. В восемнадцать Сакуса первый раз убил. Убил свою мать.

***

— Оми-куун, — блядский Мия стоял напротив и точно так же, как и мать, звал его, чтобы привлечь внимание. Он был так похож на неё. Эти изгибы подбородка и, удивительно, тёплые глаза, совсем как у мамы из детства. Той, что была с папой. — Мерзость, — он бы хотел всадить последнюю пулю ему в лоб, хотел бы вогнать её в самую середину, чтобы она застряла там и навсегда оставила жёсткий отпечаток, но вместо этого прошёл мимо, пытаясь выровнять дыхание. Мия не виноват, что он похож на неё. Мия вообще тут не причём, но его нужно устранить.