Акцент

Небо одинаковое, может, и везде, да солнце по-разному светит. Александр сидит на разогретой полуднем земле и очень хочет снять рубашку, которая на нем превратилась в пропитанную потом тряпку, но стесняется перед Фицджеральдом - сухим, поджарым, будто статуэтка в сувенирном магазине, и с легкой испариной под светлой челкой, которая показывает, что он все-таки человек. Александр матерится на родном русском вперемешку с местным испанским, но про себя, а то еще американский большой брат обратит на него взор неподвижных светлых глаз, а Пушкин возьмет и превратится в лягушку. Или говна кучку, что, на самом деле, более вероятно. Позади них — плешивый кратер, оставшийся после добычи мрамора и вывернутая земля с обнищавшим поселением местных рабочих, и местные козлы вдалеке. Романтика. Редкие облака с неба выгоняет ветер, оставив их двоих на растерзание солнцу. Пушкин чувствует, что ему ощутимо плохеет и думает про себя: вот же ж нахуй эту всратую Латинскую Америку с ее жарищей. А Дост в местный клоповник для бомжей вообще при полном параде пошел, в рубахе, пиджаке и шапке на башке. Пушкин очень надеется, что этот олух послушал его и надел бронежилет. Все одно свалится потом от теплового удара. А если нет, то Сергеевич признает себя тупиковой ветвью эволюции, неспособной адаптироваться к изменяющимся климатическим условиям и умрет от передозировки пельменей в организме. — Напомните мне, зачем Fyodor вообще туда пошел? — Фицджеральд говорит некоторые фразы на русском почти без акцента, слава умной маленькой репетиторше и советским фильмам, но на именах неизбежно спотыкается. — Дык, кхм, — переходит на английский, — he needs information about the Book, — получается вроде верно и даже доступно, не зря же он английский по играм на приставки разучивал. — Вот как, — будто записанная звуковая дорожка, — а я думал, он оружие купить хочет. Фу-ты ну-ты, вот сюрприз. Не то, что Федор, не умеющий стрелять даже из рогатки, прикрылся откровенно бесполезным предлогом про оружие, а построение фразы Фицджеральдом. И что Достоевский очевидно хотел, чтобы за ним приглядывали. А если приглядывали, значит он — опасается? Пушкин украдкой смотрит на Фицджеральда снизу вверх и тут же опускает глаза. Опасается — кого из? Френсис тем временем достает из кармана шелковых брюк совсем уж неподобающую его статусу мятую картонную коробочку и вытаскивает оттуда толстенькую добротную самокрутку, купленную, очевидно, у местных. Глядит в упор на Пушкина, дергает углом рта и спрашивает: — Есть зажигалка? — Ага, то есть yes, — курит Александ строго по настроению, но зажигалку и кучу с виду бесполезных мелочей с собой всегда таскает. — Sпасиbо, — Френсис подходит к вскочившему на ноги Пушкину, чуть склоняет голову и прикуривает. — Хотите? Одни из лучших на местном рынке, несмотря на преzentation. — No, thank you, — по воздуху поплыл резкий, дерущий глотку запах анаши. — I find this thing very harsh for me. Фицджеральд на секунду замирает, видимо, не сумев сразу уловить глубокий смысл кривого английского Пушкина, но затем до него, видимо, доходит, и он кивает. — До свадьбы я баловался этой вещью, — смотрит на покосившуюся крышу забегаловки, в которой скрылся Федор, — потом бросил. Жене тоже не нравился запах. Напоминает ваши горячие yolki. Вторую половину его реплики Пушкин все-таки сразу не переваривает и позволяет себе заминку. Один-один, мистер Фицджеральд. — Fёdor doesn't like it too. — поэтому даже папиросы приходится закуривать как можно дальше от этого чахоточника, чтобы потом закусывать запах грепфрутом, причем не долькой, а в лучшем случае половиной дорогого фрукта. — Аллергик, хуле. — Последнее слово вырывается совершенно неожиданно. Блять. — Yes, — Скотт ухмыляется, тембр и дыхание у него меняются, становятся более плавными и расслабленными, уходит напряжение с плеч. Пушкин, пользуясь расфокусом американца, пялится на него, словно школьница на спустившуюся с обложки кинозвезду и думает, что богатые люди странные. Хотя, Дост вон нищий и тоже странный. Неутешительный напрашивается вывод. — Вода есть? — Френсис хочет сплюнуть, но во рту было сухо, как в пустыне. — Yep, — Пушкин идет к их сумкам, брошенным в клочке тени. Точнее, сумка была у него, а вот у Скотта — самый настоящий саквояж из толстой дубленой кожи. Вещица дорогая, хоть дизайн и не был кричащим, а фурнитура, что внезапно не из золота или платины. — Единственное, у меня только такая вода, — Александ, покопавшись, показывает Фицджеральду термос. — Okay? — Okay, — тот выдыхает струйку дыма в сторону и докуривает. Пушкин откручивает плотную крышку самого настоящего корейского термоса и наливает в нее воды со льдом, едва не давясь слюной. — Thanks, — Фицджеральд сначала полощет рот и только потом пьет. — Еще? — прохлада из термоса шла просто райская. — Нет, и так сойдет, — Скотт качает головой, будто запрещая что-то самому себе. Пушкин пожимает плечами и убирает термос обратно, застегивает сумку. Как раздается механический писк, складываясь в простенькую мелодию. — Pager?.. — Френсис склоняет голову к плечу, выражая удивление. — Твейджер, — поправляет его Пушкин и читает сообщение. — Ох ты сукин же сын…

***

Федор играет в покер. С ним за столом еще три игрока из местной группировки Latin Kings, а карты сдает перепуганный мальчишка, за шиворот выволоченный из кухни. Руки у него до сих пор были в свином жиру и его зловонный налет оставался на замусоленных потемневших картах и коже Достоевского. Плевать. Федор гоняет во рту мятный леденец и просчитывает варианты. — Еще, — говорит он и берет карту. Согласно рассчетам, вероятность умереть у него около 50% в благоприятном раскладе до 90% при неблагоприятном. Все зависит от того, один ли Пушкин, сколько косяков успел выкурить мистер Фицджеральд, не свалился ли замертво от жары и мигрени Гончаров на зловонных задворках местных улочек, не отравился ли местной едой Аркадий и тому подобное. Мелочи складывались в проценты, проценты обретали форму и собирались в картинку, такую же, как принт на картах. Пиковая дама в окружении сухих цифр говорила о том, что убивать его в случае неудачи будут долго и мучительно. — Ну что, белячок, поднимаешь? — усмехается рослый латинос, глава местных. — Поднимаю, — неожиданно говорит Достоевский и с шумом кладет поверх ставок новую стопку купюр. — Не меченые, мальчики, не бойтесь, — кто-то за спиной хмыкает и пялится на его шею, Достоевский почти физически ощущает этот мерзкий взгляд. — Как мы можем бояться нашего дорогого друга? — говорит загоревший дочерна итальянец, если он не путает акцент. — Чек, — и стучит по столешнице. Круг замкнулся, всего одна карта отделяет партию от завершения, и это действует на нервы. Федор считает проценты и перебирает вероятности. Думает, стоит ли использовать сунутый Пушкиным пистолет или не позориться своими навыками стрельбы, все одно после того, как вскроется расклад, его пристрелят. Не тот, кто любовно ласкает взглядом его хребет, а мрачный парнишка за барной стойкой. Количество сгрудившихся за спиной местных и бандитских шестерок превысило его ожидание, такой аншлаг он собрал, а если кто-то все-таки попробует попасть ему в затылок или горло, шансы выжить стремятся к нулю, не спасет купленный Александром бронежилет. Смешно будет умереть в дешевом кабаке на самых задворках Латинской Америки, а не пафосно и с размахом, как представлял иногда Федор. «Ты все-таки такой ребенок», — говорит здравый смысл голосом Александра. — Ставки сделаны, — итальянец усмехается, Федор знает, что он покажет ему стройное каре, что мальчишка с жирными пальцами загубил своими ловкими руками не одного самонадеянного игрока. Федор чувствует, как напряжение вокруг него становится осязаемым и душным. Кому стоит молиться, чтобы процентный массив сложился в благоприятную картинку? Крик. Стрелок за стойкой орет и хватается за промежность, бросает со стуком револьвер и пляшет словно червяк на раскаленном асфальте. «Аркадий!» Федор вскакивает на стол, дивясь своей прыти, бьет в челюсть потянувшегося за пистолетом итальянца, уворачивается от удара латиноса, кубарем скатывается со стола и бежит ко входу для персонала, зная, что уставшая уборщица по привычке не стала закрывать дверь. Оглушительный выстрел и пуля вгрызается в дверной косяк у самого виска Достоевского. Но дверь поддается с первого же толчка и жалобно скрипит на ржавых петлях. Федор вырывается в душные объятия улицы и даже успевает пробежать пару метров, как в спину словно врезается легковушка и он падает ничком на землю, прикусив себе язык. — Almeja, — Федор с трудом встает. — Хитрая сука, — старик держится за подбородок. — Но хорошо, что ты сразу не сдох, я хочу посмотреть, как моя пуля пробьет насквозь твое ебало. Федор смотрит на небеса, на изуродованную добычей мрамора землю, хохочет в голос и до того, как итальянец нажмет на курок, говорит на испанском, чтобы было доступно и ясно: — Вы все грешники. Отпустите меня, или Бог накажет вас, — он смотрит своему убийце прямо в глаза, указав на него трясущейся рукой. — И ты будешь первым. *** В трех метрах над вами есть площадка, используйте то, что найдете. — Сукина ты блядина, — Пушкин ссаживает ладони о камни, пытается подтянуться, но жопа тянет его вниз и он того и гляди сползет ровно к тому месту, откуда начал. — Помощь нужна? — Френсис на тонких ногах расстояние преодолел с ловкостью лани или горного козла, тут уж что больше по душе, и теперь терпеливо ждал Александра, усевшись на саквояж. — Да, очень, — Фицджеральд помогает ему без малейшего намека на презрение или брезгливость, качнув головой в сторону ящика, стоящего на клочке чахлой зелени. — И что это, снайперка, динамит?.. — крышка открывается легко и бесшумно. — Да ты шутишь… — What is that? — Скотт смотрит на ровные ряды гладких шариков чуть чуть больше сантиметра в диаметре. — Marble? — Они же стальные… — новое сообщение, — ну что еще… Если я не появлюсь в течении трех минут с момента получения этого сообщения, меня все-таки убили, — гласила надпись на экране твейджера. — Да mister Dostoyevski in беде, — Френсис смеется. — В жопе он, а не в беде, — Пушкин никогда не был силен в разгадывании ребусов, и сама ситуация злила неимоверно. Что делать? Бежать в кабак спасать его? Если только прыгать со скалы. Прикрыть отступление Доста? А как. «Макаров» просто не достанет, а винтовка осталась в машине. — Блядство. — Marble… — Френсис садится на корточки, разглядывает отполированный металл. — Fyodor действительно хитрец… Пушкин не слышит его, Пушкин смотрит на часы, на утекающие сквозь пальцы секунды и невозможность как-либо выйти из ситуации. Осталась минута. И до того, как стрелка пойдет на последний круг, Фицджеральд хлопает Александра по плечу и показывает на выскочившую фигурку в белом. Не с парадного входа, а заднего, для персонала и приема товара. Как раз на этот участок им открывался прекрасный вид. Выстрел. Федор запинается, словно кто-то толкает его в спину, падает, — Пушкин силится увидеть, есть ли кровь, но Фицджеральд, скалясь, говорит, что после такого попадания без бронежилета не поднял бы никакой адреналин. Толпа следом выходит приличная. И очевидно готовая убивать. Пушкин чувствует, как к горлу подкатывает тошнотворное отчаяние, смотрит на Скотта. Безмятежного, пьяного от дури и абсолютно расслабленного. — Вы когда-нибудь играли в Мрамор? — до них доносятся обрывки голосов. — Ставлю тысячу долларов, — Александра вдруг обдает потоком чистой, покалывающей кожу, силы, — что нет. Френсис улыбается обворожительно и совершенно безумно, делает первый бросок. *** На мгновение толпу охватывает что-то похожее на смятение. Но затем раздается смех и итальянец говорит: — Смешная сука, передай Господу привет, — а затем его череп лопается, как гнилой орех, и он тяжело заваливается на спину. Жалобно клацнул о камни выпавший пистолет. Федор ясно видит, как жажда крови и азарт на лице местных сменяются на почти что праведный ужас. А затем валится на землю не успевший и рта открыть латинос — его череп раскрывается с левого виска и в ту же сторону он молча и падает. К страху добавляется паника и вот густую тишину разрезают крики, которые обрываются по одному, словно фигурки в тире. Федор, забытый всеми, смотрит, как редеет толпа и берет на руки неторопливо семенящую мимо крысу, звонко чмокнув пасюка в розовый нос. В итоге, из окон выглядывают только онемевшая от страха уборщица, пожилой бармен и знакомый мальчишка. Федор слышит срывающуюся с побелевших губ мужчины молитву, с трудом встает на ноги идет к выжившим. — Diablo, — шепчет женщина, не в силах отвести взгляд от худой пошатывающейся фигуры. Федор касается ее трепещущих сухих губ, и она падает замертво, так и не успев выплюнуть очередное «дьявол», за ней захлебывается кровью бармен. — … — Федор улыбается широко и жутко, глядя на мальчишку. — Прости меня, — у него бежит по трясущимся коленкам. — Прости, прости, прости… Федор без малейшей брезгливости касается его пальцев. — Спасибо за даму, — он достает из рукава единственную старшую карту, доставшуюся ему в партии, — возвращаю должок. Перед тем, как сердце мальчика разорвалось от страха или чужой способности, ему показалось, что женщина картинке смеется. Вместе с белокожим дьяволом. Смеется высоким, лающим смехом. Федор, поправляет шапку, устало оглядывает побоище и ковыляет в сторону спускающихся к нему Александра и Скотта. Спина слева болела так, будто туда ударили кувалдой, бронежилет стискивал грудь, а солнце жарило, как в аду. Устал он. — Федор! — голос… Пушкина? Федор не успевает понять, сраженный тепловым ударом и упав лицом на подвернувшийся труп. Шапка с него слетала и покатилась аккурат к ногам Фицджеральда. — Ты бы еще шубу надел, олух, — Александр убирает живого с мертвого, взвалив Достоевского на плечи. — А вы действительно мастер, mister Fitzgerald. — А то, — Френсис раздумывает не закурить ли ему еще одну самокрутку, — чего тебе? — обращается он к карабкающейся по его штанине крысе, взяв ее на руки и разглядывая. — К слову, это разве не самка? — он усаживает животное в шапку, чтобы опять на начало есть его пальцы. — Это Аркадий, — Пушкин говорит так, словно вынужден объяснять аксиому, решительно направившись в сторону арендованной американцем машины. Даром, что до нее около трехсот метров на себе Достоевского тащить, будь он проклят вместе с этой жарой. — Но Arkadi'i — мужское же имя, нет? — Аркадий согласно шевелит усами. — Это династия, мистер Фицджеральд. — Почти устало вздыхает Пушкин. — Все крысы мистера Достоевского — Аркадий, независимо от пола и гендерной самоидентификации, хотя, сдается мне, им насрать. — Вот как, — Френсис ничего не понял, но в уме галочку поставил и цитату для мисс Олкотт тоже запомнил. — Что теперь, дальше пойдете рыбачить в своем русском стиле? Пушкин хмуро оглядывает разведенное Достоевским безобразие. Этот ребус он уже понять может. Качает головой. — Нет, довольно с нас рыбалки, начнем уже охоту.