new person, same old mistakes.

— Ты уверен, что это хорошая идея? — Конечно, почему нет. Тебе лучше знать, как оно есть на самом деле, чтобы не сомневаться и всё такое. Это была чертовски плохая идея. Утром Квакити связался с Джорджем и спустя несколько сообщений они договорились встретиться. Джордж звал его в гости ещё в тот самый день, как они увиделись впервые за последние несколько лет, пусть к концу разговора это скорее звучало как заезженное «надо будет обязательно повеселится вместе как-нибудь» после которого вы больше никогда специально не пересекаетесь. И они встречаются. Практически сразу после визита к Дриму, Джордж выглядит таким же радостным, как прежде, крепко обнимает. Квакити улыбается, но сердце встревоженно колотится под самым горлом. На его пальцах блестят старые обручальные кольца и он прячет мокрые ладони в карманы, пытаясь подавить тревогу. Это дурное предчувствие или надуманный страх? Он разглядывает старого друга, будто видит его впервые — тот сильно изменился за это время. Его аристократичные нотки, кои Кью замечал ещё очень давно, сейчас стали куда выразительнее, проявляясь не только в плавных движениях и приветливой улыбке, но и в одежде: белоснежная блуза, с голубым жилетом поверх, тот, кажется, обшит нитями такими же золотыми, какими были и пуговицы. На его плечах покоится красная мантия, а из-под неё выглядывают маленькие, проросшие по всему телу, мухоморы. Квакити не был уверен, насколько это считалось нормой, но заострённые, почти эльфийские уши Джорджа, виднеющиеся за аккуратно уложенными тёмными волосами, говорили сами за себя. Даже на голове его была необыкновенная шляпа, точно большая шляпка мухомора, да и всё их королевство — сплошь громадные, завораживающие своим видом, грибы. Его разноцветные — один карий, второй голубой, — глаза, как всегда, скрывались за круглыми очками, но даже так Кью чувствовал доброжелательность, исходящую от них. Джордж был замечательным другом и Квакити невозможно сильно заскучал за ним, но ещё больше за тем, как когда-то им было так весело вместе. Как всё было хорошо раньше, и как Кью тогда ни за что бы не поверил, если бы годы назад, во времена Эль Рапидс, кто-то сказал ему, что всё это хорошее так резко оборвётся в один момент. Кью пытается внимательно слушать Джорджа и вникать в суть его слов. Тот рассказывает какую-то забавную историю из его жизни и смеётся, но всё, чего хочет Квакити в этот момент — зарыться лицом в его алую мантию и заплакать навзрыд. Он чувствует себя настолько лишним здесь, словно пятно грязи на чистейшей блузе Джорджа. — Всё хорошо? Ты выглядишь таким каким-то… грозным. Расслабься немного, всё пройдёт нормально! Я… я надеюсь. По крайне мере я-то точно рад тебя видеть. — Я тоже надеюсь, — через силу улыбается Кью, — А ты говорил им, что я приду? — Конечно. — А они что? Их взгляды встречаются и Джордж спешит посмотреть в другую сторону. Трёт одной рукой предплечье другой, видно, замялся. — Не знаю, честно… вы ссорились? — В том то и дело, что нет. — Хм… Ну, может вам нужно время чтобы поговорить там, обсудить всё… Я уверен, что как только вы со всем разберетесь, всё будет так же клёво, как раньше. Он звучит аки поддерживающий родитель, внушающий маленькому перепуганному Квакити, что мир совсем не такой страшный, как тот себе придумал. И Кью не осмеливается спорить. Он знает, его друг желает ему только лучшего, и в неком роде чувствует вину за то, что никакого лучшего не будет. Пытается переубедить себя, ведь это было бы так глупо — идти на встречу, заведомо будучи уверенным в её исходе. Но приобретённый с годами пессимизм не хочет отступать. Если они любили его, почему не вспоминали о нём столько времени? Любили ли они? Джордж всеми способами пытается отвлечь друга и вернуть к реальности. Все эти аккуратные улочки, цветочные клумбы и сотни фонариков выглядят невозможно очаровывающе, закрученные крыши величественных зданий, созданное чьим-то трудом озеро в центре. Остановившись около него, Кью присаживается на самый бортик, тянется рукой к воде. Та кристально чистая и приятно холодная, в ней отражается бескрайнее голубое небо, а на дне, кажется, мельтешат маленькими пёстрыми хвостиками какие-то рыбки. Ещё из отражения на Квакити смотрит кто-то уставший и хмурый, точно чудовище из другого мира, случайно очутившееся в окружающей его идиллии и выделяющееся из неё ирреально чёрным провалом. «Они не совсем понимают тебя» — вспоминает Кью смотря в пустые глаза на зеркальной поверхности воды. Картинку бьёт рябью крохотных волн от его прикосновений. «Может, это я не совсем понимаю их?» «Они хотят мира и порядка, спокойствия и любви, равновесия с природой. Я хочу власти и денег. Хочу, чтобы меня боялись. Я — плохой?» Ты просто защищаешься. «Я хочу, чтобы другим было больно». Это неправда. — Здесь впрямь красиво, да? — Очень, — искренне не может он не согласиться. Здесь безумно красиво. «Я хочу быть нужным». Квакити был бы рад остаться тут навсегда, тенью от цветка или отблеском солнца на воде, маленьким светлячком в ночной туманности, чем-то еле заметным и вписывающимся в этот их мир. Чем-то правильным. Чтобы его больше не пугало собственное отражение. Наконец, замечая две фигуры вдалеке, Кью замирает, кажется, так же, как и его сердце. «Вот и всё» — думается, и Квакити сам не знает, что конкретно значит это «всё». — О, вот и они! Мне… оставить вас наедине? Джордж мило улыбается, пусть и видно, что он тоже волнуется. Его хватают за руку, до боли сжимая ладонь влажными пальцами, неожиданностью стирая всю уверенность с его лица. — Нет. Пожалуйста, Джордж. Я не смогу. — Почему? — только и может вымолвить тот чуть слышно. Он смотрит на друга сверху вниз, не видя его устремлённых к земле глаз, но заметив, как совсем немного подрагивают напряженные плечи. Джордж не уверен, что сам выдержит, если что-то пойдёт не так. — Пожалуйста. — Квакити… Всё будет нормально, ей, ты чего… Кью поднимает взгляд, такой непривычно напуганный и жалобный — перед друзьями он почти никогда не был таким. Джордж не смеётся и не отступает. Сжимает в своей руке его руку, не сильно, но достаточно, что бы уверить в своем присутствии и поддержке. — Всё будет хорошо. Когда Квакити встает с места, Джордж кладёт тёплую ладонь на его плечо. Улыбается и Квакити улыбается и сам, чуть более уверенно. А после он идёт вперёд, на встречу знакомым силуэтам. Пытается сдержать дрожь в обгорелых крыльях, прижимая те к себе настолько сильно, насколько может. Квакити всматривается в их лица ещё до того, как те оказываются рядом. Сапнап смотрит настороженно, его большие острые рога опасно блестят, очерченные светом заходящего солнца. Карл глядит с интересом, дружелюбно. Но совсем по-чужому. — Здравствуй… те, — говорит Джейкобс, будто опасливо выглядывая из-за плеча своего мужа. У Кью чуть не подкашиваются колени. — Привет, Квакити, — Сапнап вздыхает почти устало, хмуря брови. Вот же чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт. Это была отвратительная идея. Голос у Карла такой же мягкий как много лет назад, такой же родной и привычный, Квакити выучил почти каждую нотку в нём, запомнил, в какой манере он выговаривает слова, как меняется его тон, как он кусает губы, когда думает, как те расплываются в улыбке, как в ней сверкают его белоснежные зубы. Но он никогда не слышал его голос таким, по отношении к нему, Квакити. Таким, будто Карл вежливо здоровается с незнакомцем. Он ведь это и делает. — П… Привет? Я-я смотрю, вы неплохо устроились здесь, — нервно усмехается Кью, — К… Как вы вообще, парни, ей? Я не видел вас целую вечность! — А как… — Карл, — будто шикает на него Сапнап, немного повернув голову и тот покорно замолкает, прижимая его руку к себе, — Мы в порядке. В конце-концов, мы никуда не пропадали. — Да ну? Разве вы не… — А где ты был? Квакити изо всех сил пытается улыбаться, но сухой тон Сапнапа не оставляет и шансов. Почему он такой грубый? Почему он не даёт Карлу говорить? Почему тот будто прячется за его спиной? — Я? Много где. В последнее время я начал строить кое-что своё, ну, знаешь… В любом случае, я думал, что Эль Рапидс всё ещё что-то значит. Но не для вас, верно? — Не делай вид, будто для тебя это не так. Эль Рапидс не приносил тебе горы денег, разве он имеет ценность? — Да о чём ты… — голос у Квакити растерянно скатывается к шепоту, — С какого чёрта ты вообще это взял? Разве я был плохим? Я сделал что-то не так? Чтобы вы так просто построили целое грёбанное королевство, не сказав мне ни слова? — А ты стал бы слушать? — Будто ты пробовал рассказать. — Карл говорил тебе, — у упомянутого взгляд нервно-непонимающе бегает. Он кусает губы и Кью, смотря на него, хочется беспомощно закричать, — Но ты даже не думал прийти. — Да что вы все заладили! Он ничего не говорил мне! Ни слова! Карл почему ты молчишь? Скажи хоть что-то, ты ведь не рассказывал мне, ну же! Почему ты не рассказывал мне? — Кью хватает Джейкобса за плечи, не обращая внимания на крепкие руки Сапнапа, пытающиеся оттащить его, — Милый, прошу, — говорит он тише, бессильно и ласково, почти отчаянно, — Скажи хоть что-нибудь. Зелёные глаза Карла блестят неподдельным страхом и он только и может, что еле-еле дышать через слегка приоткрытые губы. Квакити смотрит на него с надеждой дворняги, оказавшейся у богатого ресторана. — Кто вы? Это и значило то самое «всё». Финишная черта, что-то, чего Квакити предпочёл бы никогда в своей жизни не слышать. Он бы лучше умер, чем увидел Карла таким. Своего Карла. Сапнап с силой отдёргивает его. В его прикосновениях, всё таких же горячих и обжигающих, ни грамма некогда былой ласки. — Какого чёрта ты пристал к нему? — кричит он где-то рядом. Квакити в этот момент будто за тысячи километров отсюда, под толщей воды, еле слышит его слова, незряче упирается пустым испуганным взглядом в такие знакомые плавные очертания лица Карла перед ним — вздёрнутый нос, тёмные пятна под глазами, хорошо заметные на светлой коже, редко мелькающие родинки и веснушки, маленький белый шрамик на щеке. Карл смотрит на него так же изучающе в ответ. Он должен помнить этого парня? Он, наверное, должен. Они виделись раньше? Карл чувствует себя виноватым. Что ему нужно сделать? «Квакити» — имя звучит знакомым, но Джейкобс никак не может понять, откуда. Будто что-то со старых страничек его дневника памяти, который по ужасной случайности сгорел. Карл завёл новый, но он многое упустил в нём. Мог ли быть этот парень тем, что он упустил? То, что он должен был рассказать ему… было ли это тем, что он, Карл, упустил? Карл ничего не помнит. Судорожно гоняет спутанные мысли, жмурится и снова смотрит незнакомцу в глаза. Он не помнит. Не помнит, не помнит, не помнит. Кто это? Они виделись раньше, они наверняка виделись раньше. Джейкобс знает, у него большие провалы в воспоминаниях. Он видел его здесь? Что значит «здесь»? Какой это промежуток времени? Всё это — реальность? Да, вот тут рядом стоит Сапнап. Сапнап любит Карла, а Карл любит Сапнапа. Сапнап никогда не сделает больно, он всегда защитит и поможет, всегда напомнит нужное. Значит, этот парень — ненужное? Почему они ссорятся? Что он сделал? Что такое Эль Рапидс о котором они говорили и что он должен значить? Карл не-помнит-не-помнит-не-помнит. Они были вместе, он оставил их… О каких деньгах речь? Почему они ссорятся? Этот парень выглядит устрашающе: шрам через половину лица, бельмо на месте прежде, видимо, янтарного глаза, рваные перепачканные крылья, будто он попал в пожар. Пятно на его рубашке — кровь? Он не кажется плохим, почему Сапнап так груб с ним? Он точно помнит больше, чем Карл. Но почему Карл не помнит? Если Карл спросит прямо и ему ответят, сможет ли он вспомнить? Янтарные глаза — звучит также знакомо. Кажется, Карл писал об этом на страничках старого дневника. Да… в голове складывается картинка, будто по кусочкам пазла — в комнате ясно и тепло, а он, лёжа на полу, старательно выводит завитки на клетчатых страницах. Он пишет о том, что эти глаза теплее лучей солнца танцующих по паркету, они бесконечно ласковы и добры, всегда излучающие любовь и позитив, вскружившие его голову с самого первого дня. Речь точно не была про Сапнапа — его глаза были тёмно-карими, они отдавали синим, как необъятно глубокий океан или небо перед грозой, когда он был спокоен, и они становились теплее и ярче, переливаясь то ли красным, то ли оранжевым, когда он был зол, будто в их глубине разгорался настоящий огонь. Но могла ли быть речь об этом незнакомце? «Милый, прошу». Он оставил их? Поэтому Сапнап не напомнил? Он сделал им больно? Почему тогда он выглядит так, будто вот-вот заплачет? — Я не бросал вас, чтоб тебя, Сапнап, посмотри на меня! Что с тобой? — руки незнакомца на щеках его, Джейкобса, мужа — дрожащие, но осторожные, на них много шрамов. Сапнап хмурит брови и тяжело дышит, только Карл знает его слишком хорошо. Тот не злится, он только пытается так выглядеть. — Ты опасен, Квакити. Ты сам не понимаешь что ты, блять, делаешь. Я давно говорил тебе, но ты меня не слушал, и я не собираюсь позволять тебе подвергать Карла опасности. Джейкобс почему-то отлично помнит эти слова. — Он не маленький мальчишка! Не решай за него! — Он даже не помнит тебя. — Потому что ты не дал ему запомнить! — Потому что тебя не было рядом, чтобы он мог запомнить. — Потому что ты не позволил мне быть рядом! — Потому что ты сам не пришел. Квакити давится вздохом и замолкает, не найдя слов. Он смотрит в такие дорогие прежде глаза, пытаясь найти в них хоть отголосок прежней любви. Это не важно, потому что даже будь она там, Сапнап, кажется, уже всё решил. Он всегда был твёрдым в своих выборах. Нечестно. — Ты не любишь меня, правда? — Ты опасен, Квакити, я не… — Ответь. — Извини, — он сводит брови, сжимает губы в тонкую линию. Квакити безумно благодарен за то, что тот не договорил — если бы он услышал это от Сапнапа, он бы точно провалился под землю прямо здесь. Так ведь не может быть. Это неправда. Это, чёрт возьми, нечестно. Кью глядит на Сапнапа ещё пару мгновений — его родные черты такие иррационально враждебные, но в то же время сожалеющие, будто злая шутка, будто ему вовсе не безразлично. Квакити выпускает его лицо из своих рук и отходит на шаг, смотрит под ноги. «Я был так близко к нему в последний раз только что. Последний раз» — проскальзывает в голове и Кью чувствует, как чёрная дыра вместо сердца в его груди поглощает его полностью, а вместе с ним и весь его жалкий мир. Кольца легко соскальзывают с исхудавших пальцев. Квакити протягивает их без слов, смотрит уверенно-обречённо. Сапнап медлит мгновение, но всё же забирает те из подрагивающих рук. Ему безмерно жаль, но он знает, что так будет лучше. Он пришел к этому выводу сам, ни с кем не советуясь, и справится тоже сам — Карл забудет про сегодняшний день совсем скоро и Сапнап не знает, сколько у него самого времени перед тем, как Джейкобс забудет и его. Это случится в любом случае, как сильно не хотелось бы даже думать о подобном. Все, кто были у Сапнапа, неприятно резко начали терять рассудок. Отца одурманили эти чёртовы лозы, Карл стал необратимо терять память, постоянно куда-то пропадать. Квакити всегда тянулся к власти, но Сапнап не думал, что это желание захватит его так сильно. Смотря на его лицо сейчас, оно кажется почти абсолютно чужим. — Квакити, — чуть слышно выдаёт Карл, смотря вслед Джорджу, уводящему с собой под руку того самого незнакомца. Дышать сложно. Он помнит. На плечи аккуратно ложатся руки Сапнапа, он что-то тихо поясняет, его голос дрожит. Джейкобс смотрит то на него, то на отдаляющиеся фигуры и хмурит брови, до сих пор пытаясь что-то осмыслить. Не найдя слов, он на пробу скользит руками по шее возлюбленного, встает на носочки и тот поддается, крепко обнимая. Зарывается носом куда-то в шею и тихо плачет — он позволяет себе подобное слишком редко, и Карл нежно целует его в висок, гладит по волосам. Что теперь ему делать с тем, что он так неожиданно удачно — удачно ли? — раскопал в своей памяти? Слушая приглушённые всхлипы он жалеет лишь о том, что не может поделиться своей дурацкой способностью забывать всё на свете с теми, кого любит больше, чем самого себя. В конце-концов, если сознание человека — это всего-лишь система воспоминаний, то что остаётся от Карла? Квакити не знает, сколько времени он проплакал у Джорджа в доме, не помнит, что говорил, но надеется, что его друг не воспринял ничего всерьёз — Квакити в таком состоянии едва мог связать два слова. Очень сильно хотелось напиться, но то ли Джордж был таким порядочным, то ли просто не хотел, чтобы дорогой ему человек так пагубно для себя облегчал своё дурное самочувствие, так что предложить ему было нечего, кроме своего утонченного, но всё-таки крепкого плеча. Он был рядом всё время, не переставая повторять, что даже не смотря на произошедшее, в итоге всё в любом случае будет в порядке. «Может вы недопоняли друг друга? Может вам стоит попробовать снова, но чуть позже?» — говорил он ободряюще, но Квакити лишь сильнее всхлипывал, клял на чём свет стоит и бывших женихов, и сегодняшний день, и себя, и весь мир. Знал, что и речи быть не может о «попробовать снова» ведь он больше никогда в жизни не подойдёт к Карлу и Сапнапу, ни за какие деньги. Не сможет. Домой он шёл поздно ночью, будто в бреду, устало спотыкаясь. Картинка перед глазами порой расплывалась, всё валилось из рук. Хуже всего — на редкость сильное желание обнять Шлатта. Чтобы он ни о чём не спрашивал и не язвил, чтобы просто молчать с ним какое-то время и он всё сам понял и помог этим пониманием. Чтобы Квакити не было так сложно признать, что дело не в человеке, не в ситуации, сломившей его только на сегодня, а дело в нём самом — никакой он не смелый и не самостоятельный. И ему очень-очень страшно. Почему-то сделать это оказалось невозможно трудно. Квакити всё ещё чувствовал бесконечную пропасть между ними, будто они чужие люди, будто всё, что они представляют из себя вместе — это глупые шутки и вынужденное соседство, в котором нет места серьёзным разговорам. Даже когда те проскакивали, никто так и не признавался, что чувствует на самом деле, будто сказать об этом равно настоящему преступлению. Вместе. Все, с кем Квакити был «вместе», кому он решался рассказать о том, что чувствует, разламывали его с его ненужной искренностью на кусочки каждый раз. Чтобы отвлечь себя, нужно чем-нибудь заняться, но оставаться без внимания вне своей комнаты невозможно. Квакити совсем не в силах говорить, его голос сухой и грубый и Шлатт, пусть и на какое-то время растерялся из-за чужой враждебности, от которой уже успел отвыкнуть, всё никак не хотел отступать. Он говорил много, но Квакити слабо разбирал и половину, теряясь в своих мыслях. Чувствовал, как к горлу подступает злость, и сдавленно просил одного — оставить его в одиночестве. — Почему ты такой недобрый? Тебе в самом деле так сложно сказать, что случилось? — голос призрака, вечно отдающий слабым эхом, звучит обиженно. — Карл не помнит меня, — наконец сдаётся Кью, сердито вздыхая, — А Сапнапу я ни к чёрту там. Для него я, видите ли, опасен. Зря я только послушал тебя. — Разве было лучше кормить себя лживыми надеждами? — Давай впредь я буду сам решать, что для меня лучше, а? В комнате повисает тяжелая тишина. Шлатт неуверенно моргает и трёт нос, не зная куда деть руки. Он сглатывает и голос его становится тише: — Я… я ведь и не заставлял тебя никуда идти. Мне жаль, что так вышло… но разве я в этом виноват? — И ты, и этот гребанный Сапнап. Серьёзно, что я ему сделал? Почему он говорит, что я… почему он… Карл ведь не помнит меня из-за него. И это их дурацкое королевство… чтоб они все там провалились. — Ну да. Все вокруг виноваты, тыковка. В его сторону устремляется мрачный прожигающий взгляд и Шлатт улыбается одними лишь губами — горько и неприятно. — Чего? — Вся эта ситуация изначально казалась мне довольно мутной. В смысле, вы, вроде как, вместе, но ты понятия не имеешь, где они и что с ними. Вроде скучаешь, но за всё это время не соизволил даже попробовать хоть как-нибудь связаться. — Да о чём ты… они сами перестали как-либо отвечать. Я должен был бросить всё и погнаться за ними? — Если бы ты хотел их видеть, ты бы это сделал. — А они? Почему они ничего не сделали? — Почему ты не можешь отвечать за себя? Я не удивлюсь, если ты оставил их также, как оставил меня когда-то. Злость захлёстывает с головой и Кью скалится в какой-то хищной ухмылке, подходя к собеседнику ближе: — Что ты несёшь? Опять ты сравниваешь? Тебя все оставили, потому что ты чёртов мудак, ты никакой правитель и отвратительный человек. Ты никому был ненужен и ты сам в этом виноват. — Я знаю. — А они, — заикается он на мгновение, немного растерявшись, но быстро возвращается к прежнему тону, — А с чего мне оставлять их? Они не сделали мне ничего плохого, напротив… — Да-да-да. Я помню, они такие замечательные и чудесные, буквально ангелы, случайно оказавшиеся на Земле. Но как только они оставили тебя, объяснив это вполне реальной и конкретной причиной, они вдруг стали плохими, да? И дело то-точно не в тебе, тыковка? — Да пошёл ты, — усмехается он злостно, не найдя слов, — Какого чёрта ты вообще начал это? Собираешься учить меня жизни? — Просто мысли вслух. Не любишь ты ни их, ни кого-то ещё. Ты пользуешься людьми и сменяешь их, как перчатки, как только они становятся неугодными, попутно виня в этом их же, даже не пытаясь понять причины. — Даже если бы это было правдой, что с того? Ты сам так делаешь. — Очень мило знать, что ты признаешь, что мы одинаковые. Кью фыркает бегло оглядываясь по сторонам, будто в поиске молчаливых невидимых свидетелей. Будто надеясь, что они будут чувствовать то же возмущение, что и он, и ему не придётся защищаться и спорить в одиночестве. — Я тебя сейчас стукну чем-то. — О, да, давай. Накричи на меня, ударь, почему нет, вперёд! Это ведь я виноват во всех твоих проблемах, конечно! — Не говори так, будто это не правда! Ты всегда был виноват, всё, что происходило со мной и происходит до сих пор — на твоей совести! Это была твоя вина с самого начала, я бы ни за что не был бы таким сейчас, если бы я никогда не знал тебя! Голос предательски срывается и Кью задыхается эмоциями, смешанными с беспомощностью. Меньше всего в мире ему хотелось ссорится с кем-то ещё сегодня, но вот он здесь — скулы сводит от злости, костяшки белеют, так сильно парень сжимает руки в кулаки. Он говорит так громко, чтобы доказать что-то Шлатту или всё же себе? Будто это в самом деле не его вина, а чья-то чужая? «Будто я был виноват все те разы, когда он кричал на меня. Я был виноват в том, что он начал пить? Я был виноват всегда, когда он был зол? Почему он всегда кричал на меня? Почему он кричит сейчас?» — Действительно, у тебя же нет головы на плечах, чтобы решать самому. Она тебе только чтобы судить окружающих: это Техно плохой, ведь он сделал тебе больно, это они плохие, ведь они оставили тебя. Не ты пришёл убивать Техно, и не ты оставил их первым… Квакити окатывает слабой дрожью и он сглатывает, хотя во рту совсем сухо. Голова становится тяжелой. Это всё происходило так давно, но сейчас голос Шлатта звучал точно так же — строго, громко и холодно, — как много лет назад. Точно так же, как в те ночи, когда приходилось закрываться в ванной, надеясь, что дверь не слетит с петель к чёртовой матери. — Заткнись. Страшно. — Не ты не нашёл и дня за столько времени, чтобы поискать их… Так страшно. — Замолчи. Почему Шлатт не может просто понять? — Или что? Найдешь себе кого-нибудь ещё, кому будешь жаловаться на свою нелегкую, с кем будешь смотреть фильмы и веселиться, будто вы лучшие друзья, но как только он станет неудобным — обвинишь во всех смертных грехах? Тебе ведь так трудно подумать о ком-то, кроме себя. Я ведь даже не «кто-то», а, тыковка? Я же «ничего не чувствую»? — Закрой рот, немедленно. Это не просьба, Шлатт. — О, заставь меня. Квакити поднимает на него взгляд — испуганный, как у дикого зверя, загнанного в угол. Отчаянный и немного безумный. Неестественно всхлипывает и с силой сжимает руки на чужом горле. И все звуки будто исчезают. Наверное, это было честно после всего, что происходило между ними. Тёплые пальцы, вжатые в белесую призрачную шею, расползаются по всему телу ощущением горькой обиды. Ни черта это не честно. И происходящее между ними — дурацкая случайность, зашедшая слишком далеко. Наверное, их знакомство подходит под это описание также идеально хорошо. — Это всё твоя вина, — чуть слышно сквозь слёзы, хотя хочется сказать абсолютно другое. «Ты мне нужен» — руки соскальзывают, сначала на серую толстовку, его, Квакити, серую толстовку, цепляются за шнурки на капюшоне, а потом и вовсе безвольно опускаются, как и их хозяин. «Пожалуйста, не оставляй меня» — Кью падает на колени перед призраком, закрывает лицо и задыхается, пытаясь подавить наводнение. «Я боюсь себя» — Шлатт не успокаивает, не гладит по волосам, не усаживает за стол и не приносит кружку тёплого молока, и мысли об этом будто ломают рёбра изнутри, выворачивают наизнанку. «Прошу, помоги мне, я не справлюсь в одиночку» — Шлатт ведь прав, все его слова — правда, но Кью не хватает смелости, чтобы признаться в этом хотя бы самому себе. «Я не справлюсь без тебя». «Это моя вина». И Сапнап был прав. «Это всё моя вина». Единственный звук — глухие шаги, они медленно отдаляются, проваливаясь в тишину, и Квакити громко надрывно всхлипывает, будто это может что-то исправить. До того как Шлатт появился в его жизни снова, всё было куда проще — когда становилось страшно, Кью всегда управлялся с этим сам. Как бы плохо не было, он знал, это просто некоторые особенности его психики и он куда сильнее этого. Теперь он сидит один на кухонном полу и дрожит, задыхаясь. Кажется, он больше ничего не может сделать в одиночку. «Что со мной…? И что мне, чёрт возьми, с собой делать теперь?»