на раз-два

      Раз, два.       И Мия остаётся один впервые.       Родители уходят ближе к началу вечера — долгожданного вечера, очередного рабочего праздника. Мие семь, он уже твёрдо стоит на доске по своему размеру и даже не носит защитный шлем: такому профессионалу как он это уже ни к чему.       Друзья говорят — он талантище, вторят ему об этом ежедневно и мечтательно — если только не завидующе — любуются его крышесносными выкрутасами на доске.       Мия же старается слушать лишь красные ссадины на коленях и ноющие синяки на локтях.       Когда родителей нет, в доме становится очень тихо: с кухни выветривается привычный стук кастрюль друг о друга, шум телевизора тоже уползает вслед, оставляя Мию наедине с собой и своими мыслями.       Вечер тянется долго. Высокие чёрные тени прыгают по стенам, залезают на кровать и протягивают длинные острые когти к тонкому детскому горлышку, и становится внезапно так страшно, так страшно, что Мия забывает, как правильно дышать: детская фантазия вырисовывает ненастоящие линии силуэтов несуществующих монстров, и Чинэн испуганно пищит в одеяло, плотнее натягивая его на голову.       Когда родители наконец возвращаются, Мия просит их больше никуда никогда не уходить.       И через неделю они снова оставляют его одного.       Раз, два.       И Мия узнаёт, что он нарцисс и опущенец.       Это не так больно, как казалось немного раньше, и Мия даже держит какую-никакую улыбку в ответ на едкие смешки и высказывания друзей детей с секции.       Мия думает, что ему совсем не больно.       По-настоящему успешные люди проходят и не через такое: подумаешь.       Подумаешь, сказали что-то нехорошее, да так, что до сердца добрались, гады, залезли по тонкой ниточке и вырвали вырвали в ы р в а л и с корнем насовсем всё то, что строилось годами аккуратно, с любовью, кирпичик к кирпичику.       Только вот от этого отчего-то ночью так предательски сдавливает горло, и Чинэн дерёт тонкую кожу на плечах короткими ногтями до крови, и кричать сил нет — только истошно мычать, сильнее стискивая зубы, не позволяя горячим слёзам туманить голову и катиться по щекам.       Но Мие всё равно не больно.       Те, у кого впереди большое будущее, никогда не чувствуют боли.       Раз, два.       И Мия проигрывает.       Проигрывает обидно, с разницей в долю секунды и недостающим десятком сантиметров. Проигрывает какому-то новичку — с длинными голубыми волосами и красивыми глазами. Новичку, вставшему на доску буквально вчера.       Господин Айноске говорит, что разочарован, смотрит на него, как на маленького провинившегося котёнка, на которого лишь надавить — и совсем раздавишь, но Мия уже не слышит, не видит, не чувствует.       Мия уже глубоко под толщей воды — холодной, оплетающей его руки и ноги, сдавливающей тело и утягивающей вниз. Ледяные потоки льются в уши, заливают горло, и он уже не дышит, не умеет, не может чисто физически — вода парализует тело, и с каждым вдохом становится всё больнее и хуже.       Тело пробивает мелкой дрожью, и воздуха не хватает катастрофически, и хочется смыться, уйти, убежать, залечь на это самое дно и наконец захлебнуться, но-       — Извиняйся, — спасительным лучом солнца пробиваются чужие — ласковые — слова сквозь водное мглище, обвивают изнемождённое тело, тянут наверх, зовут, кличат по имени как потерявшегося питомца, спрятавшегося под мостом в надежде спастись.       И Мия отзывается.       Раз, два.       И Мия учится улыбаться.       По-настоящему, искренне — не позировать перед камерой, не снисходительно лыбиться в ответ на лесть прессы и не давить щемящий страх перед господином Айноске, стоящем вдвое выше него самого, в виде подобия улыбки, уродливым шрамом тянущейся от уха до уха.       Мия улыбается, когда Рэки улыбается вместе с ним.       Мия влюбляется, когда Рэки улыбается ему.       Рэки — славный малый, луч солнца. Маленький, но греющий. Не для всех. Не для Мии.       Чинэну всего тринадцать, а он уже знает, что ему просто не повезло. Как не повезло во многом другом, типа проспать нужный автобус, когда первым уроком очень важная контрольная работа, или в лотерейном билете стереть клеточку совсем рядом с выигрышной, в то время как кто-то другой стирает нужную и остаётся в плюсах.       Мия и Ланга тянут один и тот же билет.       Выигрывает почему-то один Ланга.       Мия думает, что это как влюбиться в своего учителя в начальных классах, когда тебе лет пять и ты вроде как девочка с мечтами о принце на белом коне и типа того, и это вполне нормально, люди это понимают и принимают как нечто абсолютно обыденное, мол, с кем не бывает.       Но Чинэну-то тринадцать, он по определению мальчик, да и Каян смутно напоминает даже королевскую лошадь, но все эти несостыковки он каждый раз отбрасывает куда подальше, ведь самое-то главное, что       Он будет рядом.       И Мию даже не заботит, что это понятие рядом достаточно растяжимое, и в него, помимо самого Чинэна, входит также Ланга, вытянувший, в отличие от него самого, выигрышный набор цифр, и что у Хасэгавы на самом-то деле гораздо больше шансов, и Рэки смотрит на него так, и вообще им обоим по семнадцать, но…       Рэки сам так сказал — никто него не обязывал, не заставлял, насильно не держал в заточении и не заламывал руки. Он пообещал, а хорошие люди — Чинэн вроде как знает, в книжках писали, которые они на литературе проходили ещё в началке, а ещё почти во всех играх главные герои — заядлые добряки, поэтому образец имеется — обещания свои держат.       А Рэки человек хороший.       Уж Мия-то знает.       Раз, два.       И Мия не видит Рэки на гонке.       Он просто не пришёл — так сказал Хасэгава, это подтвердил Шэдоу, в этом убедились старшие.       Сначала это кажется вполне нормальным, типа бывает. Действительно, бывает: проспал, неудачно встал с кровати, упал где-то по дороге, укусила бродячая собака и сотни других вещей, но это же Рэки — он просто так никогда ничего не делает, даже не живёт, что самое удивительное.       Рэки ведь совсем не такой, как остальные, — почему-то сам себе говорит Мия, хмурясь сильнее, прижимая к боку холодную от вечернего воздуха доску. Солнце давно село, люди вокруг с каждой секундой кричат всё громче и громче, спирая воздух копной потных и жарких тел.       На площадке становится адски жарко, и Мия хочет выйти — выйти быстрее, скорее, потому что ему это очень нужно и важно, и даже не столько из-за того, что ему плохо — люди давят, люди кричат, люди пугают, да так, что голова идёт кругом, сколько из-за того, что отсутствие ярко-красного в толпе, где-то под боком, просто в собственной внезпано отяжелевшей голове критично — настолько критично, что его тошнит.       Грубый голос из громкоговорителя зовёт его выходить на старт.       Мия не видит Рэки ещё очень долго.       Раз, два.       И Мия устаёт.       Просто устаёт.       Он опускает ладони на стол и сутулится, впивается коротко остриженными ногтями в поверхность столешницы и хочет громко крикнуть и одним ударом выбить все стёкла в своей комнате, да так, чтобы с дребезгом, чтобы с хрустом, чтобы с кровавой рекой на половину предплечья, чтобы ему было больно.       Мия не видел Рэки уже очень давно.       Вернее, как.       Видел, конечно. Буквально вчера — когда тот слишком громко кричал, привлекал внимание Ланги, на бешеной скорости пытающегося обогнать Нанджо. Видел, и чувствовал, чувствовал, как точно с такой же сумасшедшей скоростью билось его сердце — выпрыгивало из груди, расталкивало галдящую толпу и неслось в чужие — такие желанные и тёплые, нераспростёртые и не его — объятия, но, давя под гигантским холодным прессом внутри любое чувство, отвечающее на ненужные сантименты, Чинэн закатывал глаза и вторил самому себе, что ему просто не повезло.       Но Каян же обещал: обещал, что будет рядом. Что кто, кто, а он — точно не бросит, что слово своё держит, и нарушать его просто ненавидит, и Мия хочет, очень хочет, до глубины души искренне желает верить в то, что он не обманет и не предаст, и поэтому успокаивается, откладывая ненужные мысли на потом.       Мия просит Лангу передать Рэки, чтобы тот пришёл на его заезд: взглянул, как катаются безнадёжно влюблённые и разбитые идиоты профессионалы.       Рэки не приходит.       Раз, два.       И Мия ужасается новости о Шэдоу.       Думать о том, очередная ли то уловка Адама (привет от Черри) и о том, кто же будет следующим — не Рэки ли? — абсолютно не хочется. В голове до ненормального пусто, и Чинэн просто хочет избавиться от навязчивых мыслей. Он только недавно начал хорошо спать.       Ворот школьной водолазки давит на горло сильнее обычного, не предвещая абсолютно ничего хорошего — кажется, что точно что-то должно случиться: что-то несомненно будоражащее воображение и останавливающее ток крови вместе с нормальным дыханием.       Мия поправляет съехавшую набок шляпку на место и с неким придыханием жмёт на кнопку больничного лифта, лишь бы он поскорее спустился и ему бы не пришлось ошиваться в этом месте чересчур долго. Белые стены давят. Давят безбожно сильно на хрупкие детские плечи, и Чинэну кажется, что его тут быть просто не должно.       Звонкий щелчок о прибытии лифта отрезвляет затуманенную голову Чинэна, и он по-кошачьи выпрямляется, задирает кверху острый носик, делает глубокий вдох и чуть не испускает дух.       Уперевшись носом в колени, ссутулившись и расклеившись будто бы после долгого дождя, на полу сидит Каян и что-то шепчет себе под нос — что-то отчаянное, что-то невнятное, и не поднимает головы с колен.       Мия дышит часто и хочет о стольком его спросить, столько хочется сказать, протянуть руку и вот — он твой, но на дрожащих губах вертится слово, пронизывающее насквозь, как шпажка, раскалывающее голову уже которые сутки.       Почему?       Раз, два.       И Мия снова стоит на месте.       Он снова на той же площадке, в той же секции, с теми же людьми и абсолютно в том же возрасте, где ему говорят, что он навсегда останется один — только бы задеть за живое, кольнуть туда, где действительно больно (а они ведь попали, как по близко стоящей мишени волейбольным мячом — знали, куда бросать).       Плечо неприятно саднит, и Чинэн старается его лишний раз не тереть — пусть болит, пусть кричит на весь мир, что значило чужое буду рядом и всё такое.       Мия вводит на старой клавиатуре текст в ворд и с силой давит на сочетание ctrl-x ctrl-x ctrl-x, лишь бы вырезать, выбелить, удалить всё то, что было, всё то, что наобещали и не выполнили, всё то, что говорили говорили говорили злые и не очень языки последние лет пять его жизни.       Доклад по истории благополучно летит в корзину на рабочем столе, неприкрученные колёса от скейта, аккуратно лежащие на краю стола, летят в корзину уже настоящую, заполненную бумажной волокитой.       Мия хочет кричать, Мия хочет выть — для самого себя, понять, так уж ему больно, или он прикалывается? Придумал себе повод, и сидит, ревёт в три ручья, хватая ртом разгорячённый воздух запертой на три оборота комнаты и глотая горячие слёзы.       Чинэну больно — действительно больно, непридуманно, по-настоящему. Он обнимает себя за плечи и падает на кровать, поджимая ноги. Б о л ь н о  — он произносит это слово по буквам, растягивая каждое, вертя на кончике языке, лишь бы прочувствовать его полностью и понять, что же это значит, в надежде скорее уснуть, забыть этот день, забыть эту неделю, забыть Рэки.       И Мия не спит всю ночь.       Раз, два.       И Ланга мирится с Рэки.       Это происходит вполне ожидаемо быстро, и менее ожидаемо для Мии — буквально на следующий день после их встречи в лифте. Сердце неприятно колет, и все на площадке рады тому, что Рэки снова в норме.       Каян светит улыбкой — теперь уже настоящей. Не вымученной, не фальшивой, а той самой — его фирменной улыбочкой, светлой и тёплой.       Коджиро по-отцовски хлопает того по плечу, мол, крутой пацан, справился со всем, значит — не трус. Ланга смущённо смеётся каждому резкому толчку от Рэки. Толпа гудит, ревёт от нетерпения — на площадку вновь выходит Адам, и всё внимание приковывается к герою вечера.       Вокруг Мии люди, кричащие и свистящие, но он ничего не слышит — на трассу выходит Ланга, и Рэки держит его за руку, прежде чем Хасэгава встанет на доску.       Раз, два.       И Ланга буквально за секунду уносится вслед за Адамом в сумасшедшей погоне за первенство, Рэки дёргается с места и норовит пуститься в погоню, вслед, догнать, поймать, спасти.       Рэки ведь обещал, что будет рядом — что не бросит, не оставит даже в самый тёмный день. Если потеряется вновь в самых чёрных дебрях, то даже без фонарика обязательно отыщет — светит-то не хуже солнца, ведь это же Рэки.       Раз, два.       И Мия теряется снова.