Take me home

      Сквозь тонкие занавески пробивались утренние солнечные лучи и освещали комнату. На полу валялся один праздничный наряд, а на кровати мирно лежали и спали двое мужчин. Первым проснулся герцог. Спросонья он не понял, где находился, и кто лежал перед ним. Ришелье протер глаза, посмотрел внимательнее на чужую спину и заметил очертания лилии на плече. Он не сразу вспомнил, как оказался в постели своего нового друга, но после рассмеялся. Предыдущий день был поистине сумасшедшим. Несмотря на то, что, только проснувшись, мозг отказывался работать, герцог рассудил, что между ними ничего быть не могло и как-то спокойно выдохнул. Это делало все гораздо проще. Он прислушался. Тревиль размеренно дышал, его ничего не беспокоило. Ришелье отвернулся на другой бок и закрыл глаза.       — Вы переворачиваетесь уже третий раз. Такими темпами кошмары перестанут быть причиной моего недосыпа и ей станете вы, — пробормотал Тревиль.       — Так вы не спите? — ухмыльнулся Ришелье, но Тревиль этого видеть не мог.       — Конечно нет, вы же мешаете мне это делать, — тихо рассмеялся Тревиль.       — Как спалось?       — Чудесно на самом деле, — признался мужчина, перекатываясь на спину. — Вы как ангел хранитель.       — Что вы, — Ришелье тоже перевернулся на спину. — Я скорее как наивная девушка, которую вы затащили в постель, а про кошмары все выдумали.       — Пытаясь обелить свое имя от ваших несправедливых обвинений, скажу, что это вы затащили меня в постель, — Тревиль протер лицо и уставился в потолок. — Это смешно, да, но мне действительно страшно. Я боюсь увидеть свое прошлое в кошмарах. Вы не видели того, что видел я. Страшнее поля боя может быть только пыточная Рошфора. Безумно больно, когда тебя растягивают на этих адских церковных машинах, жгут раскаленным железом или, что самое меньшее, бьют плетью. Это ничего, полнейшая ерунда, ведь я сам шел на все это. Но я видел, как пытали других, невиновных. Слышал, как они кричали, когда палачи вбивали очередной кол в испанский сапог и ломали заключенным кости. Однажды мне довелось смотреть на четвертование. Вы скажете опять, что я слишком ранимый для солдата, пусть так. Знаете, за что? За то, что этот добрый малый посмел сказать Рошфору, что нельзя вешать своих союзников. Я думаю, что ни один француз, узнав об этом, не хотел бы жить во Франции, в которой убийство Генриха IV Равальяком оценивается по своей тяжести также, как правда от верного стране советника. Никто из них не был виновен по-настоящему, кроме меня. И мне досталась самая завидная участь. Я должен был умереть легко и безболезненно, чтобы не поднимать шумихи, но я понял, что в моем вине яд. С тех пор я не пью вино. Рошфора охватила злость, у него случались приступы гнева с самого начала, но никто не придавал этому внимания. Он накинулся на меня, а я ножом, который схватил со стола, лишил его глаза. Я бежал далеко от Парижа не потому, что меня могли убить, а потому, что я был виноват перед всеми. И стал в итоге еще больше виноват. Я лишился части себя, когда из-за меня застрелились родители, и лишился еще одной, когда узнал, что Робер из-за меня отрезал себе язык. Я никогда не был тем храбрецом, какого из меня пытались сделать. Мне остается только надеяться, что еще есть шанс все исправить. Наверное, это не то, что говорят наивной девушке после совместной ночи?       — Да, пожалуй, не то. Хотя судить не могу, опыта не имею.       — Вы продолжаете издеваться, — ухмыльнулся Тревиль.       — Вовсе нет. Я понимаю. По крайней мере, насколько могу. И Бог, и Сатана отвернулись от Франции в последнее десятилетие. Вы вовсе не трусливый человек. Вы действительно тот храбрец, о котором все слышали. Потому что не у каждого хватит смелости признаться за что ему стыдно и за что страшно. Просто знайте, что в мое плечо можно поплакаться. Поспать со мной тоже всегда можно.       — Вы уверены, что дотянете до Марселя?       — Ну, — Ришелье рассмеялся. — Еще одно слово, и я уже не буду так в этом уверен.       Герцог задумался о том, что по отношению к своему гостю испытывал определенное трепетное чувство, возможно, впервые он думал о том, что кому-то рядом с ним должно быть комфортно. Он допустил в своей голове ту чудовищную мысль о том, что обрел друга. А для людей важных и высоких положения и ума важно иметь друга. Настоящего. Просто, чтобы говорить ему чуть больше, чем остальным, и иметь возможность жаловаться на что-либо. Не может же важный человек высоких положения и ума жаловаться всем подряд на свои неудачи.       Тревиль испытывал то же самое. Впервые за последние годы он мог спокойно обсуждать то, что так терзало его и не давало спать ночами, пока не забылось в море и не вернулось по возвращению в Париж. Возможно, время и лечит раны, но выслушавший тебя человек справляется с этим куда лучше. Ему тоже показалось, что этот момент был окончательным зарождением их дружбы.       — Будем вставать? — поинтересовался герцог.       — Нет, в кровати гораздо приятнее.       — Я тоже так думаю.       Мужчины повернулись друг к другу лицом и закрыли глаза, как раздался стук в дверь. В комнату ворвался слуга. Он покраснел от увиденного, но поспешил успокоиться, взять себя в руки и сказать заготовленную речь.       — Ваша Светлость, вы просили разбудить вас за два часа до заседания Совета, чтобы вы успели позавтракать с Его Сиятельством.       — Осталось два часа? — невозмутимо спросил Ришелье, приподнявшись на локтях.       — Полтора, Ваша Светлость. Полчаса мы искали вас по всему дому, когда не нашли вас в вашей комнате.       — Завтрак уже готов?       — Да, Ваша Светлость, готов. Будут еще указания?       — Карета?       — Уже готова, осталось запрячь лошадей.       — Тогда, — герцог немного задумался. — Принесите нашему гостю сменный комплект одежды и можете быть свободны.       Слуга удалился и вернулся с одеждой раньше, чем тот, кому она предназначалась, оторвал голову от подушки. Ришелье же встал с кровати и направился к выходу.       — Встретимся в столовой Жан, надеюсь, что вы помните, где она находится.       — Помню, не волнуйтесь.       Дверь хлопнула два раза. В первый вышел Ришелье, во второй вошел слуга. Герцог, или насмехаясь, или заботясь, выдал наряд попроще, чем накануне. С ним Тревиль, еще не отвыкший от пиратской одежды, расправился гораздо быстрее и без помощи слуг. Мужчина уже без такого восторга от дома вприпрыжку спустился по лестнице и вошел в столовую. Не без разочарования он обнаружил одну вещь — Ришелье наврал, когда сказал, что сохранил все. В углу не стояла белая английская ваза. Все остальное было прежним, будто и не было этих десяти лет.       — Ваза! Точно, ваза, — раздалось за спиной Тревиля. — Я велел ее перенести в мою комнату, то есть гостевую, потому что однажды Леон ее здесь чуть не разбил, и мне стало страшно за ее сохранность.       — Какая ваза? — наигранно спросил Тревиль, про себя улыбаясь.       — Белая. Английская. Она мне очень нравится.       — А мне нет. Никогда ее не любил, но ее любила добрая моя матушка, — заметил Тревиль.       Все это время они стояли в проходе. Ришелье вытянул руку, показывая, что им стоило бы пройти. На столе стояла уже остывшая еда, потому что ждала их уже полчаса, но от этого не менее ароматная. Для Тревиля после десяти лет стряпни кока эта комната и этот стол были раем на земле, и он не намеревался стесняться в относительно своем доме и принялся за курицу.       — Я надеюсь, что вы не съедите меня, Жан, — шутливо сделал замечание Ришелье.       — Конечно, нет. Я просто хочу насладиться нормальной вкусной едой. Потому что в прошлый наш завтрак мне пришлось питаться разговорами. Ах да, это был уже обед.       — Все-то вы о плохом вспоминаете, Жан. Нельзя так. Не нужно вспоминать, давайте подумаем о плохом грядущем.       — Вы за Наварру? — Тревиль оставил тарелку и в миг посерьезнел. — Сегодня заседание, мы не можем ни о чем говорить наверняка. Или вы о чем-то знаете?       — Не знаю ни о чем, — сознался герцог. — Но у меня есть некоторые догадки и они неутешительны. Беспорядки в Наварре длятся уже две недели, Навара отрезала себя от Франции уже как неделю. Оказывается, что это началось, когда я был в Испании. Им надо как-то обороняться. Спрашивается, чем они и как это будут делать? Мне кажется, что мы чего-то не видим. У них должна быть поддержка кого-то из Парижа. Наварра не такой сильный регион, которым была до печально известных событий Варфоломеевской ночи. Даже не настолько сильный, насколько была при Генрихе, пусть покоится с миром. Должно быть какое-то связующее звено. Поэтому я еще больше опасаюсь поездки туда.       — Вы имеете ввиду кого-то конкретного? — с неподдельным интересом спросил Тревиль, внимательно рассматривая собеседника.       — Я не знаю. Нет, у меня есть подозрения касательно испанцев. В конце концов, сейчас идет большая война. Возможно, они хотели поднять гугенотское восстание, а потом напасть с Наварры под предлогом защиты католической веры. Но после заключения дипломатического мира им нет никакого резона так поступать. Тем более, Испания влезла в долги еще больше, чем мы. Ей надо воевать. Было бы неразумно растрачивать слабеющие силы на Францию. Наша армия тоже в отвратительном состоянии, но ситуация лучше, чем у испанцев. Нет. В Наварре замешаны сами французы. Имеет смысл подозревать Его Светлость герцога Орлеанского, брата короля. Ему жмет, что он не король. Быть может он посягает на отцовскую Наварру и вместе с ней хочет отделиться. Это был бы лучший вариант. Мы бы дискредитировали главного претендента на трон после Рошфора, потому что так у него гораздо больше шансов, чем у Анны, но, если его осудит Рошфор, нам будет проще.       — В ваших словах есть логика, — согласился Тревиль. — Но я повторю, что заседание сегодня. У вас будет возможность узнать обо всем больше. Возможно, герцог Орлеанский как-нибудь выдаст себя. Действуйте очень аккуратно и настаивайте на отправке в Наварру. Все ответы будут там. Тем более, что после Наварры на обратном пути можно посетить несколько крупных городов. Посмотреть обстановку там. Или послать кого-то из наших друзей. Потому что мы слишком заметные, по крайней мере, вы.       — Да. Можно было бы отправить де Пардью, но он разрабатывает генерального прокурора. — Ришелье оперся лбом на кулак, рассматривая пустую тарелку, а потом его осенило. — Я знаю. Мы можем отправить Д’Артаньяна, от моего племянника в столице никакого смысла, и Портоса. Портос тоже ведь в Париже. Я обещал рассказать ему больше. Стоит с этим разобраться. Как вы думаете? Он абсолютно новое лицо и нигде не мелькал. И все вокруг знают, что я недолюбливаю племянника. Да, да… — он опять задумался. — Расскажем ему о Белгаре. Расскажем и покажем. Он мальчик неглупый, не побежит к отцу.       — Вы хотите просто использовать его, — зло заметил Тревиль. — Хотя обещали присмотреть.       — Я и присмотрю. Мы присмотрим. Он наследник де Фуа. Ему обеспечено будущее в Париже. Я думаю, что вы имеете право попросить о его помощи, учитывая, сколько помогали ему.       — Вы мыслите материально, Арман. Так нельзя. Вы будто в шахматы играете. Люди — не фигуры. У них есть чувства. Подумайте об этом на досуге.       — Вы правы, — не стал протестовать герцог. — Люди — фигуры на шахматной доске. И ты только сам выбираешь, кто для тебя важен. В моем случае должны быть выиграна партия, спасена королева, я и вы. Этого будет более, чем достаточно. Тем более, у Портоса есть и другая причина проехаться по городам. Я навел некоторые справки и узнал, что семья его матери была из пригорода Амьена. Работали там на какого-то дворянина. Я не был в этом заинтересован, но он может найти больше.       — Вы безжалостный манипулятор.       — Спасибо.       Мужчины нервно рассмеялись в унисон.       — Наверное, — начал Тревиль. — Это неправильно, что мне даже не хочется вас осуждать за ваши методы?       — Нет, вы просто заново становитесь французом и понимаете, что иначе у нас ничего не получится. Мне тоже этого не хочется. Мне и в Наварру не хочется. После возвращения из Испании я думаю только о том, как скорее бы голову приложить к подушке. Мои мозги растворились вместе с той отвратительной похлебкой, которую вы мне принесли.       — А я принес вам лучшее, что смог найти. И там было много мяса, — заметил Тревиль.       — Тогда я понимаю ваш аппетит. Более того, прошу, съешьте еще что-нибудь. Мне страшно за ваш желудок.       — Да, — он улыбнулся герцогу. — Вы определенно продолжаете издеваться.       В столовую вошел тот слуга, из-за которого мужчинам пришлось покинуть теплую кровать. Он доложил, что до заседания остался час и карета полностью готова. Герцог поднялся, кивнул своему гостю и ушел. Он любил приезжать в Лувр заранее. Это помогало узнать больше в случайной беседе с другими министрами.       Карета понеслась быстро по парижским улицам. Ришелье впервые вспомнил о данном Анне обещании. Он намеревался навестить ее несколько дней назад, но Рошфор обложил испанскую принцессу охраной настолько, что она больше казалась самой опасной для Франции преступницей, а не невестой короля. В этот раз Ришелье серьезно решил выполнить обещание, даже задумался о том, чтобы зайти к принцессе перед заседанием, но на входе в Лувр его поймал Белгар, министр финансов. Для герцога это стало полной неожиданностью, в основном он вылавливал своих коллег и ставил в неловкое положение. Особенно его смутило то, что попался он Белгару. Его всегда передергивало, когда приходилось иметь дело с этим человеком. Даже в глазах такого материалиста как Ришелье Белгар был чем-то отвратительным, больше сродни твари, и волновали его только титул и власть. Но с ним приходилось иметь дело.       — Ваша Светлость, — широко улыбнулся Белгар и схватил герцога за худощавую руку.       — Маркиз, — поприветствовал Ришелье и попытался освободить руку. — Отпустите, пожалуйста.       — Нам нужно с вами переговорить. С глазу на глаз.       — Вряд ли это возможно в Лувре, — безразлично ответил герцог.       Белгар оттащил его в ближайший угол, чтобы поговорить.       — Вы пахнете странно, — заметил маркиз. — Морем.       — Я две недели провел на корабле, отправляясь в Испанию и из нее. Конечно, запах моря еще не выветрился до конца, но он явно не такой отвратительный, как от солдат или от крови. Но я думаю, что вы хотели обсудить не это.       — Не это, — согласился Белгар. — У вас сегодня нет настроения.       «А у кого есть настроение, когда он видит крысу? Единственное преимущество крысы, стоящей передо мной, от обычной в том, что она не разносит чуму», — пронеслось в голове у Ришелье, но он быстро отпустил эти мысли, чтобы продолжить слушать Белгара.       — Скажем так. Мои дела плохи.       — Это меня не касается, — вместо «я ничем не могу помочь» сказал герцог. Беседа начинала его раздражать.       — Касается, если вы, друг мой, хотите в Наварру. Я слышал вашу вчерашнюю позицию по этому вопросу. Не скажу, что меня волнует Наварра. Но меня волнует кредит, который мы ей выдали. Казна абсолютно пуста, а нам еще праздновать свадьбу короля. Как бы нам не пришлось брать заемы у банкиров.       — Я до сих пор не понимаю, к чему вы клоните. Французская казна — ваше ведомство. Если она пустует, значит вы неправильно выполняете свою работу, — стоял на своем Ришелье. С ужасом он понял, что начал перенимать что-то от Тревиля в манере общения.       — Вы сегодня особенно грубы и этим меня обижаете, герцог, — ухмыльнулся Белгар. — Ответьте, вы хотите в Наварру?       — Хочу или не хочу — вопрос не для слуги Его Величества. Это моя священная обязанность как честного француза.       — Тогда я вас поддержу.       Ришелье недоверчиво посмотрел. Белгару определенно что-то было от него нужно. Необходимо было дождаться, когда маркиз сам все скажет, чтобы не подставлять себя в глазах ушей стен.       — Мои личные дела плохи тоже. Герцог Орлеанский будет активно протестовать против ваших предложений, я имею дерзость об этом знать. В этом деле любой голос может быть решающим. Не хотите ли обзавестись моим? Я проголосую за вас, если вы мне пообещаете маленькую услугу.       — Я привык бороться честно, — отчеканил Ришелье. — Мне не нужен союзник, который в меня не верит.       — Да, — с удовлетворением проговорил маркиз. — Вы сегодня особенно грубы. Я верю в вас, но герцог Орлеанский предложит мне крупную сумму за мою веру. Я практически на грани нищеты, я буду вынужден согласиться.       — Если вы хотите продаться — это исключительно ваше дело, Белгар. Уверен, вы для своей чести найдете покупателя, но я не заинтересован в этом.       Ришелье взмахнул мантией и развернулся, покидая Белгара. Этого ему еще не хватало. Кое-что он все-таки узнал. Герцог Орлеанский был против его путешествия в Наварру, а значит его можно было подозревать. Тревиль был прав — если отмести герцога Орлеанского, картина станет идеальной. Главное, отмести его так, чтобы не задеть и себя. Белгар не просто так предлагал его купить. Он был мелочным человеком и всю жизнь торговал своим мнением. Но он не был надежным союзником. Скорее бы Ришелье купил голос военного министра, чем Белгара. Тем более, что маркиз для всех находился в хороших отношениях с губернатором, а губернатор с королем.       Герцог достал карманные часы и понял, что не успеет к Анне перед заседанием. Он трижды проклял Белгара и направился в комнату Совета. Он впервые пришел позже герцога Орлеанского и губернатора, которые начали о чем-то шептаться, когда его увидели. Ришелье с видом самым безразличным занял свое место между Белгаром и военным министром. Последним пришел король. Все встали, приветствуя его. Рошфор занял место во главе стола, и все сели следом за ним.       — Мы продолжаем обсуждать наваррский вопрос, — напомнил король. — Я просил вас всех вчера подумать над возможными выходами из ситуации, возможно, примерять вариант герцога на сферы, за которые вы ответственны, и сказать, насколько его план реализуем, — Рошфор не уточнил, какого герцога имел ввиду, но все обернулись на Ришелье.       — Абсолютно нереализуем, — вклинился Гастон Орлеанский. — Я думаю, что мои слова подтвердит и Белгар, потому что нам нечем спонсировать поездку в Наварру, и военный министр, и губернатор, которые скажут вам, сир, что у нас нет людских ресурсов для борьбы с наваррцами или хотя бы сопровождения туда герцога. Над Францией каждую минуту висит угроза войны, непосредственную угрозу к тому же составляют не ликвидированные дворы чудес, эти оборванцы бастуют. Нам нужно оставить Наварру.       — Я считаю, Гастон, что даже брат короля не имеет права называть его народ оборванцами, потому что народ — непосредственная опора Его Величества. Он может быть беден по ряду причин, но это не делает простых людей оборванцами. Во многих из них чести, верности и благородства гораздо больше, чем в некоторых дворянах, — позволил себе сказать Ришелье.       Герцог Орлеанский побледнел, поджал губы и все его лицо выражало бесконечную злость. Камень был брошен в его усадьбу и мало того, что прилетел в цель, так и попал ему по голове.       — Ваше Величество, — Ришелье обратился лично к королю. — То, что говорит герцог Орлеанский по меньшей мере безрассудно, а по большей похоже на государственную измену.       Члены Совета переглянулись между собой, будто спрашивая друг друга, действительно ли герцог назвал другого герцога, брата короля, бесчестным неблагородным трусом и изменником. И это было так. Ришелье уже было плевать: его задачей было переговорить герцога Орлеанского и достучаться до Рошфора, если это было возможно. В голове начали закрадываться сомнения, действительно ли он поедет в Наварру. Но он наговорил уже слишком много. Если Ришелье не поедет в Наварру, то он может поехать в Бастилию за оскорбление члена королевской семьи.       — Ваше Величество, — продолжил Ришелье. — Я считаю, что Наварру нельзя оставлять. Последнее решение всегда остается за вами, но не забывайте, что Наварра — ваше наследство. Просто представьте, что восставшие возьмут верх. Это послужит поводом для остальных спорных территорий, например, Лотарингии. В конце концов, в мятеж может встрять Англия, что будет означать покушение на французский суверенитет. Могут восстать ближайшие провинции. Наварра должна стать одной из них. Вы король Наваррский. Наша политика должна быть проведена так, чтобы Наварра стала провинцией Франции, мы должны упразднить ее мнимую самостоятельность.       Гастон побледнел и исказился в лице еще больше, когда услышал о Наварре как французской провинции. Это говорило о многом. Он точно был замешан. Побледнел и Ферон. Ришелье знал, что эти двое — трусы, каких поискать нужно. Он мог понять мотивы Гастона, но мотивов Ферона еще не понимал. Герцог встрял в борьбу с законным братом короля и с братом-бастардом.       — У нас все еще нет для этого ресурсов, — вмешался Белгар. — Ваша казна пуста, Ваше Величество. Мы не можем проспонсировать все это.       — Людей мы тоже не сможем предоставить, — подхватил военный министр. В отличие от остальных он это говорил не из собственных вредности и недовольства, а потому что так дела и обстояли. Хотя дела везде так обстояли. Он был искренним в словах и говорил без скрытого смысла.       — Что я и сказал Вашему Величеству, — радостно заявил Гастон.       — Ваше Величество, — вновь обратился к королю Ришелье. — Ни то, ни другое не является проблемой. Я дипломат, а не воин, мне не нужны солдаты, чтобы договориться с Наваррой. По возвращению я составлю акт о вхождении Наварры в состав Франции в качестве провинции. С деньгами проблем тоже не будет. Все расходы я обязуюсь взять на себя. Посмею назвать единую и неделимую Францию своим подарком на вашу свадьбу. Если вы позволите мне, конечно, Ваше Величество.       — Позволю, — согласился Рошфор.       Для всех присутствующих: и для Гастона, и для Ферона, и для Белгара, и для военного министра, и для оставшихся двух отмалчивающихся министров, и для самого Ришелье — новость была дикой. Никто не ждал уже, что Рошфор согласится, тем более, что он редко соглашался с Советом.       — Заседание закрыто. Арман, подождите меня у дверей.       — Конечно, Ваше Величество.       Ришелье вышел из кабинета первый, следом министры, последние — Ферон и Гастон. Рошфор убедился, что остался один, подошел к разрисованной библейскими сюжетами стене и нащупал нужное место, выжал камень. Часть стены с картиной отъехала в сторону. Этот секрет не был тайным ходом, это было маленькое убежище, где можно было много подслушать. Из проема вышел мужчина с черными, как сердце короля, волосами.       — Ты все слышал, Гримо?       — Да, Ваше Величество.       — Он должен умереть до моей свадьбы. Чем раньше, тем лучше.       Гримо спрятался за длинными плотными шторами, чтобы его нельзя было заметить, когда откроется дверь. Рошфор покинул кабинет. Ришелье ждал его рядом, устремляя взгляд на дверь, когда она открылась, он заметил движение за шторой. Герцог про себя чертыхнулся, понимая, что его хваленная дипломатия покинула его на заседании и он наговорил лишнего. Он не имел никакого права оскорблять герцога Орлеанского. Гастон, каким бы он ни был, оставался братом короля, законным принцем Франции. Также не стоило грубить и Белгару, который мог обозлиться на него. Если говорить лишнее и то, что думаешь, было болезнью, то он заразился ею от Тревиля.       — Вы назвали моего брата изменником, — удивительно спокойно заметил Рошфор. — Хотя вы куда больше подходите под это слово.       — Прошу прощения, сир, — Ришелье низко, чересчур для чувства его собственного достоинства, поклонился королю. — Я верный слуга Франции. Если вы имеете подозрения на этот счет…       — Нет, — прервал его король. — На счет вашей верности Франции нельзя сомневаться. Но я сомневаюсь в вашей верности мне. Вы умный человек. Я еще не знаю, какую игру вы затеяли, но обернется она против вас. Лучше вам переменить образ ваших мыслей, чтобы больше не называть королевских особ изменниками. Сегодня мой брат, а завтра я. Берегитесь, Ришелье, вам это может стоит жизни.       — Я понятия не имею, о чем вы говорите, — хладнокровно заявил герцог, в то время как сердце бешено колотилось в груди.       — Если ваш друг, Клермон, окажется тем, о ком я думаю… Ваша голова украсит мне оружейную, — тоже спокойно сказал Рошфор.       — Я понятия не имею, о чем вы говорите, — повторил герцог.       — Молитесь, чтобы это было именно так, друг мой, — Рошфор широко улыбнулся и хлопнул Ришелье по плечу. — Я верю вам. Ваша речь за Наварру… вы правы, это мое наследственное владение. Мой скользкий братец может не хотеть переговоров, надеясь, что гугеноты принесут ему наваррскую корону. Этого случиться не должно, вам это ясно?       — Да, сир. Я даю вам клятву, что подчиню Наварру.       — Конечно, — Рошфор недобро усмехнулся. Он подумал о том, что Наварра станет последней остановкой герцога, и ему очень понравилась эта мысль. Ришелье доставлял слишком много проблем и имел слишком большой авторитет в Париже, еще и ходили слухи, что он замышлял заговор. — Не хотите навестить принцессу? Она такая молчаливая. Мне иногда кажется, что настоящую принцессу вы спрятали, а мне подсунули… Она унылая и не желает говорить, все думает о своей Испании. Право, это раздражает, месье!       — Она всего лишь девушка, — напомнил герцог. — Которую забрали из родного дома. Дайте ей время, и она полюбит вас, как родного отца, а Францию, как Испанию.       — Вы говорите мудро. Вы можете попросить ее принять мои подарки, которые она игнорирует третий день? Я был бы вам очень признателен.       — Я сочту это за честь.       Ришелье говорил неискренне. Его смутило, что речь зашла про некий подарок, потому что Рошфор не сказал ничего конкретного, а, следовательно, он мог иметь ввиду что угодно. Так герцог бы подсунул кота в мешке принцессе. Он выждал еще немного, но Рошфор ничего не сказал. Это навело Ришелье на мысли естественные для мужчины и неприемлемые для аристократа. Он еще раз посмотрел на Рошфора, пытаясь найти ответ хоть на один вопрос, но, не найдя, не стал медлить и вошел в комнату. Черт, он прекрасно знал эту комнату. Рошфор выделил своей будущей невесте комнату Марии Медичи. Как и ее бывшая хозяйка, комната была зловещей в своей темноте. Герцог не сразу заметил Анну из-за того, что она, свернувшись калачиком, сидела в углу, пряча голову.       — Ваше Высочество, — тихо и аккуратно, почти с отеческой нежностью, обратился к ней герцог, медленно подходя ближе.       — Месье Ришелье! — радостно воскликнула Анна, вставая с пола и бросаясь в объятия. — Как я рада видеть хоть одного знакомого мне человека, еще и друга!       Ришелье обнял ее в ответ, но быстро прекратил объятия, чувствуя, что на плечо упало несколько слез. Он встряхнул девушку и посмотрел ей в прямо в глаза. Эти роскошные голубые глаза, которые достались ей от испанской королевы, сильно покраснели, лицо опухло. Анна выглядела как очень несчастная женщина.       — Анна, — прошептал он, прижимая ее к груди. Он стал слишком сентиментальным в последнюю неделю. Герцог понял, что обязан позаботиться о Ее Высочестве задолго до поездки в Испанию, но теперь у него была мотивация, вызванная не только политическими целями, но и человеческими побуждениями. — Что с вами?       — Право, герцог, я самая несчастная женщина в этой чужой для меня стране! Потому что я не имею главного, чего желает каждый человек, свободы, — с жаром призналась она. — Что есть жизнь, если нет свободы? Я птица в золотой клетке: меня охраняют день и ночь. Единственное, куда мне позволено идти, так это на завтрак, обед и ужин с Его Величеством… Он отвр…       Анна не договорила, потому что Ришелье зажал ей крепко рот рукой, догадываясь, что она хотела сказать. Он был согласен с этим мнением, но для него было не время.       — У стен есть уши, Анна. А у ушей никогда нет чести и сочувствия. Всегда будьте осторожны с тем, что говорите в этом дворце. Это может плохо закончиться, — предупредил герцог, отпуская девушку. — Тем более, что за дверью стоит король. Вас охраняют день и ночь, единственным шансом навестить вас было согласиться на его просьбу.       — Что за просьба? — Анна побледнела и стала больше походить на белый холст, чем на живого человека.       — Принять его подарок, — обеспокоенно ответил Ришелье, чувствуя неладное.       — Нет, нет, нет, — Ее Высочество упала в ноги герцогу, продолжая повторять одно и то же. Она была в отчаянии. — Я не хочу, не хочу.       — Он хочет сделать с вами что-то предосудительное, Анна? Ответьте мне.       — Он ненормальный, я боюсь его… Он так быстро меняется в характере, он неуравновешенный… Я не хочу, — Анна с трудом задрала рукав платья, чтобы показать огромный синяк на плече. — Ему не понравилось, что я не весела.       Мысленно Ришелье допустил себе сказать: «Я его убью», — но вспомнил, что обещал голову короля Тревилю. Как человека прогрессивного его выбивали из колеи подобные зрелища, он не любил насилие и старался его избегать. Его партия состояла из хитроумных сплетений, а не бессмысленной резни, поэтому он и был на шаг впереди.       — Анна, — герцог аккуратно взял ее под руки и поднял с пола. — Приходите в себя. Вы должны быть сильной. Не плачьте. Слезы вам не идут. Внимательно смотрите за каждым моим действием.       Анна заинтересовано подняла голову и начала наблюдать за своим другом. Ришелье подошел к кровати, просунул руку между стеной и спинкой кровати, вытащил оттуда шнурок, похожий на шнурок от штор, и потянул за него. Стена за зеркалом разъехалась и появился тайный ход.       — Здесь мы говорить не можем. Приходите после ужина. Я буду ждать вас там, клянусь. Только мужайтесь и приходите, Анна, — он поцеловал руки своей будущей королеве.       Ришелье кивнул ей на прощание и покинул комнату. Рошфору он сказал, что Ее Высочество захотела отдохнуть и решит вопрос с подарком потом. Ришелье покинул Лувр раньше, чем Рошфор пришел в бешенство, чтобы успеть домой к обеду живым.       В то время, как заседал Совет, Тревиль сидел в гостиной с огромной кучей газет рядом на столике, которые ему принесли слуги сразу после отъезда Ришелье. Он прочитал выпусков пять, пока в гостиную не зашел уже известный Тревилю по утренним событиям слуга и не сообщил о прибытии месье Леона. Гость герцога отложил свое занятие, ожидая Леона. Александр в комнату зашел красный и взволнованный. Первое, о чем подумал, вернее, вспомнил Тревиль, было фразой Ришелье о том, что достопочтенный Леон-старший лишил сына наследства, и Тревиль усмехнулся.       — Герцог уехал на заседание Совета, Александр, — сообщил Тревиль, по-хозяйски оставаясь сидеть на диване, закинув ногу на ногу.       — Слава Богу, — перекрестился этот темненький мужчина среднего роста с тонкими аккуратными усами. — Я пришел к тебе.       — Это замечательная новость, — искренне ответил Тревиль. — Хочешь чай? Я пойду сделаю, посиди пока.       Тревиль поднялся с дивана, но Леон положил ему на плечо руку и, придавив, заставил обратно сесть.       — Абсент! Самый крепкий, который есть у герцога, — крикнул слугам Леон.       Несмотря на то, что Леон был частым гостем Ришелье и его названным другом по политическим взглядам, слуги не спешили выполнять его приказание. Наоборот, они не собирались даже делать этого, пока просьбу не повторил Тревиль. Разница между Леоном и Тревилем была в том, что последний не требовал, а просил, и в том, что Ришелье приказал подчиняться ему беспрекословно.       Леон устало упал в красное бархатное кресло, вытер пот со лба, тяжело вздохнул и уставился в потолок. Огромные мешки под глазами, помятое лицо и сами красные глаза намекнули Тревилю, что его давний знакомый не так сладко спал прошедшей ночью, как он в объятиях герцога.       — Тебе больше ничего не нужно?       — Нет.       Леон опустошил залпом стакан абсента, который принес слуга, и скривился.       — Фу, как он эту гадость пьет, она до добра не доведет его.       — Алкоголь вообще не доводит до хорошего, — философски рассудил Тревиль, который мог похвастаться тем, что не пил уже больше десяти лет. — Однажды вино, выпитое даже не мной, завело меня в испанскую тюрьму. Но ты здесь не для историй о моих странствиях. Что-то случилось?       — Да, случилось, — тихо ответил Леон. — Моя жена родила. У нее начались схватки вчера на балу, когда я уехал.       — Какая чудесная новость! — Тревиль от всей души порадовался за друга. — Кто же?       — Близнецы, — слабым голосом сказал Леон. — Мальчики.       — Я очень рад за тебя, это чудесная новость. Уверен, что и Робер счастлив очередным внукам. Такими темпами, как ты делаешь детей, родословная Леонов не угаснет никогда, — усмехнулся Тревиль.       — Не издевайся. Ты становишься похож на Ришелье в такие моменты.       — Это плохо?       — Не знаю, — Леон опешил от этого вопроса и предпочел сменить тему. — Так вот, поскольку мальчика два… Я хочу предложить тебе стать крестным отцом старшего, он родился на несколько минут раньше, а Его Светлости — младшего. Но для меня остается непредсказуемой его реакция.       — Не переживай, — заверил Тревиль. — Он согласится, а если нет — я поговорю с ним. Я уже согласен.       — Чудесно, — выдохнул Александр, поправляя голубой сюртук. — С этим разобрались. Есть еще одна вещь, которую я должен ему сказать, хотя предпочел бы промолчать. Здесь его реакция может быть еще более непредсказуемой.       — Не тяни, говори, — потребовал Тревиль, подпирая голову кулаком и тем самым показывая свою готовность слушать Леона.       — Сейчас же идет заседание Совета?       — Да, я тебе сказал об этом, как только ты пришел, — подтвердил Тревиль.       — И они решают вопрос Наварры?       — Да, — кивнул Тревиль. — Насколько я знаю, Наварры.       Леон повторно вытер платком капли холодного пота со лба и достал из внутреннего кармана пальто конверт со вскрытой печатью его семьи. Он вытащил оттуда свернутый лист и протянул его Тревилю. Тот ловко выхватил его из чужих рук, развернул и принялся бегло читать. Чем дальше он читал, тем сложнее было скрыть удивление. В конце концов, он вернул договор Леону и в безысходности протер лицо рукой, думая, что же делать дальше.       — Ты заключил договор о поставках оружия в Наварру? — наконец спросил Тревиль.       — Да, — тяжело ответил Леон.       — Как Ришелье это допустил?       — Он был в это время в Испании.       — Как тебе хватило мозгов на это? — зло поинтересовался Тревиль.       — Я не хотел, — начал Леон. — Но ко мне пришел губернатор Парижа, Ферон, и настоятельно попросил удовлетворить просьбу наваррцев. Сказал, что король поставлен в известность и дал добро. Я тогда даже не подумал о том, что что-то может быть не так, а посоветоваться с Его Светлостью не мог.       — Господи, — тяжко вздохнул Тревиль, не поднимая глаз на Александра. — Ты идиот. Наварра — проблемный регион. Как могло хватить мозгов продать им оружие? Причем в таком количестве. Если бы французская армия решилась бы сейчас идти на Наварру, она бы вряд ли выстояла. Этого же хватит для какой-нибудь маленькой войны! Почему ты не задержал сделку до прибытия герцога?       — Тогда он только отбыл и было неизвестно, вернется ли вообще. Как известно, с Испанией у нас не лучшие отношения. А ко мне пришел губернатор и настоятельно просил удовлетворить эту просьбу, угрожал арестом и недовольством короля. Он был очень убедителен! — попытался заверить Леон.       — Нет, это просто ты идиот, — уже более спокойно заметил Тревиль. — Это принципиально меняет дело. Кто еще знает об этом, кроме тебя, меня и губернатора?       — Мой отец и моя жена.       — Черт, — сокрушился Тревиль, ударив себя ладонью по лицу. — Жена! Ты вообще представляешь, как сильно подставляешь и себя, и герцога? Вы оба пойдете за решетку, если что-то вскроется. Нет, ты пойдешь. Он был в Испании. Нельзя женам доверять свои секреты. Она знает что-то еще?       — Да, Португалия, — тихо из страха сознался Леон. — По инициативе герцога мы заключили тайный договор о поставках оружия с Португалией. Это второй соперник Испании против Франции. Король об этом ничего не знает.       «Что за чертовщина! — подумал Тревиль. — Этого еще не хватало. Если Леона арестуют за поставки оружия в Наварру, эта женщина может воспользоваться своими знаниями и выкупить своего никуда негодного мужа знаниями о герцоге. История с Португалией может убить его куда легче, чем все остальное. Когда она вскроется, его можно будет обвинить в попытке подрыва союза Испании и Франции. Почему же ты такой болтливый, Леон?».       — Ты же понимаешь, что в твоих руках и в руках твоей жены будущее Франции?       — Ты слишком высокого мнения о Ришелье. Да, он возглавил сопротивление, но незаменимых людей нет. Я тебе говорил его остерегаться. Он запудрил тебе мозги. Это далеко не простой человек, который провернул много профранцузских афер, но это еще ничего не значит. Он это не будущее Франции. Ты зря проявляешь к нему какие-либо эмоции. Он из той же лиги людей, что и Рошфор. Они не способны ни на какие чувства. Он называет нас друзьями, но это не так. Они пользуется всеми, кто попадется под руку. Ришелье пользуется мной. Ришелье пользуется тобой. Разница в том, что я имею большую ценность, нежели ты, и избавиться от меня при случае не получится сильно жестоко. Поэтому я считаю, что мы квиты.       — Во-первых, — Тревиль сам не понял, почему его так задели эти слова. Дело было ли в том, что глупец Леон продал контракт наваррцам и рассказал все жене, или в том, что он позволял так нелицеприятно высказываться о герцоге. — Когда я говорю о будущем Франции, я имею ввиду ее территориальное единство, которое невозможно будет в том случае, если Наварра отделится — за ней последуют остальные. Во-вторых, когда я говорю о будущем Франции, я говорю об отсутствии военного конфликта с Испанией, который будет невозможен, если информация о Португалии станет достоянием общественности. И, в-третьих, я прошу не высказываться так о Его Светлости в моем присутствии в моем доме. Ты можешь думать что угодно, но я считаю его своим другом. Пусть по случаю. За такими людьми действительно будущее. Не за теми же, кто, не думая, торгует контрактами.       Лицо Леона покраснело. Он явно не ожидал такого ответа. Александр был самым настоящим трусом, поэтому и рассказывал все жене — она бы всегда вытащила его за счет своих знаний из передряг, чтобы не становиться женой политического заключенного. Он всегда боялся Ришелье, поэтому говорил все те вещи, пытаясь найти поддержку и защиту от него. Возможно, все, что он делал, имело две цели — удержаться на плаву и не опозориться в глазах отца.       — Зря ты так, Жан, — Леон истерически усмехнулся. — Не твой этот дом. Нет у тебя больше ничего твоего. Ты даже одет в его одежду. Все твое и сам ты теперь принадлежите ему. Рошфор — отвратительный король, но это не значит, что по окончанию его правления, мы допустим Ришелье куда-либо.       — Убирайся, — поднимаясь с дивана, произнес Тревиль.       — Что? — Леону показалось, что он не расслышал.       — Я сказал, чтобы ты убирался. Немедленно. Иначе я прикажу тебя вывести или вызову на дуэль.       — Ладно, — согласился Александр. — Я еще вышлю приглашение на крестины.       Леон, понимая, что Тревиль может не ограничиться обычными угрозами, покинул дом так быстро, как только мог. Жан тяжело вздохнул и обратно сел на диван, беря в руки газету. Он пытался концентрироваться на сюжете статьи, но пропускал слова. Настроение Леон испортил ему окончательно, хотя до встречи с ним Тревиль пребывал в лучшем расположении духа. Он несколько раз пытался вернуться к статье, но в голове всплывала только Португалия. С такими союзниками, как Леоны, Ришелье не нуждался во врагах. Самое прискорбное, что были и союзники, и враги.       Тревиль задремал и его посетило самое нестрашное из воспоминаний — собственные пытки. О них он вспоминал и сознательно в реальности, чтобы доказать себе, что некоторые вещи этого стоят. За свою правду всегда нужно бороться, даже если она сведет тебя в гроб. За что умирать, как не за убеждения?       Ришелье, вернувшись домой, застал его за беспокойным сном и поспешил разбудить. На голос Тревиль не отозвался, поэтому герцог постарался максимально аккуратно, как только мог, потрясти его за плечо. Тревиль схватил его за руку и широко раскрыл глаза.       — Кошмары? — относительно заботливо спросил герцог.       — Так, мелочи. Видимо, я начинаю принимать неизбежное, — усмехнулся Тревиль, поднимаясь в сидячее положение. — Как прошло?       — Ну как сказать, — развел руками Ришелье и сел в кресло напротив. — Весьма странно. Но мы едем в Наварру, это главное.       — Что произошло? — обеспокоенно узнал Тревиль.       — Ничего. За исключением того, что министр финансов обещал мне свою поддержку в Совете, если я поддержу его личное положение. Я отказался и пожалел об этом: еще чуть-чуть и троица из губернатора, брата короля и Белгара меня задавили бы.       — Нечего жалеть, — возмутился Тревиль. — Белгар — не тот человек, за чью поддержку можно ручаться. Если бы вы согласились, это могло бы иметь для вас неблагоприятные последствия. В конце концов, Рошфор мог подослать его к вам или его брат.       — Значит, это не у меня паранойя, — рассмеялся Ришелье. — Меня утешает, что вы разделяете мое мнение, Жан.       — Что-то еще произошло?       — Я оскорбил Гастона, брата короля.       — О, и как же? — с неподдельным интересом спросил Тревиль. Такого ответа он не ожидал, но уж очень был ему рад, даже гордился.       — Назвал его государственным изменником в присутствии всего Совета.       — Глупо, — сначала сказал Тревиль, затем сделал задумчивый вид и продолжил: — Смело. И, что самое грустное, правда. Так как вы убедили короля?       — Сказал, что сам все оплачу. Право, я разорюсь, Жан, Франция мне должна уже больше двадцати тысяч ливров, — пожаловался герцог. — Еще немного и мне самому придется брать кредиты. Наследство не бесконечное, доход с семейных земель в округе Парижа — тоже. Хотя, с учетом того, что мы едем вдвоем, самая большая трата будет покупкой наваррцев.       — Вам не предоставили людей? — удивился Тревиль. Он мог понять все, но этого он не понимал, потому что его мозг отказывался принимать такой чудовищный беспредел. Мало того, что Ришелье придется платить из собственного кошелька, так ему и не предоставили людей. Отправлять людей самостоятельно на подавление восстания — безумство. Особенно, когда эти люди являются дипломатами, а не профессиональными военными.       — Что вы удивляетесь? Пришлось согласиться на все эти варварские условия, потому что Гастон яро протестовал, и король мог встать на его сторону. Тем более, что я перегнул палку и назвал Гастона изменником.       — А губернатор? — спросил Тревиль.       — Поддержал Гастона, а что? — Ришелье прищурился, понимая, что Тревиль что-то знает. — Жан, говорите же, я вижу, что вам что-то известно.       — Да так. Тут заходил Леон. Я узнал от него две новости — плохую для него и плохую для вас. С какой начинать?       — Давайте с него, с меня и так много плохих новостей. Иногда хочется позлорадствовать и над другими. Надеюсь, вас это не смутит.       — Нет, — отрицательно помотал головой Тревиль. — Ни минуты. Ну, — он глубоко вдохнул воздух. — У наваррцев в наличии минимум тонна различного оружия.       — Я же просил начать с плохих новостей для Леона. Для нас Наварра — одна сплошная плохая новость, — заметил герцог, даже не задумавшись о тонне оружия, о которой сказал ему Тревиль.       — Так это и была плохая новость для Леона, — неуверенно заявил Тревиль. — Он по убедительной просьбе губернатора Парижа подписал с наваррцами контракт о доставке оружия и теперь находится между двух огней. С одной стороны, есть вы, с которым он не согласовал этот договор и попал в передрягу, с другой стороны, есть рошфоровская система правосудия, и, если кто-то об этом узнает, ему может не поздоровиться.       — Да, дело дрянь, — рассудил Ришелье. — Не очень бы хотелось, чтобы единственный во Франции легальный продавец оружия сел за решетку. Зато мы знаем о тонне оружия в Наварре. Знание бы мне это пару часов назад… и я ничего бы не сделал в лучшем случае, а в худшем обвинил уже второго брата-бастарда короля в государственной измене. Может это и к лучшему. Рошфор очень вспыльчивый человек и мог бы направить на подавление восстания армию и потерять ее. А так у нас остается шанс все тихо решить, сомневаюсь, что наваррцы мечтают о конфликте со Францией.       — Вы оптимист, — не без скептицизма заметил Тревиль. — Но из проблемы Леона вытекает ваша.       — И как же? — теперь заинтересованно на собеседника уставился герцог, подпирая подбородок кулаком.       — Вы уже сказали, что эта история может грозить решеткой Леону, но дело обязательно дойдет и до вас.       — Я ничего об этом не знал, — самым наивным голосом ответил герцог, и Тревиль был склонен ему поверить, тем более, что это подтвердил Леон.       — Я знаю, — согласился Тревиль. — Но я не один не обделен знаниями. Его жена знает о Португалии. Я теперь тоже. Если он как-либо умудрится оказаться в тюрьме, я более чем уверен, что она выкупит его за информацию о португальской сделке. Тем более, что о ней не знал король, это была ваша личная инициатива…       — А сейчас мы и вовсе состоим в союзе с Испанией, — закончил Ришелье. — Я догадывался об этом, вы окончательно подтвердили мои мысли. Сделка с Португалией — крайне компрометирующее меня мероприятие и в глазах Франции, и в глазах Испании. Но это было необходимо и без Леона этого сделать было, увы, нельзя. Благо, больше он не знает ничего, что может меня отправить на виселицу, даже не под топор. По крайней мере, это все будет бездоказательным. В моем близком окружении я не доверяю двум людям — Леону и Д’Артаньяну. Первый трус, каких поискать нужно, а второй сорвиголова.       — Он вас тоже другом не считает, — легко усмехнулся Тревиль, вспоминая предостережения Леона.       — Конечно нет. Для дружбы нужно что-то большее, нежели совместная организация государственного переворота. Нет, это когда человек для тебя важен. Если сейчас арестуют или убьют Леона — я не почувствую ничего, кроме сожаления о потерянной возможности манипулировать торговлей оружия. Поэтому он далеко мне не друг.       — Философски, — пожал плечами Жан.       — А вот если бы вас сейчас убили… я, уверен в этом, очень бы расстроился.       — Ну спасибо, — саркастически поблагодарил Тревиль.       — Он вам что-то сказал, Жан?       — Мало приятного, скажу честно. Но вряд ли это вас заботит.       — Вы правы, меня это не заботит. Мне больше интересно, что вы ему ответили.       — Чтобы он убирался, пока я не попросил слуг его вывести или, чего хуже, не пригласил его на дуэль, — честно сознался Тревиль.       — Вау. Вы меня все больше удивляете, Жан, поэтому я позволю себе удивить вас тоже. Я бы с радостью сейчас уже поужинал, но предлагаю подождать до прихода гостьи.       — Следует ждать Констанцию или Адель?       — Нет, Анну, вернее, Ее королевское Высочество Анну Австрийскую, принцессу Испании.       — Как вы смогли пройти к ней? — наслышанный об охране принцессы спросил Тревиль, больно ему было интересно, какое невозможное решение нашел и воплотил в жизнь этот человек.       — Рошфор сам пустил меня к ней с просьбой поговорить. Она отказывалась принимать подарок, что очень его задело.       — Что за подарок? — настороженно спросил Тревиль.       — Не знаю, — герцог нахмурился. — Но Анна высказалась по этому поводу категорически и изложила некоторые не самые приятные догадки. Нам повезло, что ее разместили в бывшей комнате Марии Медичи.       — Да, — кивнул Тревиль. — Там есть тайный ход. Не спрашивайте, откуда я это знаю, мне до сих пор стыдно.       — И откуда же?       — Я пытался бежать через него после того, как лишил Рошфора глаза.       — Занимательно, — признал герцог и скрестил руки на груди. — Но вы правы, там действительно есть тайный ход. И он выходит недалеко отсюда, на карете можно добраться за двадцать минут. Хотя мне страшно после произошедшего садиться с вами в карету. Вдруг вы опять выброситесь из кареты под колеса другой.       — Обещаю поступать так только в случае крайней необходимости.       — Обнадежили, — Ришелье улыбнулся собеседнику. — А нам ведь еще неделю ехать до Наварры. Кстати, выезд назначен на завтра.       — Чем быстрее разделаемся, тем лучше. Это мудро. Но я надеюсь, что по пути в Наварру нас не настигнет такая необходимость и мы доберемся спокойно.       — Я тоже, но об этом будем думать уже завтра. А сейчас нам необходимо встретить Анну. В это время во дворце к ней уже никто заходить не будет, и никто не заметит ее отсутствие.       — Остается надеяться только на то, что вы будете правы.       Мужчины одновременно поднялись и покинули гостиную, а после и дом. На улице у порога уже стояла карета и ждала их. Тревиль пропустил первым Ришелье и следом залез сам, закрывая дверцу. Герцог скинул верхнюю одежду, которую не удосужился снять даже в доме, аккуратно сложил и подложил под голову. Тревиль свой плащ же даже не надел, потому что не успел.       — Совет уже не тот, — ответил герцог наблюдавшему Тревилю. — Раньше там собирались хоть знающие люди, а сейчас… что сейчас? Белгар копит на новую резиденцию, Гастон хочет корону, Ферон… я не знаю, чего он хочет. А Рошфор… вы и сами знаете. Человек без единого понятия о морали и принципах. Его совершенно не волнуют государственные дела. И это страшно. А после того, как я увидел Ее Высочество, у меня окончательно разболелась голова. Так нельзя поступать с женщинами.       — Так нельзя ни с кем поступать, — заметил Тревиль. — Рошфора никогда не волновала политика, а к пятому году правления он вдобавок пристрастился к вину и паранойи. Это все усугубило. Ему бы хоть немного амбиций матери и характера отца, и он мог бы стать великим королем, но над Францией зашло солнце.       Мужчины замолчали, обдумывая сказанное и услышанное. Хотя обдумывал это только герцог, Тревиль думал о чем-то другом, и это не могло ускользнуть от его новоиспеченного друга.       — Вас заботит что-то еще, Жан, — утверждающе заявил Ришелье. — Леон сказал еще что-то, о чем вы мне не сказали? Потому что, если это что-то очень важное, о чем вы не говорите из-за привязанности к нему, я сочту это за предательство.       — Нет, — сразу сказал Тревиль. — Ничего подобного. Я рассказал все, что он сказал, — мужчина опять призадумался. — Нет, есть еще кое-что. У него родились мальчики-близнецы вчера. Он предложил нам по возвращению стать их крестными.       — Его бы плодовитость французским королям, — хмыкнул герцог. — Но я думаю, что вас не карапузы беспокоят сейчас.       — Да, — наконец сознался Тревиль. — Он сказал одну вещь, которую я не могу выпустить из головы, хотя я это очень хочу сделать, можете поверить. Он сказал, что я принадлежу вам.       — Вот как? — заинтересованно переспросил Ришелье.       — Да, Арман, именно так. Я попросил его убраться из моего дома, а он сказал, что у меня не осталось в Париже ничего моего и что этот дом ваш, как и все остальное. Меня это задело. Возможно, потому, что это правда.       — Ничего подобного, — возразил герцог. — У вас есть доброе и отзывчивое сердце — в наше время это роскошь.       — Я мечтаю убить человека. За то, что он погубил мою Францию, моих друзей, моих родителей и меня. Но я мечтаю его убить. Смотреть, как он умирает. Потому что он не заслужил жизни, так говорит мое сердце. Явно без доброго посыла.       — Есть вещи куда ужаснее, Тревиль, чем смерть от руки врага. Вы знаете это как никто другой, так что вы еще делаете ему честь. А дом… не стоит переживать поэтому поводу. Это наш с вами дом. Наш. Надеюсь, мы разрешили этот вопрос.       — Да, Ваша Светлость, да, — кивнул Тревиль и слегка улыбнулся. — Теперь я полностью удовлетворен.       Карета резко дернулась и остановилась. За окном мелькнул маленький силуэт, дверка открылась и в карету влезла Анна, с радостью стягивая капюшон.       — Капитан! — радостно воскликнула она.       — Ну, — Тревиль широко улыбнулся. — Тут так сложилось… В целях конспирации меня в Париже зовут граф де Клермон, но вы можете звать меня просто по имени.       Ришелье усмехнулся, наблюдая за ними, но в этой усмешке было мало искреннего, ведь он сразу же обратил внимание на тревожность Анны, которую та, уже чуть более умело, чем раньше, спрятала за радостью от встречи с капитаном, который был добр к ней на корабле. Но или дети становились проворнее, или он начинал терять зрение в силу возраста, но герцог не смог сразу сказать, тревожило ли Анну все то же, что и днем во дворце, или приключилось что-то еще.       — Как вы тут оказались, милый капитан? — серьезно спросила Анна, глядя поочередно на своих друзей. — Как ваши дела?       — Меня занесло попутным ветром обаяния герцога сюда, не иначе, — широко улыбнулся ей Тревиль и толкнул плечом герцога, который пересел к нему на сидение. — И я соскучился за вами. Будьте покойны. Не часто видишь таких деятельных дам. А дела у меня идут замечательно. Есть маленькие проблемы…       — Например, он все еще осужденный на повешение генерал, проткнувший глаз королю, а также человек, укравший первенца нынешнего министра финансов, — пояснил с легкой ухмылкой на губах Ришелье.       — А еще я подружился с человеком, который себе позволяет наносить публичное оскорбление королю и называть брата короля изменником, — не остался в долгу Тревиль. — Но это все справедливо в отношении месье Тревиля. В отношении графа де Клермона упоминание подвигов Тревиля, увы, не уместно. И это не важно. Расскажите лучше, как живется Ее Высочеству принцессе испанской, Анна.       — Ужасно, — лицо Анны мгновенно потеряло былые черты приветливости и радости, она сильнее укуталась в плащ и вжалась в угол. — Ваш король прескверный человек. Он не умеет обращаться с женщинами и считает, что дорогих подарков достаточно, чтобы забыть, как он назвал меня испанской проституткой, а потом забыть то, как за стеной стонала настоящая проститутка, за которой он посылал. Две. Брюнетка позавчера и рыжая все остальное время.       — В вас играет ревность, Анна? — поинтересовался герцог.       — Нет, что вы, герцог. О какой ревности может идти речь, когда ты знаешь человека пару дней?       Тревиль и Ришелье переглянулись между собой в поисках ответа. Действительно, как же это могло было быть возможно…       — Дело не в этом, — продолжила Анна. — Пусть развлекается с кем хочет. Но он подает и мне двоякие намеки. Для меня, как наследницы испанских королей, это недопустимо. Я не хочу, чтобы он становился моим мужем. Когда я нахожусь во дворце, у меня складывается ощущение, что там поклоняются дьяволу, право же. Его Величество нетерпелив, он несколько раз пытался меня ударить, когда я отказывалась обедать с ним. Меня охраняют с десяток солдат. Ко мне относятся как к прокаженной. Знаете, кто со мной говорил за эти дни, кроме короля? Вы и одна из его любовниц. Та, которая темненькая. Она мне принесла книг.       — По моей просьбе, — подтвердил герцог. — Леди Винтер из тех моих агентов, о ком никому не положено знать.       — И я благодарна вам, — кивнула Анна. — Но вам не понять меня. Вы мужчины, и вы не жили во дворце. Я не могу передать вам словами, что чувствую. Я планирую вернуться в Испанию.       После этой реплики Тревиль уже морально подготовился, что ему придется или ловить герцога, когда он от шока упадет в обморок, или еще несколько дней смотреть, как он будет лежать в постели в полумертвом состоянии. Лицо Ришелье побледнело больше прежнего, губы свернулись в тонкую трубочку, глаза распахнулись настолько широко, как могли бы, увидь он медведя. Но перед ним не было медведя, а только маленькая женщина, несколько слов которой могли не просто сломать ему жизнь, а, что более важно и страшно, разрушить его планы.       — Вы не можете, Анна, — тихо прошептал Ришелье, хватаясь за сердце. — Испания выставила вас разменной монетой в нашем договоре, а значит, вы больше ей не принадлежите. Я могу понять ваши чувства, моя дорогая, но вспомните всех французов, с кем вам довелось иметь дело хоть как-либо. Вспомните абсолютно всех. Им не жить, если вы покинете Францию.       — И вам, герцог?       — Я отдельный случай, но да, при вашем покровительстве я проживу долгую и, я уверен в этом, счастливую жизнь.       Анна больше ничего не говорила, пока карета не прибыла к дому. Она находилась в смятении и растерянности, не знала, как ей поступать дальше. Ей было страшно. Она понимала, что ее судьба предопределена, но разве могла она так просто с этим смириться?       Анна выдохлась за время пребывания во Франции не только морально, но и физически. Она отличалась на протяжении всей своей жизни отменным аппетитом, но в последние дни не могла себя заставить есть, понимая, что тогда встреча с будущим супругом будет неизбежна. Все трое — Анна, Тревиль и Ришелье — с огромным удовольствием отужинали. За столом больше не поднимались вопросы о том, что ждет Анну впереди. Тревиль и Ришелье знали, но ей было еще рано. Они посоветовали ей заняться благотворительностью, чтобы отвлечься.       — Я думал, что вас хватил удар на месте, — сказал герцогу Тревиль, когда Анна уехала.       — Я тоже, — сознался Ришелье. — Не те мои годы, чтобы слышать подобные заявления, но они меня очень удручают. Честно, первое, о чем я подумал тогда, что хочу убить Рошфора.       — А второе?       — Что обещал это удовольствие вам. Нам завтра в Наварру, Жан. Пойдемте спать, я с ног валюсь.