Ты важен для меня, придурок!

      Кацуки не знал, что он делал здесь, в длинном белом коридоре на небольшом диванчике напротив операционной палаты. Однако он совершенно точно знал, что готов взорвать здесь всё и далеко не от скуки, что обычно мучила его, если он долго оставался на одном месте без дела. Вот уже несколько часов его не отпускало жуткое беспокойство.       Да, Бакуго Кацуки беспокоился. Он и сам с содроганием едва принял этот факт, но принять его было необходимо, иначе он узнал бы о исходе операции только от Айзавы. Он тоже просиживал штаны в больнице, просто отошёл куда-то. Куда, Бакуго не интересовало.       Самым непривычным в этом смущающем факте было то, что Кацуки волновался за чёртового Двумордого. Однако сейчас важным было другое. Он не мог заставить себя представить, что будет, если Тодороки Шото не проснётся, если он больше не сможет подкалывать его, пытаться вывести на эмоции, если он больше не увидит того, как этот геройский придурок с самым невозмутимым, но в какой-то мере твёрдым и уверенным лицом жертвует собой.       Кацуки никогда не забудет этой стажировки. Лига злодеев вновь напала на город. На место отправили не только Кацуки и героев профи, у которых он стажировался, но и героев из других агентств. В том числе, его одноклассника. Бойня была яркой, и Диномайт с удовольствием поджаривал злодейские задницы. Пока до героев не дошла информация, что одно из зданий заминировано. Проигравшая Лига решила завершить свой уход именно взрывом. К счастью, гражданских поблизости уже не было: всех до единого успели эвакуировать.       Шото создал огромный ледяной щит, чтобы герои могли спокойно уйти. Взрыв был действительно очень мощным; было удачей, что выдержавшая его стена не разрушилась. И как бы Диномайт не противился правде, Шото спас их жизни.       Однако к тому, что случится второй взрыв, никто не был готов. Ледяная стена шрапнелью разлетелась во все стороны. Осколки разбивали выжившие после череды бомбежек стёкла, вонзались в бетонные трещины и градом осыпались на героев. Приходилось убегать. Но не все смогли среагировать быстро.       Перед глазами Кацуки до сих пор стояла та ужасающая картина, как напалм сносит невообразимо высокую стену и острые куски льда пробивают хрупкое тело Шото. Мир Бакуго окрасился в красный. Всё поглотила кровь.       Подоспела скорая помощь. Кацуки поехал вторым потоком: он лишь повредил руку большим количеством взрывов без своей перчатки, потерянной в бою. На первой скорой увезли раненых, находящихся в критическом состоянии. И Шото там же.       Со вздохом Бакуго заставил себя выйти из-под сени воспоминаний: Двумордому этим не поможешь. Он вообще ничего не мог для него сделать сейчас. И это больно било по сердцу, да и самолюбию, что ж говорить, юного героя.       Тодороки Шото вызывал у него крайне неординарные чувства, и раньше он никогда бы не подумал, что может волноваться за него. Обычно при одном лишь упоминании Тодороки его наполняли раздражение, легкая ненависть. Когда гетерохром уж совсем начинал походить на бесчувственного идола, появлялось стремление увидеть его эмоции и более всего улыбку. Хотя как бы Бакуго не старался, ему никогда не удавалось добиться такого результата. Тодороки его вовсе игнорировал. Наверное, поэтому он и продолжал всё это проделывать: вывести этого флегматика из транса стало делом чести.       Однако, когда он увидел падающего и окровавленного Шото, внутри что-то переменилось. Жизнь без Двумордого потеряла бы многие краски. Слишком многие. Кацуки не мог теперь понять, когда именно Тодороки занял в его жизни такое важное место. И всё же он это сделал, и сейчас Бакуго Кацуки, самый неуравновешенный ученик UA, тихо сидел пред операционной палатой и ожидал, что скажут врачи, потому что он не смог спасти своего одноклассника.

***

      Тодороки медленно стал приходить в себя. Мир вокруг начал осознаваться как таковой, и в голове даже зародились мыслительные процессы. Которые, впрочем, тут же прервались из-за нещадно болевшей головы. Да что голова, болью прошивало всё его тело. Болела каждая косточка, каждая мышца, о существовании которых он и не знал.       Он осторожно приоткрыл глаза. Свет тут же резко ударил по зрачкам, и Тодороки пришлось жмуриться, чтобы переждать волну головной боли, которая стала ответом на раздражающую яркость. Во второй раз свет оказался привычнее и, немного проморгавшись, Шото наконец начал что-то видеть. Например белый потолок и белые стены. Промелькнувшая мысль донесла до разума парня, что он наверняка находится в больнице.       Это дало много и одновременно ничего. Больница для героя — место привычное, хотя Шото и попадал туда редко. Немного напрягая голову, он припомнил, из-за чего оказался здесь в этот раз. Безрадостные воспоминания были услужливо найдены и обрушены на и так больную разноцветную макушку.       Понимания теперь было гораздо больше, и он вновь открыл глаза, на этот раз намереваясь разглядеть больше деталей. Сфокусировав взгляд, он повернул голову в бок. Окно, бывшее источником света, на миг ослепило его, однако потом он разглядел лавочку под ним и не шевелившийся силуэт, в котором едва удалось узнать Кацуки. Хотя бы потому, что спящий Бакуго выглядел очень спокойным и даже милым. Мысленно усмехнувшись своим мыслям, Тодороки тут же задумался, а что собственно Кацуки делает у него в палате? Нет, ему, конечно, приятно, если взрыв-на-ножках пришёл навестить его, но это уж слишком мало походило на него.       Шото постарался привстать на кровати. Рёбра откликнулись на это движение сильной болью, и ему стоило больших усилий подавить стон. Привычная сдержанность теперь просто спасала. Приняв сидячее положение, раненый герой с немного прояснившимся разумом ещё раз, уже внимательнее осмотрел всё помещение.       Ничего примечательного: самая обычная больничная палата с белыми стенами и потолком, койками и низенькими тумбочками. Под уже замеченным окном стояла небольшая лавочка, обитая мягким материалом, чем Кацуки и воспользовался, чтобы отдохнуть с удобством. Тодороки также отметил, что посетитель так и не снял своего геройского костюма, а правая рука, на которой отсутствовала перчатка, была аккуратно, но плотно перевязана. Самого Шото одели в больничную белую футболки и такие же белоснежные штаны.       После такого полного обследования местности, он мог вынести только один вердикт: он устал. Собственная слабость казалась неправильной, но поделать с ней он ничего не мог. Держаться в сидячем положении становилось всё тяжелее, поэтому он хотел осторожно опуститься обратно на подушки. Однако боль не дала сделать это аккуратно, как планировалось, и он просто упал на спину. От удара о койку воздух резко вышел из лёгких вместе с тихим стоном.       Шевеление со стороны окна, сопровождающееся грохотом и характерными ругательствами, объявило, наверное, всему этажу, что Бакуго Кацуки проснулся. Причём, в не самом приятном расположении духа.       В мгновение ока его недовольное лицо оказалось в пределе мутной видимости Тодороки. Ещё раз скривившись от боли, он сделал над собой усилие и сфокусировал взгляд на глядевшем, но, на удивление, молчавшем Кацуки. Пока молчавшем, как понял он уже через секунду.       Заметив, что на него смотрят осознанно, Бакуго тут же начал гневную тираду:       — Двумордый, ты понимаешь, что чуть не сдох там, а?! Деку тебя калечиться научил, чтоб вас всех?! Вот какого ты там затормозил? Двумордый Тормоз! Ты какого чёрта сейчас подняться пытался, идиот? Нет чтобы позвать меня или врача на худой конец, раз уж меня из принципа игнорируешь? И не смей отворачивать морду, придурок, я с тобой разговариваю!       Тодороки и правда немного отвернул голову. Разъярённый Кацуки это дело привычное, обычно он даже специально не реагировал на все его вопли, чтобы посильнее позлить. Природная и воспитанная сдержанность очень помогали не смеяться, так как для Шото злой Бакуго выглядел скорее забавным, чем пугающим. А спящим оказался очень милым. За этими мыслями гетерохром даже не прислушивался к продолжающемуся потоку речи.       — Эй, ты меня вообще слушаешь, Двумордый Тормоз? — воскликнул Кацуки, неожиданно понимая, что взгляд Шото рассфокусировался и смотрел куда-то сквозь стену.       Молчание стало ему ответом. Это раздражало, но, в то же время, он начал отходить от своего гнева и сейчас предпочёл отдаться тому беспокойству, что мучало его столько времени.       — Двумордый, как себя чувствуешь? — перекрывая тревогу нотками недовольства, поинтересовался Кацуки.       Услышав эту фразу, Тодороки обернулся просто от неожиданности. Он даже подумал, что на крик пришёл врач, но тогда нельзя было бы объяснить присущее только взрывчатому обзывательство. Глаза удивлённо распахнулись, когда перед ним предстал немного напряженный и плохо скрывающий свое искреннее беспокойство, искрами горящее в красных глазах, Бакуго.       — Нормально, я в порядке, — максимально спокойно произнёс Шото, но немного осипший голос выдавал с головой.       — Другим эту бурду в уши заливай, — скрестив руки на груди, ответил Кацуки. Весь его вид говорил о том, что он ждёт правдивого ответа.       Тодороки лишь приподнял бровь, пытаясь выглядеть невозмутимо стойко. Почти получалось. Будь здесь кто угодно, маскировка прошла бы на ура, но Бакуго, который в течение всего года старался вывести его на эмоции, умел распознавать их. И сейчас он ясно видел на неестественно бледном и осунувшемся лице отражение нестерпимой боли и остаточного страха.       — Я жду, — напомнил он о себе прикрывшему глаза Шото. Этот жест, как прекрасно знал Кацуки, был одним из проявлений того, что Тодороки реально плохо.       — Больно… — тихо прохрипел больной, не открывая глаз. Усталость окатила его, смывая все маски.       — Сильно? — также тихо спросил Кацуки, садясь на край койки Шото. Он не ответил. Просто на ощупь нашёл чужую тёплую руку и сильно сжал её. Бакуго сначала опешил от такого жеста и хотел отскочить, но быстро остановил себя; Шото будто набирался сил от этой небольшой связи.       Через несколько минут, не отпуская руки одноклассника, он приоткрыл глаза и посмотрел в красные омуты извиняющимися глазами. И, когда он уже было хотел выпустить чужую ладонь из ослабевших пальцев, Кацуки не позволил. Он мягко сжал её здоровой рукой и стал успокаивающими движениями поглаживать бледную кожу большим пальцем. Смущение окатило их обоих. Они ведь даже не друзья — просто одноклассники, которые делают всё, чтобы вывести друг друга из себя. Однако ни один из них не отстранялся.       — Долго я был без сознания? — нарушил неловкую тишину Тодороки, усаживаясь на кровати.       — Лёг бы лучше, — недовольно, но беззлобно произнёс Кацуки вместо ответа на вопрос.       — Мне лучше, — просто сообщил гетерохром, неловко кидая короткий взгляд на скрещенные руки.       — Часов шесть ты провалялся в этой палате уже, — пожал плечами Бакуго.       — Не так много, — осторожно произнёс Шото. Он уже чувствовал, как его щёки начинают заливаться краской, и Кацуки будто словил его мысль и выпустил руку, отойдя к окну.       — Айзава-сенсей позвал Исцеляющую девочку, она тебя почти полностью излечила, иначе вообще бы сдох, — скорчил Кацуки лицо, выражающее полное недовольство и раздражение. Воздух наполнился нотками прежнего страха.       — Ты был бы рад? — неожиданно спросил Тодороки после продолжительного молчания. Его голос всё ещё был немного хриплым, а сейчас он вовсе говорил тихо. Разноцветные глаза опущены на руки, лежащие перед ним. Те судорожно мяли одеяло.       Кацуки отвернулся от окна и смотрел на Двумордого огромными глазами. Вот чего-чего, а такого он от него точно не ожидал. Он хотел что-то сказать, но вместо этого просто закашлялся, не находя слов, чтобы выразить, насколько Тодороки Шото тупой.       — Тормоз, — только и смог выдавить он.       Тот печально склонил голову ещё сильнее. Как бы он не хотел признаваться, ненависть Кацуки сильно ранила его и сквозь смех от его злости ему хотелось плакать. Однако он был слишком сильным, чтобы впустую лить слёзы. Никто: ни отец, ни Бакуго, ни злодеи не заставят его это сделать. И пускай до бесячего симпатичный ему одноклассник его ненавидит, он знал, что делал ту ледяную стену, прекрасно осознавая риск, лишь бы защитить не только всех и вся, но и одного конкретного героя-ученика.       — Ты даже представить не можешь, как я волновался за твой неуёмный зад, когда ты отстал, чтобы сделать ту дурацкую стену, и как испугался, когда тебя ранило. — Кацуки смотрел прямо на Шото. Он не видел, но разноцветные омуты искрились неверующим удивлением. — Я не знаю, какой моя жизнь будет без тебя, Тодороки. Хоть ты меня и бесишь, я дорожу тобой. — в голосе звенела абсолютная серьёзность и уверенность.       Шото несмело поднял голову и повернулся на голос. Взгляды пересеклись, и он таки залился краской.       — Ты тоже мне очень дорог, Бакуго, и я бы ни за что не допустил, чтобы с тобой однажды что-нибудь случилось… — голос дрогнул. — Однажды я и так не смог тебя спасти…       Пресловутое похищение в лагере вспомнилось обоим.       — В этот раз это не удалось мне, — Бакуго присел на краешек кровати и притянул Шото к себе, — но я обещаю исправиться.       — Я тоже, — тихо ответил тот, обнимая Кацуки в ответ.       В его руках было тепло и надёжно, боль отступала, и ослабший Шото уснул, прижимаясь к груди одноклассника. На его губах была лёгкая, но искренняя улыбка. А Кацуки ни за что не бросит этого тормознутого, но такого дорогого Тодороки, пока тот сам его не попросит. А пока он просто будет служить подушкой и наслаждаться той улыбкой, что Шото подарил ему.