Синдром попутчика

Дима заходит в купе, плотно задвигая дверь. Он зевает, на полку как был валится. Набитая вещами сумка брошена куда-то под стол. Да и не важно это. Сейчас поезд тронется, всё хорошо будет. А что вообще случиться-то может, когда ты один, без навязчивых соседей едешь? Вдруг раздаются три глухих стука, и на пороге объявляется мужчина. Одет он странно, не по погоде совершенно. Потёртая кожаная куртка, картуз, натянутый на глаза, и мелкий шрам на подбородке. — День добрый, — хрипит незнакомец, и Дубин готов даже Богам славянским молиться, только бы его новоиспеченный сосед не оказался выпивохой. — И Вам того же, — пискнул юноша, наблюдая за тем, как шуршит пакетами мужчина. — Водка? — С надеждой на отрицательный ответ тянет Дубин почти отчаянно. — Не дай черт, — кривится тот, оборачиваясь на юношу, а затем машет шавермой в руке. — Не пьющий я, не волнуйся, малой, — он вдруг начинает улыбаться. — Да и ты на алкаша не шибко похож. Будешь? — Мужчина кивает на свёрток в ладони, и Димка кивает в ответ, с дуру, конечно же. — Правильно. Ты вон какой щуплый, — наставительно бормочет попутчик. — Я майор Гром, — он чертыхается, а потом смеётся приглушённо. — Игорь Гром, — и протягивает шаверму. — Дубин Дима, — усмехается юноша, принимая угощение. — А Вы как же? — Он бездумно хлопает ресницами, примечая, что второй порции в пакете не оказывается. — Я завтракал, — фыркает Гром, разрывая упаковку с постельным. — Кушай, не беспокойся, — Дубин смущённо кивает, а потом возбуждённо выдыхает: — У меня нож есть! — Плечи Игоря напрягаются, а улыбка меркнет на его лице. — Извините! — Бормочет спешно Дима, проклиная свою глупость. — Я Вас напугал? В смысле, — юноша переводит дыхание. — Давайте напополам? — Он с надеждой глядит на замершего мужчину, ожидая ответа. — Смешной ты, дубина, — фыркает майор, встрёпывая светлые димкины волосы. — Хочешь — давай на двоих поделим, мне разницы нет, — он жмёт плечами, садясь на застланную бельем полку. Дубин, неожиданно для самого себя, понимает, что первое впечатление всё же бывает обманчиво, а затем тянется за сумкой. Игорь смеётся, видя нож, завернутый в полиэтилен, между тем нахваливая, мол, забота о чистоте столовых приборов это очень даже хорошо, Димка. Сам же Димка улыбается лучисто, наслаждаясь чужой компанией. И это, кажется, очень хорошо. **** Они неловко молчат, когда едят разделённую надвое шаверму, только смотрят друг на друга смущённо, не решаясь и слова сказать. — Так Вы полицейский? — Дубин склоняет голову к плечу, пряча глаза, горящие заинтересованностью, за отросшей челкой. — Ты. — Что? — Дима хмурится, ногтями впивается в поджаренный лаваш. — Можно на «ты». Отвечая на твой вопрос: да, служу на благо режима, — гордо кивает Гром, вытаскивая из пакета с надписью «Спасибо за шаверму» салфетку. — На благо сомнительного режима, — кривится Дубин, слегка морщась от горчащего на языке лука. — Или так, — примирительно улыбается Игорь, стягивая с плеч куртку, вытаскивая из того же пакета потрёпанный жизнью томик Достоевского. — Честно, сам порой задумываюсь о смысле моей работы. Недавно совсем, пару месяцев назад примерно, «наставник» мой, так сказать, — хмыкает Гром. — С крадеными деньгами бежать удумал. — И чего? — Вскидывается Дима. — Неужто сбежал! — Сбежал, — печально усмехается мужчина. — Ещё и меня ранил, — он сжимает губы, а затем приподнимает футболку, и Димке открывается вид на совсем свежий рубец. — Так у нас, типо, миндальная связь, все дела? — Неловко шутит Дима, водя пальцем по краю стакана. Гром на это хмурится и отвечает заторможено: — Миндальная? — Уточняет Игорь после нескольких минут долгого молчания. — Ну, это, шутка, вроде, — юноша дёргает плечом, пряча улыбку в ладони. Чай уже давно остыл, а сахар не растворился, осел на дно посуды. — Не знаю, как объяснить даже, — он хихикает и отпивает слишком уж горький, передержанный чай. — Тоже меня ранили, девчонка на митинге. Подумала, что я полицейский, потому и бегу за ней. А я ж так, просто. ОМОН пришёл, и все кто куда понеслись, — Дима кривится, оставляя стакан в сторону, слегка царапаясь о алюминиевый подстаканник. — Аккуратнее, — замечает Гром, а затем утыкается в книгу, игнорируя слова Димы о ранении. Обиделся, что ли? Дубин еще пару раз обводит соседа взглядом, подмечая какие-то не особо важные детали, и спокойно выдыхает. Тревога отползает, позволяя вздохнуть полной грудью и расслабиться. Игорю, видимо, можно доверять. — А что ты читаешь? — брякает Дима, жмурясь от смущения. Может, с ним и говорить не хотят, а то было так, для виду и только. — «Преступление и наказание», — мужчина поворачивает голову на Дубина, улыбаясь самыми уголками губ. — Достоевского. — Я знаю, — задумчиво кивает Дубин, думая, что на этом они, пожалуй, могут и закончить. Нет никакого резона заводить дружбу с соседом по купе. Что их вообще объединить может? Ранение? То есть, простое совпадение? — Ладно. — Меня раздражает Раскольников, — парень подтягивает ноги к груди, утыкаясь подбородком в колени. — Он не уважает заботу своих близких, не пойму, как так можно. — Можно, почему же нельзя? — Тяжело вздыхает Игорь, крепко задумавшись. — У него идея, он ей поглощён и ничего вокруг не замечает. Когда есть навязчивая мысль — от неё трудно избавиться, но возможно, я думаю. А когда из мысли этой вырастает теория — это уже другое, Димка, — спорит Гром, расставляя акценты на правильных местах. Недаром следователь ведь. — В его теории есть место любви, — фыркает Дубин, с вызовом вскидывая взгляд на мужчину. Тот выглядит заинтересованным и даже откладывает книгу на стол, загибая угол нужной страницы. — Да ты романтик, оказывается, Дим? — Добродушно хохочет Игорь, смущая юношу своим замечанием. — Я не в обиду, ты не подумай. Так, просто. В жизни не везде любовь есть, понимаешь? Есть нечто более вечное, — Гром мнётся, в словах его чувствуется сомнение, и Дима спешит перебить: — Бродский говорил: «Две вещи оправдывают существование человека на земле: любовь и творчество». Неужто ты не согласишься с этим? — Дубин закусывает губу, подтягивая чуть съехавшие с переносицы очки, — Игорь в ответ улыбается. Опять. Нечто тёплое расплывается внутри горячим, и Дима тушуется. Так ли чувствуется наглость и спешный стыд? — А ты сам подумай. Вот мы, — Гром вновь глазами своими сверкающими всматривается в мальчишку. — Я, — поправляет он. — Какое мне дело до творчества? Меня это отнюдь не радует. Жизнь, к сожалению, проходит слишком быстро, чтобы её растрачивать на ту же любовь, к примеру. Это ведь исчезнет всё, а я боюсь. Боюсь оглянуться назад, будучи уже в солидном возрасте, и понять, — он переводит дух, словно собираясь признаться в чём-то сокровенном. — Боюсь понять, что зря растратил себя, всего себя, Димка, на любовь, на кого-то другого, — голубые глаза блекнут, искорки, сверкавшие там ранее, исчезают. Закатный луч скользит по игоревой коже, придавая ему какую-то нежную таинственность. Волнение подкатывает к горлу, и Дима почти забывает, как дышать. Окно открыто, и порывы ветра колышут тёмные волосы мужчины напротив, что всё глядит, глядит на мальчишку, ответа дожидается. — Я думаю, — наконец говорит Дубин срывающимся голосом. — Думаю, что не один я тут романтик, — с губ юноши срывается лёгкий смешок. — Я был бы не прочь, наверное, растратить всего себя на кого-то другого, любимого. — И это зря, Дима, очень зря. Такая жертвенность ничего кроме боли не принесет, уж мне ты верить можешь, — Игорь поднимается со своей полки, разминая ноги и похрустывая шеей. — Не скучай, малой, я пойду чая спрошу. Дима запоздало кивает, совсем теряясь в догадках. Может, он на больное надавил, раз Гром отреагировал вот так вот? **** — А ты куда едешь вообще? — Спрашивает вдруг Игорь после продолжительного разглядывания проносящихся мимо пейзажей. — В светлое будущее, — наивно выдаёт Дима, задумчиво проходясь пальцем по пружинке блокнота. Дубин поднимает глаза на Грома, ожидая и от него ответа. — Ты? — Я? — Мужчина хмурится, усмехаясь чему-то своему. — Дай угадаю! — Перебивает Дима, явно поймав нужный лад. — В прекрасное далёко? — Он щурится игриво, посмеивается. — В уродливое близко, — сбивает весь настрой Игорь. — Еду к родной убитой сталинке с обоями в цветочек. Разговор вновь не задаётся. **** На очередной стоянке к ним в купе вдруг влетает какой-то взъерошенный, бешеный даже, мальчишка, без вопросов усаживаясь на димину полку. — Серёжа, я же тебе говорю, — слышится откуда-то с прохода. — Нельзя выгнать наших, — юноша, видя Игоря и Диму, запинается. — Соседей. — Почему? — Недовольно фыркает, видимо, тот самый Сергей. — Это незаконно, Серый, — бросает другой. — Здравствуйте. Я — Олег, — он доброжелательно улыбается, протягивая ладонь сначала Грому, а затем и Диме. — Это Сергей, — парень закатывает глаза, видя пассивность и нежелание друга взаимодействовать с кем-либо. — Я тебе сейчас постелю и ты приляжешь, — он вновь обращается исключительно к Серёже. — Нам недолго ехать, но ты поспи чутка. Ладно, Серый? — Тот дважды кивает. Дубин переглядывается с Игорем, ощущая, что их напряженная тишина нагло нарушена вторгшимися в купе подростками. И он не знает, хорошо это или плохо. **** Мальчишки, впрочем, сходят через три остановки. Олег матерится, дёргает с верхней полки своего друга, и они уже вместе, спешно прощаясь, вылетают из поезда. Игорь задумчиво молчит, и только мягкая улыбка на его лице даёт Диме хоть какое-то понимание. — Я таким же был, — смеется Гром, неопределенно кивая головой. — Все спешил куда-то. А потом вдруг понял, что в гроб слечь в любом случае поспею. — Весьма депрессивно, — Дубин вздыхает тяжко, с сожалением глядя на соседа, переваривая его слова. — В России как-никак живем, — мужчина хлопает ладонями по карманам джинс, хмурится, а затем конфеты вытягивает. Всего парочку, в прозрачной шелестящей обертке. — Угощайся, — Гром высыпает сладости на столик. — Тебе ещё не время о таком думать, Димка, — и вновь возвращается к чтению. Дима карамель в рот кладёт, всю разом, желая избавиться от мерзкой горечи на языке. Ком в горле стоит и слюна вязкая, неприятно. Он в подушке лицо прячет. Это все от жалости к Игорю. Это все от бессилия. — Ты обо всем так отчаянно говоришь, майор, — замечает Дубин, набравшись смелости для продолжения разговора. — Почему? — Жизнь у меня такая, я всё мимо пропускаю, теряю, — он запинается, а затем продолжает: — Подходящий человек в неподходящее время, — таков ответ, и Дима готов с этим поспорить. — Её Юлей звали, — Гром кивает пару раз чему-то своему, смотрит задумчиво поверх книги. — Беременна была, — Дима на это жмурится, воет протяжно внутри себя. Зачем он спросил, ну вот зачем? — Несчастный случай был. Я в этом виноват. Не доглядел, слишком на себе был зациклен, думал о другом, не о ней. Полагал, весьма наивно, что и без неё справлюсь. Повисает молчание. — Не справился. — Знаешь, — тянет Дубин. — Единственное, что я, наверное, за всю свою недолгую жизнь понял, так это то, что не бывает такого, чтобы время неправильное, а человек нужный. Никогда. А если уж так сложилось, раз время не то всё же, — Дима плавно поднимается со своего места, усаживаясь на полку к Игорю. — И человек, значит, ну, не тот, — он пожимает плечами. — Разное происходит, всё бывает, но в этом нет твоей вины, Игорь. Ничьей нет, если быть точным, — юноша сипнет, наощупь чужую ладонь находит. Они сидят так долгие десять минут. Дубин знает, что нельзя привязываться к своим попутчикам, это ведь глупость полная. Они, быть может, и не увидятся никогда вовсе. Вот только Гром сжимает руку в ответ, пальцы димкины оглаживает, и парень понимает, что всё, вот он весь — боль, ушиб, с душой цветущей нараспашку. Так, кажется, Маяковский писал? Ему Игорь быстро на салфетке мятой выводит криво одиннадцать цифр и в нагрудный карман рубашки диминой сует. В глаза смотрит, в самое сердце заглядывает, наружу всего выворачивает. А затем улыбается. Улыбается.