Сад блаженства

      На Вэй Ине был надет красный шёлковый халат. Он обтягивал плечи и бёдра, словно вторая кожа, вился тонким поясом вокруг талии и призывно расходился на груди, отвлекая и заманивая, молчаливо, но настойчиво, не давая думать ни о чём другом. Его лицо бледнело под слоем белоснежной пудры, длинные ресницы трепетали, а выразительные стрелки, тёмные, как и его глаза, делали взгляд по-кошачьи диким. Алеющие красной помадой губы красиво изгибались в ухмылке, но разглядеть её полностью не удавалось — зажатый в руках круглый тканевый веер, искусно расписанный узорами из лотосов, открывал взору только верхнюю часть лица, лишь изредка смещаясь вправо, снисходительно позволяя взглянуть на приподнятый вверх уголок.       Он молчал, ожидая услышать первые слова от него, но Лань Ванцзи позорно застыл, не имея сил отвести взгляд от гладкого острого колена, что совсем неожиданно оказалось раскрыто предательской красной тканью, соскользнувшей вниз, от тонких запястий и собранных в высокую причёску волос. Они сверкали слоем стойкого лака, переливались дорогими заколками в приглушённом свете комнаты и лёгкими завитыми кудрями скользили по плечам, небрежно выбиваясь из пучка, чем делали весь его вид ещё более грешным и распутным. Немудрено — эти два слова как нельзя лучше описывали Вэй Ина.       — Господин Лань, — он качнул веером и наклонил голову к плечу, переставая скрывать свой дразнящий взгляд под ресницами, — вы снова молчите. Неужели вам совсем нечего сказать?       — А должно быть?       — Ох, — Вэй Ин вздохнул и недовольно дёрнул подбородком, — знаете, обычно в этой комнате мужчины молчат лишь тогда, когда их рот занят поцелуями, — он сощурил глаза, наблюдая за его реакцией, — или не только поцелуями.       Лань Ванцзи почувствовал, как щёки и уши начали краснеть, но внешне он всё же продолжал оставаться бесстрастным. Вэй Ин был настоящим бесстыдником. Речи, что так ловко слетали с его красных губ, любому человеку показались бы слишком развязными и неприемлемыми, но он говорил их с такой лёгкостью, будто и не думал вовсе о том, как они звучат со стороны. Возможно, в этом не было ничего удивительного, учитывая место, в котором они находились, но непривыкший к подобному Лань Ванцзи, чья семья славилась своей честью и благовоспитанностью, от каждой новой реплики всё больше покрывался морозом.       — И о чём же они обычно тебе рассказывают?       — Много о чём, — он провертел веер между пальцев, наконец-то открыв его взору своё лицо, изящное, красивое, но очевидно уставшее; никто другой и не заметил бы этого вовсе, ведь приходили они сюда за другим, но Ванцзи сидел в этом кресле прежде всего не для минутного удовольствия и ласки, — о работе, о шумных газетных сплетнях, о своих жёнах.       На последнем слове он тихо рассмеялся. Это был фальшивый смех, Ванцзи знал. Он слышал однажды, как Вэй Ин смеётся по-настоящему, и этот смех не имел с ним ничего общего. Был лишь ещё одной маленькой деталью картины, беззаботной и всегда прекрасной, согласной на любые капризы и прихоти.       — В моей работе нет ничего интересного. Я почти не читаю газеты и у меня нет жены.       — Лань Чжань, — Вэй Ин надул губы, позволяя себе ступить за порог этой напускной формальности, — какой же ты всё-таки скучный.       — Прости.       — Почему ты извиняешься?       Он неуверенно пожал плечами.       — Мне нечем тебя развлечь.       — Лань Чжань, — с губ Вэй Ина сорвался едва слышный вздох, — ты в борделе. Это я должен тебя развлекать.       Эти слова прозвучали холодно, но было в них что-то, что больно кололо сердце. Вэй Ин никогда ему не жаловался. Всегда выглядел улыбчивым и задорным, звонко смеялся, маня своим мелодичным голосом, накручивал на палец блестящие локоны и томно опускал веки, смотря на него взглядом, от которого каждый раз неизменно пересыхало во рту. Он казался радостным и довольным жизнью, как-то раз даже сказал, что жаловаться ему, в общем-то, не на что, он любимец хозяйки, у него богатые клиенты, балующие его подарками, а голодать не приходится — с деньгами проблем нет. Но это был блеф. Ванцзи видел его насквозь, видел эту пустоту в глазах, умело прикрытую озорством, видел залёгшие между бровей морщины, когда он хмурился, отпуская себя на жалкие секунды и глядя куда-то за окно, но каждый раз видя там что-то своё, не прогнившие оконные рамы и болтающееся на верёвках бельё в доме напротив. Видел, как улыбка, вечно широкая и влекущая, сменялась другой, едва заметной и поистине тёплой, с примесью травящей горечи, когда он обнимал его, крепче притягивая к себе, и шептал что-то в изгиб худого белого плеча, поражаясь самому себе, ведь обычно из него с трудом можно было вытянуть хотя бы несколько несчастных слов. Видел, как пальцы слишком сильно сжимали покрывало, когда он застёгивал последние пуговицы на своей рубашке и собирался уходить, но не потому, что хотел, а потому что просто не мог оставаться здесь дольше — его ждали дела и билет на поезд домой. И разорваться было невозможно. Как и думать о том, что кто-то другой оставляет на этом теле синяки и шрамы, нисколько не заботясь о его сохранности, ведь это тело для них не больше, чем просто вещь, словно дорогая фарфоровая ваза, на которую приятно смотреть, но которую совсем не жалко разбить, потому что всегда можно купить себе другую.       — Вэй Ин, — голос Ванцзи стал твёрдым, — ты ничего не должен.       — Перестань. Ты платишь деньги.       Он отбросил веер на стол, заставленный тарелками с фруктами и вином на разный вкус, и поднялся на ноги. Шёлковая ткань снова заскользила, зашуршала, потревоженная резким движением. Мягко обняла его тело и скрыла обнажённые ноги, опускаясь до середины гладкой голени. Он был невообразимым. Ванцзи смотрел на него и не понимал, что такое сокровище забыло здесь, в борделе, наполненном слезами и сломанными жизнями, что умело скрывали слои пудры, сладкий запах духов и дурманящее вино. Его глаза снова смеялись, застав тяжело дышащего Ванцзи врасплох.       — Господин Лань, — Вэй Ин откинул непослушные пряди за спину, начав постепенно двигаться, плавно и изящно, прекрасно зная, насколько сильно он способен опьянить, — кажется, вы лукавите.       — Нет. Я плачу деньги не для этого.       — А для чего?       Голос Вэй Ина превратился в томный шёпот, когда он наконец-то остановился и опустился на его колени, сразу же приникая слишком близко, не давая воспротивиться и осознать происходящее.       Лань Ванцзи тяжело сглотнул и втянул в себя его запах. Сладкий. Невообразимо сладкий, неестественный и кажущийся лишним, но сквозь него, если уткнуться носом в основание длинной шеи, чувствовалось что-то нежное и свежее, похожее на смесь персика и лаванды. Лёгкое и приятное, как и сам Вэй Ин. Он напряжённо выдохнул и повёл носом дальше, вдоль натёртого ароматным маслом плеча, приспуская вместе с тем тонкую ткань. Светлая кожа была мягкой и нежной, имела очаровательно ровный оттенок, будто бы никогда не была тронута солнцем, и совсем трепетно покрывалась мурашками, когда он касался её своим тёплым несдержанным дыханием. Руками он удерживал его за талию, там, где узкий пояс сцеплял яркую ткань халата, и снова думал о том, насколько же сильно он пропал, раз один его вид, один взгляд и вздох делают из него безвольную куклу, способную думать лишь об одном, — как бы поскорее к нему прикоснуться.       — Я просто хочу тебя увидеть.       Это прозвучало тихо, но Вэй Ин услышал. Замер на считанные секунды, позволив маске соскользнуть со своего лица, хлопнул ресницами и покраснел щеками — даже белая пудра не спасала.       Отвечать он не стал. Вернул себе прежнюю уверенность, огладил ладонями его щёки и приник к губам, втягивая в тягучий, влажный поцелуй. Ванцзи прижал его к себе ещё крепче. Он скользил языком по губам, размазывая помаду, толкался им глубже, задевая зубы и нёбо, и не позволял ему отстраниться, хотя Вэй Ин и не думал пытаться, негромко постанывал и сильнее сжимал пальцы на его плечах.       Так проходила каждая их встреча. Всё начиналось с бессмысленного разговора, который по старой привычке начинал Вэй Ин, и заканчивалось пылающей страстью на скомканных простынях, с быстрыми толчками и несдержанными стонами. А потом они просто лежали. Ванцзи обнимал его, гладя пальцами небольшое тату в виде лотоса, украшающее его левое плечо, и с тоской думал о том, что времени у них осталось ничтожно мало — четверть часа, может, немного больше, если повезёт. Здесь, рядом с Вэй Ином, было хорошо и спокойно, но за дверями этой комнаты его ждал брат, их дядя и целая гора семейных дел, с которыми они возились последние полгода, намереваясь открыть здесь новое подразделение их банка. И каждый раз, когда очередная бумажная волокита была разобрана, ему приходилось уезжать обратно, в Пекин, потому что там забот было не меньше. Сердце болело и ныло, оставлять Вэй Ина здесь, совсем одного, не хотелось, как не хотелось и отдавать его на растерзание чужим рукам, жадным и жестоким, жаждущим лишь мимолётной похоти. Он много об этом думал. Корил себя за порочные мысли, пытался искоренить эти странные, до шрамов обжигающие чувства и даже запрещал себе сюда приходить, но каждый раз срывался, находя себя у входа со слегка выцветшей и потрескавшейся вывеской — «Сад блаженства».       Он был слаб.       И любовь эта делала из него настоящего безумца.       Но стоило только взглянуть на улыбку Вэй Ина, как мысли эти улетучивались, развеивая все сомнения по ветру. Он стоил этого. Стоил этой боли, стоил перекошенного гневом лица дяди, стоил его долгих переездов и всех бессонных ночей, проведённых в пустой постели в Пекине. Он топил его сердце, как искристый огонь, плавил, избавляя от корки холодного льда, давал наконец почувствовать, каково это — хотеть раствориться в ком-то другом. Хотеть забрать, спрятать, защитить, взорвать весь мир, лишь бы не трогали, не смели прикасаться к нему и пальцем. Он делал его настоящим человеком, сам об этом не подозревая.       — Если ты не хочешь… — Ванцзи скользнул руками вдоль бёдер, чувствуя, как шуршит под пальцами красный шёлк.       — Господин Лань, не стоит так благородствовать, — Вэй Ин провёл языком по его подбородку, спускаясь ниже, к дёрнувшемуся в предвкушении кадыку, — я сам сел на твои колени. Оставь эти разговоры.       Новый поцелуй был нежнее, он таял на их губах пьянящей сладостью, смешанной с терпким вкусом губной помады, и возвращаться к разговорам действительно больше не хотелось. Не тогда, когда Вэй Ин так ревностно требовал своё, дёргая пуговицы на его рубашке, оставляя метки под ключицами и опускаясь вниз, на пол, между его разведёнными ногами. С голодным взглядом и тяжёлым дыханием.       Молния скрипнула, потревожив повисшее в воздухе молчание, и Лань Ванцзи закрыл глаза, позволив себе опуститься затылком на спинку кресла. Смотреть на раскрасневшегося Вэй Ина в наполовину спавшем халате с растрёпанными волосами и опухшими от его жадных поцелуев губами было невозможно.       — Лань Чжань, — Вэй Ин театрально вздохнул, невесомо пощекотав ногтем окрепший ствол, — ты всегда так легко возбуждаешься или дело во мне?       В тебе.       Боже мой, только в тебе, конечно же.       Как мог он желать кого-то другого? Как мог так неистово сгорать и телом, и душой при виде чужих глаз и щиколоток? Как мог чувствовать себя одновременно умирающим и возносящимся, когда рядом был не он, а кто-то чуждый и далёкий? Глупости какие.       Ему хотелось сказать ему так много, но влажные обжигающие губы вдруг плотно сомкнулись на головке, и он смог выдохнуть лишь надрывное «бесстыдник». Сейчас им было не до этого.       Вэй Ин скользил по его члену умело и плавно, брал на всю длину, сосал, втягивая щёки, и пропускал в самое горло, отстраняясь, когда становилось тяжело дышать, а вязкая слюна начинала стекать по подбородку. Его язык ласкал уздечку и вены, вёл дорожку вниз, к основанию, где игриво касался мошонки и изредка дразнил подрагивающие от наслаждения бёдра, выводя на них невесомые узоры. Он выглядел так, словно наслаждался этим. Посмеивался, когда Ванцзи особо громко стонал, и не позволял себе отстраниться, насаживаясь на него ртом снова и снова.       Но Ванцзи боялся. Боялся, что это всего лишь иллюзия, очередная маска, которые Вэй Ин менял с завидным постоянством, примеряя для каждого новую, приспособившись угождать всем. Вдруг он всё себе надумал, вдруг те чувства и то удовольствие, которые он привык видеть на дне его тёмных глаз, были не более чем очередным спектаклем? Вдруг Вэй Ин погряз в своей заплутавшей жизни настолько, что играет роли, даже не задумываясь, опережая самых умелых артистов? Вдруг между ними всё же нет ничего, кроме денег и мимолётных встреч, где один отдаёт всего себя, а другой видит в нём лишь очередного клиента, очарованного плавными изгибами его тела, но не более?       Вэй Ин работал в борделе. Здесь не было места ни искренности, ни чувствам, здесь была лишь похоть и нужда, которая оставляла их в этом доме наедине со своей бедой, потому что податься им больше было некуда. Война отняла у человечества слишком много, не только миллионы чужих жизней, но и шанс на лучшее будущее. Везде всё ещё царил беспорядок и разруха, люди только начинали приходить в себя, а голод и нищая смерть по-прежнему преследовали их по пятам. О жизни не могло быть и речи, всем приходилось только выживать. И закончить войну — половина беды, вернуть мир в прежнее русло — не намного проще. Вэй Ин никогда не рассказывал ему о своей судьбе, но Ванцзи его слова и не требовались, догадаться о ней было нетрудно — бордели были переполнены несчастными женщинами (и изредка юношами), которым не посчастливилось потерять всё. Родных, друзей, мимолётных знакомых. Все они были мертвы, либо отвернулись, понимая, что им хватает и своих проблем, и судить их за это, наверное, было глупо. Вот и приходилось зарабатывать на жизнь чем придётся, а чаще всего приходилось именно телом, спрос на это почему-то был всегда, и Ванцзи тошнило каждый раз, когда он переступал порог этого дома. Как тошнило в самый первый день, когда мужчина, продавший им свою землю, предложил им с братом пропустить по стаканчику в «приятном» заведении. Услышав об этом, они рассчитывали на бар или ресторан и никак не ожидали, что «приятным» заведением окажется небезызвестный в городе (но абсолютно неизвестный для них двоих) «Сад блаженства».       Их встретила натянуто улыбающаяся хозяйка. Поприветствовала, предложила им оставить верхнюю одежду и подняться наверх, где их, по её словам, уже ждали. Она не соврала. За большим круглым столом, уставленным едой и выпивкой, сидели молодые девушки, облачённые в тонкие наряды, под которыми совершенно непристойно проглядывалась обнажённая кожа. Они манили их руками, тихо хихикали и предлагали выпить, но пить ни ему, ни его брату не хотелось. Хотелось накинуть на тощих девушек что-нибудь поплотнее, дать им денег и увезти подальше отсюда, ведь каждая из них за улыбчивой маской и тонким смехом скрывала кровоточащую дыру в груди. Раньше они были чьими-то дочерями и сёстрами, может быть, даже жёнами и матерями, но теперь, потеряв всё, превратились в тех, от кого воротили носом, называя их как угодно, но не теми, кем они на самом деле являлись, — несчастными одинокими душами.       Вечер проходил неловко. Притащивший их сюда мужчина пил и наслаждался обществом девиц, чьи лица выглядели настолько юно, что Ванцзи даже боялся задаваться вопросом о том, сколько им вообще было лет, а они сидели поодаль и просили остальных девушек съесть хоть что-нибудь — многие из них были настолько тощими, что казалось, будто за последние месяцы они не питались ничем, кроме воды и хлеба, хотя гостям здесь подавали хорошее вино и изысканные блюда.       На Вэй Ина он наткнулся случайно. Отошёл в уборную, чувствуя, что ему срочно нужно было умыться холодной водой, чтобы хоть немного отвлечься от тянущей боли и колючей жалости к чужим разрушенным жизням, которым он вряд ли сможет чем-то помочь, но до нужной двери так и не дошёл. Услышал громкий вскрик и пошёл на него, подоспев вовремя, — тяжёлая рука высокого мужчины была в сантиметре от бледной щеки сжавшегося в углу человека. Он не думал тогда, что творит, просто выкрутил его ладонь до громкого хруста и, выплюнув разъярённое «проваливай», повернулся лицом к тому, кто смотрел на него большими, округлёнными в удивлении глазами. Во время их знакомства Вэй Ин был настоящим. Купал на дне своих глаз леденящий кожу страх, дрожал плечами и вытирал ладонями влажные щёки, но продлилось это недолго. Всего пару минут, а потом — привычная усмешка, взмах длинных ресниц и накрученная на палец прядь.       — Молодой господин так настойчиво вломился ко мне в комнату, — он тянул слова, теребя пальцами ткань белоснежного халата, один из швов которого был грубо надорван — наверняка постарался тот ублюдок, — могу я поинтересоваться, чего вы хотели? Или, быть может, вы дадите мне шанс отблагодарить вас за моё спасение?       Лань Ванцзи снова почувствовал подступающую тошноту.       Он не знал, что на это ответить, не знал, как сказать ему, что все они здесь безмолвно вопят о помощи, и он хочет помочь, но не знает, может ли сделать для них хоть что-нибудь. Как сказать ему, что не ждёт от него никакой благодарности, даже если это не то, на что он так отчаянно намекал, привыкнув, что мужчинам от него нужно только одно, а простое «спасибо». Как сказать ему, что он очень красив — чертовски красив, в самом деле — и красота эта должна украшать собой телеэкраны, а не заляпанные спермой простыни.       Поэтому он просто подошёл ближе, потуже запахнул халат на худощавом теле и, оставив у зеркала всю имеющуюся в карманах наличку, вышел за дверь.       А потом — на следующий день — вернулся снова. Принёс ему корзину спелых фруктов и купленный прошлым вечером халат — вместо того, что был грубо порван. Вэй Ин удивился, увидев его на пороге своей комнаты, но прогонять не стал. Растянул губы в очередной улыбке, пригладил рукой слегка растрепавшиеся волосы и попросил куда-нибудь присесть, чтобы подождать, пока он закончит приводить себя в порядок. Думать о том, что ещё несколькими минутами ранее кто-то вдавливал его в эту постель, отчаянно не хотелось.       С тех пор он приходил сюда постоянно, каждый раз, когда приходилось опять приезжать по работе. Приносил ему сладости, купленные в Пекине книжки — потому что как-то Вэй Ин обмолвился, что любит читать — и блестящие украшения с драгоценными камнями, которые Вэй Ин никогда не надевал ни для кого другого, бережно хранил в шкатулке, доставая лишь тогда, когда он снова к нему заглядывал. И эта мелочь отчего-то топила его трепещущее сердце в тягучем тепле.       В одной постели они оказались не сразу, и Вэй Ин тихо над ним посмеивался.       — Лань Чжань, — однажды бросил он, укладывая руки на его плечи, — ты сюда словно на свидания приходишь.       Он снова смеялся, разминая его уставшие за день мышцы, а Ванцзи опустил взгляд вниз, не зная, как сказать ему, что так оно и есть. Он приносит ему цветы и подарки, рассказывает о том, каких авторов предпочитает читать в свободное время и что любит готовить на завтрак по выходным, когда не нужно торопиться в офис, боясь не успеть переступить порог своего кабинета до того, как стрелка пробьёт ровно восемь. Он говорит ему, какой он красивый. Смущается и краснеет, но говорит, потому что правда так считает, потому что хочет, чтобы Вэй Ин это знал, слышал это от него, ведь в его словах часто проскальзывало, что его кожа недостаточно белая, а брови — недостаточно тонкие, что было самой большой глупостью, которую Ванцзи только приходилось слышать. Вэй Ин был потрясающим, и он хотел, чтобы сам Вэй Ин это понимал.       Всё началось с поцелуя. Мягкого и нежного, когда он, не удержавшись, мазнул губами по его тонкой кисти, касаясь пальцев и выступающих косточек. Вэй Ин удивлённо охнул, а потом, не дав ему отстраниться, притянул к себе, накрывая его губы своими.       Это было хорошо. Нет — потрясающе. Он обнимал его за талию, прижимал к себе и ласкал его губы своими собственными, слыша, как Вэй Ин тихо постанывает, и чувствуя, как крепко его пальцы сжимаются у него на груди. Ванцзи не знал, сколько времени прошло, но целовались они долго и упоённо, отказываясь отходить друг от друга хотя бы на полшага. Это ощущалось настоящим сумасшествием, он чувствовал себя помешанным и одержимым, но это чувство ему безудержно нравилось. Он наслаждался им, упивался, как упивался и самим Вэй Ином, который с каждой новой встречей будто бы становился ему всё ближе.       В их первый раз стоны Вэй Ина были тихими и скулящими, он просил ещё и бесконечно шептал его имя ему на ухо. А когда они закончили, несмело попросил себя обнять, словно боялся услышать отказ, боялся, что позволил себе слишком многое, что открыл куда больше своей души, чем требовалось, но Ванцзи был бы последним дураком, если бы отказал ему. Он притянул его к себе, позволил удобнее устроиться на своей груди и невесомо гладил пальцами вспотевшую поясницу. И в тот момент было так хорошо и спокойно, что он готов был отдать всё, лишь бы это никогда не заканчивалось.       Теперь они часто занимались любовью. Вэй Ин встречал его в своей комнате, накануне получая от него письма, снова улыбался и предлагал выпить, прекрасно зная, что он откажется. Дразняще кусал губы, двигал обнажёнными плечами и вёл его в постель, нашёптывая о том, что господин Лань слишком жесток к нему, ведь каждый раз заставляет его так долго ждать их новой встречи.       Дальше сценарий был один: охватывающая с головы до ног страсть, влажные поцелуи, глубокие толчки и надрывные стоны, всегда тихие, но тягучие и мелодичные.       Раньше он не понимал такой одержимости, не знал, почему Вэй Ин, получив его согласие в их первый раз, теперь постоянно тащил его в кровать, то седлая его бёдра, то призывно раздвигая ноги, но сейчас, глядя на то, как старательно он берёт в рот его член, Лань Ванцзи наконец-то всё понял.       Он не умел по-другому.       Он с подростковых лет жил в наполненном похотью борделе, не знал ни любви, ни заботы и каждый день сталкивался с тем, что мужчинам от него нужно было только одно — его тело. Они приходили, восхищались его красотой, называли сокровищем и настоящим бриллиантом, а потом вжимали его голову в подушку и брали без особых нежностей, потому что на самом деле им на него было плевать. Но Вэй Ин не знал ничего, кроме этого. Видел только животное желание и думал, что так он проявляет свои чувства. Так показывает, что Ванцзи ему нужен, потому что вот же он, так старается и хочет угодить, чтобы ему было хорошо, чтобы ему понравилось. И осознание этого заставило его сердце болеть ещё сильнее. Вэй Ин не был холоден, Вэй Ин не носил с ним маску, он просто боялся. Боялся не меньше, чем он сам, ведь другой «любви» он в своей жизни не видел. Для него все чувства — это скупые комплименты и ответное желание угодить, потому что он должен быть хорошим, если хочет, чтобы к нему пришли ещё. Если хочет почувствовать себя желанным и нужным.       Он был потерянным и заблудившимся. Таким же, как и все здесь.       — Вэй Ин, — Ванцзи не выдержал, мягко отстранил его за подбородок и тут же опустился рядом, упираясь коленями в ворсистый ковёр, — ты не должен.       — Но…       — Не нужно, — он огладил его щёки и поцеловал, легко сминая распухшие губы.       — Ох, Лань Чжань, — Вэй Ин привычно поспешил скрыть свою растерянность за игривым упрямством, — я что-то сделал не так?       Оказалось, что к этому разговору он был не готов.       Лань Ванцзи чувствовал себя последним идиотом. Он ненавидел себя, ненавидел свою природную немногословность, из-за которой выражать чувства было так сложно и так тягостно, ненавидел свою нерешительность, ненавидел этот ядовитый страх, скользкой змеёй ползущий под кожей, ведь вдруг он всё-таки ошибся, вдруг придумал себе всякого, желая, чтобы его любовь была взаимной, вдруг видел то, чего нет, а Вэй Ин на самом деле ценит его лишь как очередного богатого клиента и в целом наслаждается жизнью?       Он боялся спугнуть, боялся ненароком оттолкнуть, неправильно изъясниться и сделать больно. Он боялся увидеть в глазах напротив отвращение. Отрешение, непонимание, злость. Боялся быть прогнанным, боялся, что никогда больше его не увидит.       — Я люблю тебя.       Наверное, не с этого нужно было начать. Лучше было объясниться и подвести к этому медленно, но голова раскалывалась от мыслей, и он не знал, что ему делать. В конце концов, он впервые испытывал к кому-то столь сильные чувства, и как вести себя — он не понимал. Надо же, они, оказывается, друг друга стоили.       — Я люблю тебя, — снова повторил он, но уже тише, на грани шёпота, — не твоё тело или секс с тобой. Я люблю тебя.       — Лань Чжань, — Вэй Ин тяжело вздохнул и поднялся на ноги, и лицо его наконец-то стало настоящим, поникшим и озадаченным, — не нужно.       — Почему?       — Ты не можешь любить меня, пойми. Я этого не заслуживаю.       — Это не так.       — Перестань, — его голос сделался жёстче, — как ты вообще себе это представляешь? Я работаю в борделе, Лань Чжань, я грёбаная шлюха, я…       Ванцзи не дал ему договорить. Поднялся на ноги, сильнее заправил штаны и оказался рядом, не в силах больше слушать всё это. Развернул к себе за плечи и прервал его поцелуем, совсем простым — едва смял его губы, лишь бы больше не болтал глупости.       — Ты замечательный. Никогда больше так не говори.       Вэй Ин молчал. Сжимал руками его бока, толкался лбом в плечо и молчал. А потом вдруг всхлипнул, тихо и надрывно, давая влаге скатиться по щекам и утонуть в тонкой ткани его рубашки. Вот так вот просто, больше без напускных улыбок и влекущих взглядов, без попыток скрыть всё то, что было внутри, чтобы не спугнуть ненужными эмоциями. И Ванцзи опешил. Застыл, продолжая крепко прижимать его к себе, понимая, что успокаивать его было бесполезно. Он наконец-то позволил себе не просто приоткрыть тяжёлый занавес, он позволил себе сорвать его к чертям, стоял перед ним, всё ещё облачённый в красный халат, но был обнажённее Венеры с полотна Боттичелли. Ему нужны были эти слёзы.       — Я правда тебя не заслуживаю, Лань Чжань, — его голос хрипел, а лицо стало уже совсем влажным, — кто угодно, но только не я.       — Чем ты хуже других?       — Ты ведь знаешь ответ, зачем спрашиваешь?       — Это не делает тебя плохим, — Ванцзи выдохнул и вытащил из его волос серебряную шпильку, давая им рассыпаться по дрожащим плечам. — Я уже сказал: ты замечательный. И ни одно твоё слово не сможет это изменить. Перестань корить себя за свою жизнь, которую ты не выбирал. Ты должен восхищаться собой, потому что ты продолжаешь держаться. Многие сдаются, и я их понимаю, я, наверное, тоже уже бы сдался. А ты всё такой же сильный. Умеешь улыбаться и знаешь, что жизнь состоит не только из горя и потерь, хотя я готов поспорить, что в своей жизни ты только их и видел. Я скажу это снова: ты замечательный, Вэй Ин. Я люблю тебя, и я буду говорить это столько, сколько потребуется.       Вэй Ин сморгнул с ресниц очередную слезу и вытер щёки руками, ещё сильнее размазывая потёкшую тушь. Он отстранился, по-прежнему продолжая держать его за бока, и молчаливо заглянул в его глаза. Словно хотел увидеть в них подтверждение услышанного. И он увидел.       — Я держусь, потому что всё ещё наивно верю, что однажды это изменится и жизнь станет лучше, — он усмехнулся, снова опускаясь щекой на его плечо, испачканное тушью, подводкой и красной помадой, — глупо, правда? Я уже давно не ребёнок, а всё ещё продолжаю верить в сказки.       — Нет, — голос Ванцзи звучал уверенно и ровно, — не глупо.       Он ненадолго замолк, а потом глубоко вдохнул и добавил:       — Она станет лучше. Я обещаю.       Вэй Ин не ответил, лишь слабо улыбнулся, приникая к нему ближе.       Он не знал, что в кармане пиджака, снятом сразу по приходе, аккуратно сложенные, лежали два билета. До Пекина — в один конец. Не знал, что хозяйка получила свои деньги ещё вчера, да столько, что он и за всю жизнь, наверное, не смог бы их заработать. Не знал, что в Пекине его уже ждали, потому что Ванцзи предупредил, что в этот раз приедет не один. Но обязательно узнает, как только щёки просохнут от слёз, а руки перестанет бить дрожью.