Фикус, Катя и фиолетовые облака

Идея отправиться в клуб показалась гениальной только одной Кате. Андрей Павлович же, почему-то, сразу принялся отговаривать ее от этого дикого порыва, заунывно повторяя: - Катенька, вам нужно больше отдыхать! Ну, какой клуб? Давайте, я отвезу вас домой. - Я не устала! - широко улыбалась Катерина, пронзая Романа отблесками брекетов. - Наоборот, именно сейчас я чувствую в себе столько сил! Готова танцевать хоть всю ночь! - она сделала несколько плавных движений бедрами, повела плечиками, и крутанулась вправо, вздымая подолом платья клубы химической пыли. Малиновский упал со стула в шпагате, растянувшись на мыльном полу с глухим стоном. - Валерий Сергеевич будет волноваться, - топтался рядом Жданов. - В клуб! - провозгласила Катя, накидвая себе на плечи пиджак Андрея. - Роман Дмитрич, - быстрый взгляд на скрюченного вице-президента, - вы с нами? - Д-да, - сумел-таки разогнуться и выбраться из шпагата. - Катюха, ты стала такая... - слова непривычно ускользали от Малиновского, жалили куда-то в окраину памяти и ускользали. -... зачетная. - Правда? - стрельнула глазками в зеркало, поправила прическу. - Андрей Палыч, а вы? С нами? - Куда я денусь! - проворчал Андрей. - Не могу же я вас бросить одну, еще и с Малиновским. - Не, Палыч, все нормально. Можешь бросать. Катенька будет в надежных руках! Неприятная фальшь скользила в интонациях друга. Но Жданов предпочел не отвлекаться на ерунду. Ведь Катенька уже бежала из кабинета, а она такая неловкая, вдруг споткнется, вдруг подвернет ножку! Что ему потом Валерий Сергеевич скажет?! Андрей как представил перед собой суровое лицо подполковника Пушкарева, так аж на месте подскочил. - Катенька, подождите! - закричал он ей вслед. - Катюха, обопрись о мое надежное плечо, - увивался за Катериной Роман. Вот так и оказалось, что в клуб они отправились втроем. Разгоряченные, взволнованные, пышущие фиолетовыми облачками и неуемной энергией. А вслед за ними, на такси (ну, как такси... на пойманной машинке), в белом парике и в черных солнцезащитных очках, мчалась Таня Пончева. Нечто странное показалось ей в Романе Дмитриче сегодня. Что именно — этого она пока еще не понимала, но намерена была выяснить немедленно. - Муж? - "таксист" понимающе покивал. - Нет, начальник, - на немой вопрос таксиста, Татьяна терпеливо пояснила: - Я подозреваю его в шпионаже. Думаю, он работает на пражских конкурентов, ворует идеи Милко, например, лиловые рубашки с ярким принтом изящных роз, похожий дизайн мы видели на новом показе мод в Чехии, и еще очень удивились сходству. Так вот... начальник ворует и сливает идеи в Прагу, оттуда товар идет в Буркина-Фасо, это в Африке, я в одном детективе это прочитала, сюжет сходится, там тоже фигурирует начальник и рубашки с ярким принтом. Вот... А из Буркина-Фасо Роману Дмитриевичу, это и есть мой начальник, поставляют коллекционные марки, он сам ими хвастался всем, проговорился, профессионалом еще называется. А кроме марок... - Женщина, я совсем запутался. Где вы, говорите, работаете? - В Зималетто. - Что? Таксист дал по тормозам. - Дамочка, выходите! Подвозил я сегодня одну ненормальную к этому самому Лету. Сумасшедший дом у вас там, что ли? Выходите, выходите! Денег не нужно! Пончева вывалилась из машины, поправила сползающий парик, и посмотрев вслед, рванувшему с места, таксисту, озадачилась: и что ей теперь делать? Катя танцевала почти всю ночь. Музыка завладела ею полностью, подчинила мысли и тело, она несла ее по течению сквозь толпу других танцующих тел, туда, где ухают вниз колонки, туда, где сердце стучит в такт ритму. И кроме музыки не существует больше ничего. Но так, честно говоря, казалось только Кате. На самом деле, вокруг Пушкаревой, как кольца Сатурна, все время крутились несколько мужчин. Один из них, по имени Роман, никак не мог сочинить Кате четверостишие (страшно признаться, но рифма к слову «Катя» не придумывалась вообще, а другие прилагательные, кроме «зачетная», и вовсе исчезли из словарного запаса). Другой мужчина появился на горизонте танцпола неожиданно, причем для всех, имя его — Герман, фамилия — Полянский, статус — не женат, по гороскопу — рыбы, по жизни — креветка, то есть подкаблучник — так его нарекла маменька (за потакание всем женщинам, кроме самой маменьки). Герман, едва завидев Катерину, решил для себя сразу: надо брать быка за рога, то есть русалку за хвост, и вильнул под правый бок Пушкаревой, выталкивая от нее скучающего Жданова, к которому все время липли женщины и ему приходись объяснять им всем, что он подонок, что поматросит и бросит, что проведет ночку и не перезвонит, что... Да вот послушайте сами: - Я ужасный человек, Риточка, мне же от вас только секс нужен! Но с недавних пор я изменился, очистился и больше не обманываю невинных девушек. - Совсем-совсем? - печально вздыхали «невинные девушки», продолжая вешаться Жданову на шею. - Совсем-совсем! - орал Андрей, перекрикивая музыку. - И не изменяю своей жене! Она не достойна этого. И вы, родные мои, достойны большего, чем я, чем одна ночь со мной! - А я бы не отказалась от одной ночки с тобой, - скромничала Риточка. - И я, - поддержала ее другая девушка с рыженькими прядками волос. - И я, - добавила полненькая брюнетка с выдающимся бюстом. - Можем все вместе поехать... к тебе... или ко мне. Мы тебя успокоим. Тебе не так грустно будет изменять жене, - хихикала Риточка, другие девочки тоже хихикали, согласно кивая. - Нет же! - досадовал Андрей на непонятливость дам. - Я негодяй! Я не смею вас так обманывать! Девушки понимающе кивали и продолжали виснуть на Жданове, успокаивающе гладя его по плечам и по спине. А Катя уже кружилась в объятиях Германа. - Катенька, какая вы! - лепетал Полянский в восторге. - Никогда не думал, что вы такая! - Какая такая? - кокетливо стреляла глазками. - Удивительная, притягательная... волнующая. Как вы удачно прячетесь под немодными костюмами. Скрываетесь, Катенька? Теперь я понимаю, почему. - Даже не догадываюсь, на что вы намекаете! - заливисто смеялась в ответ. Герман в такие минуты пропускал удары в сердце. - А можно, я приглашу вас завтра поужинать? Катя отсановилась в замешательстве. - Я не знаю... Могу работать завтра допоздна и... - Я договорюсь с твоим начальником. Только скажите: да. - Да. - Катя, спасибо! - Герман счастливо притянул девушку к себе и снова закружил ее в танце. И все равно, что музыка грохотала клубная и вокруг все дергались в ритмичных движениях. Внутри у Германа играли совсем другие мотивы — трогательные, из диснеевских мульфильмов, исполненные принцессами, а может, и хором принцесс. И Катерина тоже слышала эту музыку, эти мотивы, и думалось ей, что она — Анастасия... на первом балу. И как жаль, что именно в эту минуту у Романа закончилось терпение, и он, плюнув на рифмы и на всю поэзию, в целом, подошел к Герману и с ходу врезал ему в нос. Герман отлетел в сторону, но устоял на ногах. Вот так в клубе и завязалась драка, в результате которой в бой оказались вовлечены все. Кто-то кого-то толкнул, кто-то кому-то наступил на ногу. И вот уже женщины рвут друг дружке волосы и яростно кричат: - Отпусти! - Нет, ты отпусти! И вот уже мужчины бросаются их разнимать, но тоже оказываются вовлеченными в процесс бойни. Катерина чудом ускользнула от разъяренной толпы в сторону, и мгновенно была подхвачена подоспевшим вовремя Ждановым. - Катюша, не ушиблись? - поглядывал озабоченно, а оказавшись у выхода и вовсе подхватил Катерину на руки. - Я в порядке, - лепетала Катя, волна уверенности понемногу отступала из ее сознания. В машине Андрей первым делом включил печку, потому что Катенька терла ручки. - Вырвались, Катюш! - подмигнул ей. - А с виду — приличное место. Столько раз с Ромкой тут были, и все тихо, мирно... Кстати, а вон и Малиновский. Андрей посигналил, и темная фигурка перестала метаться по парковке, и побежала прямо к ним, открыла дверцу и влезла на заднее сидение. - Уф. Ну и ночка! - воскликнул Роман, потирая ушибленную губу. - Домой, Катюш? - Андрей добродушно улыбался. Катя не успела ответить. - Друзья мои, какое домой! После такого мы просто обязаны успокоить нервы чем-нибудь покрепче! Поехали ко мне! - махнул рукой Роман. - Но... папа... - прошептала Катя и замолкла. - Катя, что вы скажете? Поедем к Роману домой? Катя едва заметно кивнула головой и опустила глаза вниз. - Вот и отлично, други мои! Как же хорошо мне теперь. А то ведь как будто какой-то морок напал. Катенька, простите, если я вас обидел. Но вы... вы мне так нравились. Сумасшествие просто какое-то. Сам не знаю, что со мной такое творилось... - Малиновский болтал, не умолкая, наслаждаясь ясностью мысли и уверенностью в себе и своей неотразимости. А Катя, наоборот, молчала. К ней снова возвращались непонятные чувства к Андрею Павловичу, сильные, неконтролируемые, даже немного унизительные для умницы-разумницы Катеньки. И эти чувства глушили все слова, все доводы рассудка - что время на часах давно перевалило за полночь и что папенька уже, наверняка, сидит в прихожей с телефоном на коленях и гремит орденами на пиджаке, ожидая от нее звонка, а мама стоит рядом и тяжело вздыхает. Страшно признаться, но ничто, никакая сила не могла в данную минуту оттолкнуть Катерину от Андрея. И она сидела, притаившись, и краем глаза посматривала на сильные руки Жданова, сжимающие руль. А на заднем сидении вещал Малиновский, в деталях припоминая, кому он заехал пяткой в ухо во время драки, а от кого и получил сам, например, упомянул некую мадам, придавившую Романа к луже разлитого на полу коктейля своим неподъемным весом. Квартира Малиновского впечатлила Катерину, пожалуй, только видом из окна. Десятый этаж, панорамный вид на проспект. «Красиво», - решила Катя, вдыхая клубы ароматного кофе, плывущего из чашки. «Мальчики» давно уже опустошили почти две бутылки виски и теперь мирно посапывали в обнимку на диване. А Катя, позвонив, все-таки отцу и успокоив его, что все у нее хорошо, только дел так много, что она переночует на работе, и получив от него внушительный выговор и несколько нарядов вне очереди, расположилась на кухне у окна и вглядывалась теперь в светлеющий горизонт. Скоро будет рассвет. А она совсем не хочет спать. Странно. Почти двадцать часов не спит и спать не хочет. Так бывает? Серая полоска на темно-синем фоне — самое красивое, что есть в этой жизни, - решила Катерина. А чувства к Андрею — самое страшное проклятие из всех в этом мире, свалившее на нее — наверное, за то, что посмела мечтать. «Я думала, что после его свадьбы с Кирой мне станет легче, что чувтва остынут, я успокоюсь, и смогу быть спокойной рядом с ним, работать, шутить, находиться рядом... Как же я ошибалась...». Рассвет озарил небо ярко-розовым светом, прогоняя, пожалуй, самую странную ночь для всех сотрудников Зималетто, ночь, во время которой произошло столько всего невообразимого и немного страшного... Кира вынесла весь хлам из производственного этажа, сгрузив его прямо на улице, возле рабочего входа, и занялась отловом и отбеливанием крыс и мышей. И так, бедняжка, вымоталась, что уснула прямо возле чана с пищащами в горячей мыльной воде мышатами. Маша уничтожила дома все запасы бумаги и карандашей, даже поссорилась с сыном Егоркой, когда тот тоже захотел порисовать что-нибудь. Ольга Вячеслалвовна до половины ночи слушала магнитофон, подпевая всем артистам, даже тем, которых не знала, никого не обделила мощью своего голоса — на радость соседям. Танечка заблудилась где-то на МКАДе, пройдя больше пятнадцати километров с разряженным телефоном и с последней сотней рублей в кармане, за которую ее, уставшую и растрепанную, никто не соглашался подвезти. И только на втором десятке километров некий мужчина одолжил ей свой телефон и Таня смогла дозвониться до Пончика и указать свои координаты. У Амуры выдалась самая пьяная ночь за всю ее жизнь. Встретившись со старой подругой, они поехали в гости к какому-то Шурику, бывшему этой самой подруги, и с ним смотрели футбол и накачивались сначала пивом, а потом и коньяком, нашедшимся у Шурика за третьим томиком Достоевского в шкафу в гостинной. Всю ночь пили, пока не свалились с ног. Виктория работала в Зималетто до двенадцати часов, сделала несколько отчетов, упорядочила информацию на компьютере по папкам, а после двенадцати трудовой энтузиазм начал Викторию отпускать и она, ошарашенная своим поведением, быстро схватила сумочку и кинулась к выходу. Потапкин затаил дыхание. Прибор указывал прямо — на колышащееся на ветру у открытого окна растение — фикус, подсохший и немного осунувшийся от передряг прошедшего дня. - Вот она... холера тифозная, - прошептал Потапкин, медленно двигаясь к "зеленому монстру". А фикус, тем временем, крепко спал. И снилось ему море... из хлорки.