capricorn

       Йоэль искренне не хотел курить, и даже пытался бросить две недели как, но сейчас, делая очередную затяжку на балконе совершенно чужого дома и чувствуя легкое головокружение, он и представить не мог, что поступил бы иначе.        Северный ветер дул безжалостно сильно, порывая ветви деревьев и заставляя листья перешептываться громким шелестом, немногочисленные машины отчаянно завывали и порой срывались на рев, ускоряясь и уступая место другим, не менее воющим, и лишь полуночно-синее безоблачное небо, казалось, светившееся в желтых лучах фонарей и белых звездных бликах, дарило столь желанный покой. Йоэль замёрз ещё минут десять назад, но возвращаться в дом не торопился — очередной глоток сигаретного дыма согревающим и даже жгучим потоком проникал в остывающее тело и черной липкой — нефтяной — субстанцией оседал в грудной клетке. Подожги — загорится.        Он медленно курил: каждая затяжка была глубже предыдущей, каждый выдох — сильнее, словно вместе с плотным клубящимся дымом Йоэль мог выдохнуть опостылевшую часть себя, так быстро и безболезненно. Однако нефтяная жидкость, вопреки ожиданиям, лишь сильнее впитывалась во внутренние органы и въедалась в Хокка прочнее — так, что даже металлической губкой бы не оттёрлось. Маслянистая субстанция, оставаясь на стенках легких, плотно склеивала их, стоило тем хоть немного соприкоснуться при выдохе, и с трудом впускала кислород при вдохе — у Йоэля начинала кружиться голова и дышать становилось всё тяжелее. И пускай он явственно чувствовал это, но останавливаться не хотел.        Сзади доносятся глухо пульсирующие биты, несуразный шум и неразборчивые выкрики, будто кто-то максимально снизил громкое ток-шоу по телевизору вместо того, чтобы взять и выключить то напрочь, но даже эта мешанина звуков не могла перекричать звенящую тишину в кружащейся черепной коробке Йоэля. Звон рассеивался по пустому пространству, распадался на тончайшие волокна, которые переплетались между собой, путались и завязывались в плотные узлы, усиливая головную боль и вызывая фантомные рвотные ощущения. Это было сравнимо с похмельем — только Йоэль не столько пил, сколько глушил лишние и навязчивые мысли, за что теперь платил сполна. Пробирающий ветер толкнул ему в лицо сигаретный дым с нотками гвоздики, и парень поперхнулся.        — Вот ты где, — шум за спиной стал громче на несколько секунд, затем же раздался громкий дверной хлопок. — А я тебя уже по всем углам обыскался.        Йоонас пристроился рядом и оперся на балконную перегородку, с довольной мордой попивая светлое нефильтрованное из пластикового стаканчика, однако его приятное расположение духа скоро сменилось негодованием — стоило увидеть пару затушенных окурков, валяющихся прямо на бетонном полу балкона.        — Ты же бросаешь, не?        — Ага, — кивнул Йоэль, так же фокусируя взгляд куда-то вдалеке. — Бросаю.        Шелест листьев усилился с новым порывом ветра, но Хокка даже не подумал опустить глаза ниже, к земле — он молчаливо вытянул руку в сторону своего друга, и Порко, ни секунды не колеблясь, всучил ему свой стакан. Хмельная горечь утянула за собой и разбавила едкий вкус гвоздичных сигарет, и оказалось, что так только хуже — будто парень гасил окурки прямо в пиве.        — Жвачка есть?        — Прости, дружище, не сегодня, — Порко наигранно рассмеялся и хлопнул Йоэля по плечу, а тот всё и не думал реагировать.        Йоонас замер на несколько мгновений, медленно переводя взгляд то на Хокка, то в расплывчатый горизонт — и не видел ничего, чего не было бы там прежде.        — Слушай, — бегло произнес он на выдохе. — Может, вам с Нико стоит нормально поговорить? Расставить точки и все дела...        Йоэль, казалось, ожил: за секунду на его лице отразился весь спектр эмоций от негодования до возмущения и обратно. Он выпрямился, сделал небольшой вдох, но тут же выдохнул — слова никак не формулировались в четкое устойчивое предложение.        — Откуда...? — наконец выдавил он из себя.        — Хе, — Йоонас засмеялся настолько животно, что любой — любой, кто не Йоэль — мог бы подумать, что он подавился. — От тебя же. Когда ты пьяный в толчке рассказывал о том поцелуе, а я старался тебя с пола отодрать.        Йоэль зажмурился от внезапно настигнувшей его гудящей головной боли — облитое нефтяной смолью сердце словно ударило на один ньютон сильнее, стоило вновь ощутить тепло губ Нико на своих, его расплывающуюся улыбку и податливые легкие покусывания. Хокка отчетливо помнил ту трепещущую нежность, которой одарил его Моиланен буквально на пару секунд, но диалог с Йоонасом был как в тумане: Йоэль бы скорее поверил в то, что он разговаривал сам с собой или даже думал, что разговаривал сам с собой, однако факт оставался фактом — Порко в курсе событий, и этого уже не отнять.        — Я его, кстати, потом видел мельком, — Йоонас, которому пиво знатно развязало язык, даже не думал останавливаться. — Он таким подавленным не был с тех пор, как Ромми сбежал на несколько дней.        Йоэль молчал и не мог найти точку фокуса.        — Хотя, наверное, даже тогда его жмыхануло не так сильно — сейчас вот прям пиздец. Он даже на репетициях от тебя, как от огня, заметил?        Йоэль не отвечал: перед глазами плыло.        — Хотя ты не огонь — мы с тобой весы, братан, а это стихия воздуха...        Йоэль плотно вцепился в перила балкона и рявкнул:        — Я был чертовски пьян!        Порко застыл: северный ветер оставил перешептывающиеся листья в покое и теперь эхом разносил выкрик Йоэля вдоль автострады, цепляя его за проезжающие машины, чтобы те уносили слова отчаяния в закат. Хокка озлобленно кинул пластиковый стакан вдаль — золотые капли разнеслись по ветру вслед за его голосом.        Он сделал пару глубоких вдохов и резко выдохнул, закрывая глаза — гундёж в голове начинал стихать — отступила мигрень, расплывались явственные болезненные ощущения, смазывались воспоминания. Небольшой тлеющий огонёчек лизнул его указательный и средний палец: сигарета догорела до самого фильтра. Хокка засипел.        — Я был пьян, — словно возвращаясь к своей мысли, повторил Йоэль, пока тушил окурок об металлическую перекладину перил. — И Нико прекрасно знал об этом.        В этот момент не существовало ничего: лишь Йоэль, высота балкона и звон его разбившихся вдребезги слов. Северный ветер отступил так же внезапно, как и пришел; зелёные листья прекратили перешептывания, дорожная часть совсем опустела — так, что даже редкие прохожие не издавали ни звука и напоминали неигровых персонажей куда больше, чем живых людей. Йоонас стал невольным наблюдателем данной картины, и как бы ни росло его желание ретироваться, надо было хоть что-то сказать напоследок.        — Вот это ебатория, — протянул Порко, ища поддержку хоть в чем-либо рядом, ведь за Йоэля зацепиться не удалось.        «Гнилая ебатория», — ответом раздалось в сознании Хокка.        Открытая дверь впустила подавляемый до этого момента шум, а затем хлопнула — так же, как когда Йоонас выходил на балкон — и пространство ожило вновь. Холодный ветер с едва уловимыми солёными нотками застлой воды, ила и ночи набирал свою мощь, играя с волосами Йоэля и остужая его тело: черная нефтяная субстанция становилась всё гуще и концентрированней, смешивалась с кровью и отдавала горечью во рту. Хокка прикусил щеку и сплюнул за балкон — мерзнуть дальше не было смысла, но возвращаться в чужой дом хотелось ещё меньше.        Йоэль откинул голову назад и широко развёл руки в стороны, на высоте вдыхая мерзлый ночной воздух.        В этом ветре не было сожаления или жалости — лишь резкие порывы, изредка отступающие, как вода во время отлива, с той лишь разницей, что вода предсказуема, ветер — нет. Послышался звук чиркающего ролика зажигалки, и в ту же секунду над балконом зажглась четвертая за вечер сигарета.