Неполноценный

Ему два года. И он уже чертов гений — быстро развивается, учится, поражает взрослых своей четко поставленной речью, развитым умом, идеальной памятью, умением ответить на любой вопрос. Он очаровывает всех своими мягкими, волнистыми волосами, робкой, еле заметной улыбкой и плещущимся через край детским очарованием. Все в округе завидуют их семейству, приговаривая, что маленького Дазая ждет большое будущее, и умиляются, заглядывая в по-детски огромные глаза, в которых сверкает острый ум. Его мать улыбается, кивает, а у самой в горле стоит комок ужаса и в уголках глаз собираются слезы. Дазаю всего два года, а у него уже темные, пустые, холодные глаза. В них ни капли света, детского задора, живого любопытства. От них передергивает, словно от взгляда мертвеца. Мертвеца, что по какой-то глупой ошибке все еще ходит по земле. В них чудится адский огонь, что однажды сожрет их всех. — Выродок, — еле слышно шепчет его мать ему в спину, передергиваясь всем телом и кривясь от отвращения, смешанного с диким, иррациональным страхом. — Чудовище… Она отталкивает собственного сына, избегает его как только может и старается соприкасаться с ним только на людях и тогда, когда ее нежелание уже вызовет ненужные вопросы. Дазай никогда не задает вопросов о ее поведении и, кажется, ставит целью всей своей жизни довести ее до ужаса еще больше. (подсунутые под дверь кроваво-черные рисунки виселицы с пустой петлей выглядят молчаливо-угрожающим обещанием, а милая улыбка и ласковое: «что случилось, мамочка?» прибежавшего на крик Дазая вгоняет в панику сильнее). Она думает, что он должен был подохнуть еще при рождении. Дазаю три года. У него просыпается редкая способность — обнуление чужих сил. Дазай справляется с ней слишком хорошо, и его мать не может не дергаться от плохого предчувствия, что все это дурно кончится. Близкие друзья, родные только восторгаются — Дазая, с его умом и способностями, явно ждет блестящая карьера в государственных структурах. Его мать скромно благодарит за приятные слова, мило улыбается и мрачно думает, что с таким поведением его ждет только блестящая карьера в преступном мире. Ему четыре, когда он впервые слышит что-то о соулмейтах. Он серьезно озадачен, задумчив, ищет информацию по всему дому, но не находит ни одной книги или статьи о том, что это такое. Только внутри зреет уверенность, что это что-то хорошее и он обязан это найти. Ему не остается никакого другого выбора, кроме как обратиться к матери. — Соулмейты? — в ее глазах мелькает странное выражение, и она смотрит на него так, словно впервые видит. Продолжает с еле уловимой неуверенностью, смешанной с опаской, к которой он уже давно привык. — Ходит легенда, что когда-то давно боги прогневались на людей и разделили наши души на двое. С тех пор каждый из нас ищет ту самую, свою половинку, с которой тепло на душе, которая предназначена только тебе и которая любит тебя только за то, что ты есть. По этой причине на пятое день рождение у нас на запястьях появляются имена наших половинок. Конечно, все это идеализировано, — добавляет она торопливо, замечая темный взгляд сына, в котором мелькают безумные искры. — Обычно к тому моменту, как мы их находим, те уже могут погибнуть, полюбить, завести свою семью… — и без удивления понимает, что он уже не слушает ее. Дазай впервые чувствует, как внутри поднимается что-то теплое заместо холодной, тягучей пустоты и желания причинить боль. Он искренне взбудоражен и, кажется, сходит с ума — сама мысль о том, что где-то есть тот самый человек, что полюбит его просто за то, что он есть, заставляет его почему-то задыхаться. И, вопреки мыслям матери, ее слова он прекрасно услышал. С детским эгоизмом и самоуверенностью Дазай решает, что станет лучшим из лучших и тогда его половинка ни за что не откажется от него — ведь он же лучший. То, что та может быть и вовсе мертва, совсем не приходит ему в голову. Дазаю четыре года, и он ведет себя почти как нормальный ребенок… с того самого момента, как услышал о соулмейтах. Он учится всему, что только может, старается изо всех сил быть идеальным, очаровывает всех, кого не очаровал ранее, и читает-читает-читает все, что только есть о соулмейтах. Его мать вздыхает с облегчением, думает, что хоть в чем-то он нормален, но не перестает молчаливо сочувствовать тому несчастному и ждать, ждать, ждать какого-то подвоха. Его все не видно, но она уверена — он обязательно есть. Потому что с ее сыном не бывает все просто. И она ни за что не признает вслух, что весь этот чертов год похож на затишье перед бурей. Это до чертиков ее пугает. Дазаю исполняется пять. Он с утра бегает как безумный, у него до ужаса перепуганное лицо, он что-то бормочет о том, что еще не успел стать достаточно идеальным, но смотрит на свои руки каждые пару минут, а затем переводит взгляд на часы и выглядит чертовски взволнованным и бледным. Его матери почти смешно от того, как ведет себя ее сын, но еще с каждым мгновением ей становится все больше не по себе и внутри зреет дурное предчувствие. Она почти отмахивается от этих мыслей, потому что… ну, серьезно, у всех появляется эта надпись в пять лет, в ту самую минуту, когда человек родился. Дазай, конечно, ненормальный, но не до такой же степени, чтобы стать единственным за все эти тысячелетия, у кого не появилась эта несчастная метка. Часы пробивают ровно ту минуту, когда Дазай родился. Они оба сверлят взглядом его запястья, ожидая чуда. И ей совсем не смешно. Тонкие детские руки дрожат от еле сдерживаемого гнева, рыданий, боли, а темные, пустые, неживые глаза мертвеца поднимаются вверх и сверлят ее изучающе-цепким взглядом, словно выискивая бреши в ее защите и прицеливаясь куда побольнее ударить. Нежный, дрожащий от сдерживаемых рыданий голос и медленно расцветающая, подрагивающая улыбка на его тонких губах вгоняют ее в дрожь. У нее все внутри переворачивается от животного ужаса, а в его тоне слышится угрожающие обещание чего-то мучительного: — Ты обманула меня, мамочка. У Дазая на запястьях белизной сияет пустота. Дазаю ровно пять лет, когда он поджигает свой собственный дом и впервые убивает человека.